ИМЕНИНЫ СЕРДЦА

Валентине изменил муж. Да еще и сам об этом сообщил. Как же это произошло? Воскресным утром она хлопотала у плиты. Наконец, когда последний пышный блин прыгнул со сковородки на высокую горку из поджаристых душистых собратьев, кликнула:

— Ребята, все готово, завтракать!

Сын, долговязый в мужа, смуглолицый сероглазый в нее, заглянул на секунду.

— Мамуля, пахнет вкусно, но я убегаю. У меня через двадцать минут тренировка.

— Я тоже пас! — Подвижная мордашка — дочери, в кого она уродилась такая обезьянка?! — скривилась. — Ты же знаешь, я печеного давно не ем. Мой завтрак и в будни, и в выходные — стакан сока, полчашечки хорошего кофе. Мы сами создаем своем тело. — Она выразительно посмотрела на пышные бедра Валентины.

— Зато я за троих полакомлюсь. — Муж ввалился на кухню в старом, выцветшем спортивном костюме. Большой, рыхлый плюхнулся на стул.

— Уф! — смачно облизнулся он, откусив блин. — Ты, Валюха, знатная кухарка. Слаб человек до вкусного. А что там нового в ящике? — Он нажал кнопку телевизионного пульта.

Замелькали знакомые лица дикторов, политиков.

Они давно уже так трапезничали — утром, днем, вечером. Под телевизор молча жевали, лишь изредка обмениваясь короткими репликами. Когда все съедалось, Борис уходил, а Валя, помыв посуду, начинала готовить для сына.

Считалось, что Димка подавал большие надежды в теннисе. Его тренер, худой, морщинистый и, как показалось Валентине, очень уставший и грустный человек, еженедельно приглашал родителей на консультацию.

— Я убедительно прошу вас обратить внимание на правильную, рациональную систему питания.

Карандаш всякий раз ломался, когда тренер вырисовывал диаграммы с цифрами. Белки, жиры, углеводы.

— В шестнадцать-семнадцать лет у человека клетки тела видоизменяются. Мальчишки взрослеют. Пропадает детская гибкость, подвижность. Чтобы не потерять наработанное и помочь растущему организму, мы должны строго следить за поступлением калорий. Шлаки свести к минимуму. Витамины и белки — главные наши помощники.

Как человек послушный, Валя исполняла наказы тренера. Куриный бульон готовила только из определенных частей тушки, причем первый, самый жирный, отвар сливала. Постную рыбу запекала в фольге без масла и соли. Сушила овощи и фрукты для витаминных отваров в зимнюю пору. Даже хлеб научилась печь по особому рецепту.

Но, если честно говорить, Валентина не желала больших побед сыну. Сама не любила высовываться и считала, что победы — это публичность, жизнь напоказ. И в итоге, когда для других живешь, своя жизнь остается непрожитой.

Но домочадцы ее теории не разделяли. Они все были зациклены на лавровых венках, овациях и бесконечном восторге орущей толпы.

— Когда люди завидуют твоему успеху, они уважают тебя, боготворят и боятся. — Муж всегда хотел выделиться.

Он трудно защитил кандидатскую диссертацию. Потом с дрязгами, ссорами выкарабкал докторскую. Название ее даже Валентина произнести не может, так мудрено и заковыристо звучит. Смысл исследования — какой-то звукоряд в рассказах русских писателей. Эти рассказы когда-то Валентина и Борис изучали вместе на факультете филологии. Образный строй, авторская позиция, изобразительные средства — чего только не придумали литературоведы для того, чтобы расчленить неделимое.

После двух лет учебы Валентина, не выдержав искусственности всей окололитературной науки, ушла. Поступила в медицинское училище. Учеба там имела цель — конкретную цель, научиться помогать людям, слабым и больным.

Борис же доучился, остался на кафедре русской литературы и продолжал изучать словесность.

Когда Валя и Борис сидели, можно сказать, за одной партой, то и не замечали друг друга. Она была не похожа на раскованных, эпатажных филологинь. Считалось, что на филфаке учатся самые модные и продвинутые девицы. Валя же, как привезла себя из провинции с волосами, зачесанными в косу, с лицом, не знающим косметики, в юбке, прикрывающей колени, так такой и осталась. Но никакого дискомфорта она не ощущала среди по-русалочьи длинноволосых раскрашенных студенток.

В группе из тридцати человек всего было три парня. Серега Щукин, не поступивший на журфак, Алик Маросян, присланный из Еревана по спецнабору, и Борька Жуков, увалень в очках, поступивший на филфак, потому что стилистику преподавала его тетка.

И забыла бы Валентина своего однокурсника, если бы однажды он сам ее не разыскал. Она уже тогда, закончив медучилище, работала в детской больнице. Денег получала немного, поэтому подрабатывала, где могла. Ходила по домам — капельницы, уколы, клизмы. В основном ее клиентами были старые люди, которые после инсультов или лежали, или очень плохо передвигались.

Родственники больных стариков обожали Валентину. Немногословная, аккуратная, она делала все манипуляции ловко и споро. Никогда не принимала приглашений к ужину, неохотно принимала подарки — духи, шоколадки, коробки конфет.

— Ни к чему все это. За работу вы мне платите, а это уже сверх получается. Я чувствую себя очень не ловко.

Жила Валентина в общежитии с двумя якутками — Розой и Люсей. Они тоже работали медсестрами, часто дежурили по ночам. Поэтому она с соседками пересекалась редко. В шесть утра уходила и возвращалась ближе к двенадцати.

И вот однажды, когда она поздним вечером спешила домой, на тропинке ее окликнул незнакомый голос:

— Валя, постой! Она оглянулась.

— Не узнаешь? Я Боря Жуков. Ну, помнишь, еще вместе сдавали экзамен по античной литературе.

Боже мой, как давно все это было! Какой беспечной была та жизнь, когда большой трагедией казалась тройка или незачет по предмету, который, по сути, совершенно не нужен в жизни, разве что узким специалистам.

Море страданий и боли — вот какова была ее нынешняя среда. На ее глазах седели матери, проводя бессонные ночи рядом с неизлечимо больными малышами, плакали немощные старики, от которых отказались родственники.

Какие уж тут ямбы и хореи или стилистические изыски.

— А, Боря, вроде узнала, — откликнулась Валя совершенно без эмоций в голосе. — Ты здесь живешь недалеко, что ли?

— Нет, ваша Ржевка не по мне. Мы живем у парка Победы. А сейчас я за тобой приехал.

Валентина подняла брови. Очень выразительно это у нее получалось. Пушистые темные бровки домиком на высоком чистом лбу. Но Жукову было явно не до красивых деталей.

— Понимаешь, у меня с матерью беда стряслась. Она всегда такая подвижная была. На лыжах бегала, плавала, танцевала, и вдруг бац, ноги оказали.

— Диагноз поставили? — сухо, как все профессионалы, поинтересовалась Валя.

— Да, спинно-мозговой инсульт.

— Как давно это случилось?

— Летом, месяца три назад. Думали, вот завтра-послезавтра она встанет. Кошмар какой-то. — Он вздохнул. — Одна надежда на тебя.

Опять удивленно вспорхнули девичьи брови.

— Мне Ирка Чудова тебя найти посоветовала. Помнишь Ирку? Блондинка с волосами до задницы. Длинная, как жердь. Она тебя однажды видела у своей родственницы.

— Да, было...

Валентина вспомнила маленькую, легонькую, как девочка, старушку, которую она мыла, пеленала, кормила с ложечки кашей. У старушки двигалась лишь одна половина рта, и нужно было так ложку развернуть, чтобы не капнуть мимо и не замазать щеки и подбородок. Один глаз у старушки был живой, веселый, как сиренево-голубой колокольчик, а второй — неподвижный и ржаво-рыжий.

После всех процедур и долгого кормления Валентина читала старушке книгу, многотомную «Сагу о Форсайтах». Вот тогда и выяснилось, что внучка у старушки на филфаке учится, штамп библиотечный, вытянутый фиолетовый медальон на пожелтевшей странице красовался. И как-то раз Валентина встретилась с Иркой в дверях. Она забегала на пять минут, занесла сливы. Твердые и кислые.

— Это из сада возле нашей дачи. Экологически чистые.

Чистые-то чистые, но как их есть? Валентина сварила легкое повидло, добавляла сладкую смесь в овсянку и угощала бабусю.

Но вот ведь что интересно, Ирка и не призналась тогда, что узнала бывшую сокурсницу. А Валентине и хорошо. Не хотелось ей быть втянутой в пустопорожние разговоры. Ничего ее уже не связывало с той далекой студенческой жизнью.

Три года прошло, как Елизавету Матвеевну похоронили. На память осталась брошка — серебристая веточка с листиками-изумрудами. Это сын старушки всучил.

— Вы так нежно к маме относились. Чтобы мы без вас делали! Вы скрасили ее последние дни. — Он шмыгал носом, как маленький мальчик, который прячет свои отчаянные слезы. — Жена и дочь подбивали меня сдать маму в Дом престарелых. Но какое счастье, что я этого не сделал. Никогда бы себе не простил.

— Валя, Валечка, я вас умоляю, поехали сейчас к маме. — Борис поймал ее руки. — У нас была сиделка, несколько дней назад в деревню уехала, кто-то из ее родни коньки откинул. Знаете, эти примитивные обычаи — долго хоронить, всем колхозом оплакивать, а потом еще и жить на могиле. Вот и гадай теперь, вернется ли эта тетка в город опять. — Он поморщился. — А у мамы катетер и еще всякие штуки. — Даже при тусклом фонарном свете было видно, как он покраснел и засмущался.

— Хорошо, я помогу тебе, — кивнула Валентина. — Только на минутку поднимусь к себе.

Не говорить же ему, что очень есть хочется и что в сумке кусок печенки, который и хотела сейчас поджарить. Теперь хотя бы в морозилку забросить. Год назад они с девчонками сбросились и купили большой холодильник на троих. Здорово, теперь можно ходить в магазин раз в две недели. Экономия времени.

Валя на ходу стянула с себя шерстяной и не очень удобный для работы свитер, надела хлопчатобумажную рубашку, положила в сумку свежий халат, косынку, перчатки. Выпила стакан кефира.

Борис статуей застыл под фонарем.

— Я не долго возилась? — Валя немного запыхалась.

— Нет, нет. Все нормально. — Лицо его сияло. Видимо, в глубине души он не верил, что Валя вернется и согласится с ним ехать.

Галантно взяв девушку под руку, он повел ее к автобусной остановке и начал болтать. То про преподавателей из университета, то про футбольную команду, то про артистов. Валентина особо и не вслушивалась. Она давно уже научилась под подобное монотонное бормoтанье расслабляться. Для нее это был просто звуковой фон. Людей, говорящих для себя, видимо-невидимо. И если в такт кивать головой, вставлять междометия, издавать вздохи, то можно отключаться и почти дремать, отдыхая.

В салоне автобуса она действительно задремала. Борис продолжал что-то бубнить, потом вдруг воскликнул:

— Да ты спишь! Эх, если бы ты была моей студенткой и заснула на лекции... То помучил бы я тебя сполна на экзамене и зачете. У меня все лентяйки на особой заметке. Плачут потом, трусятся. А мне каково — я им интересный материал преподношу, а они дрыхнут. Неприятно-с...

— Прошу прощения, — растерянно пробормотала Валентина. — Наверное, устала, вот и заснула. По три смены каждый день. — Она потерла мочки ушей. Проснуться бы окончательно.

— Вот мы почти и приехали! — Он подал ей руку. Рука была мягкая и вялая.

Тогда впервые Валентина и переступила порог просторной, с высокими потолками и большими окнами, «сталинки». Даже на секунду она не могла предположить, что станет когда-нибудь в этих стенах хозяйкой.

— Борясик, это ты? — из глубины квартиры к дверям вылетел звучный женский голос.

— Ма! Я девушку привел... Первым делом Валентина зашла в ванную, тщательно вымыла руки, надела халат, туго завязала косынку.

На зеркальных полках над раковиной громоздилось невероятное количество флакончиков, баночек, блестящих коробочек. Все было подернуто пылью, ясно, давно уже никто не прикасался к этим парфюмерным сокровищам.

— Меня зовут Валентина, — произнесла громко на пороге комнаты. — Ну что у нас случилось? — Она внимательно посмотрела на женщину, лежащую поверх одеяла в просторной фланелевой пижаме.

— Что случилось, что случилось?! — раздраженно откликнулась женщина. — Повернуться не могу, а вы ничего поделать не можете. Один специалист свое талдычит, второй вообще ничего не знает, третий, смешно сказать, доктор наук, знахарку рекомендует.

Валентина взяла руку женщины, чтобы посчитать пульс, и мягко сказала:

— Успокойтесь, все будет хорошо. Как вас зовут? Наталья Львовна. Чудесное имя.

— Успокоишься тут! Как же! Три месяца колодой лежу. Вам и не представить, что это такое! Какая была бодрая, на лыжах за мной и молодухи не могли угнаться, а в вальсе кружилась, у кавалеров дух захватывало... Да что там вспоминать, вы не поймете. — Лицо ее передернулось. Она всхлипнула и закрыла лицо руками.

— Все будет хорошо, — повторила Валя. — Давайте я вас сейчас оботру, сменю памперс. — О! Да тут уже нужно с пролежнями работать. Больно?

— А то... Вам бы такое испытать.

Женщина была некрасива. Резкие черты лица. Острый нос, тонкие губы, беспокойные серые глаза «в кучку». Но голос и интонации были властно-королевскими.

Валентина уже знала, что болезнь не красит никого и беспощадно выпячивает все то самое, что было в характере и раньше, но в той или иной степени подавлялось. Злой становится еще злее и раздражительнее, завистливое сердце тонет в желчной волне. Даже хорошие качества болезнь выворачивает наизнанку. Застенчивый и скромный человек совсем замыкается в себе и стесняется лишний раз что-то попросить, порой жизненно необходимое. Терпит... до последнего вздоха.

— Ох, я бы сейчас киселька попила. Вы умеете кисель готовить, да такой, чтобы ложка стояла, — спросила строго Наталья Львовна.

— Думаю, справлюсь. Наверное, это не так сложно. Сейчас вот только спрошу у Бориса, где найти крахмал и варенье. Вы какое любите?

— Вы Бориса вспоминали, а я тут. — Он стоял в проеме дверей в сером длинном плаще, в руке его был портфель, раздутый, как брюхо бегемота.

— Поезд через час, боюсь опоздаю...

— Ты что, уезжаешь? — Валентина чуть не задохнулась от возмущения. — Как ты можешь оставлять больную мать на ночь без присмотра?

— Так ты же приехала...

— Не поняла...

— Неужели в вонючем общежитии лучше ночевать? — подала голос Наталья Львовна. — У нас одна комната свободна. Белье чистое.

— Да-да, и холодильник я забил продуктами, на неделю хватит. — Борис помахал рукой. — Все, побежал, а то опоздаю.

— Ты звони хоть раз в неделю, — вздохнула Наталья Львовна.

— А как же моя работа? — Валентина растерялась от такого внезапного поворота событий.

— Придется уволиться, — безапелляционно заявила Наталья Львовна.

Увольняться, конечно, Валентина не стала, но часть вещей перевезла из общежития, так как через день приходилось ночевать в «сталинке». И конечно, пришлось отказаться от новых пациентов.

С Натальей Львовной хлопот хватало. Каждый день Валентина обмывала грузное тело губкой, смоченной специальным раствором, массировала неподвижные ноги, руководила гимнастическими упражнениями для рук, шеи, спины, строго следила за приемом лекарств и витаминов.

Наталья Львовна через телефонные звонки и знакомых добилась, чтобы ей доставили на дом легкое и удобное инвалидное кресло. Несколько дней Валя и Наталья Львовна учились перебираться с кровати на кресло. Нелегкая то была задача! Валя подкатывала кресло вплотную к кровати. Потом заносила словно тряпичные ноги Натальи на ступеньку кресла, закрепляла ремнями. Затем Наталья Львовна обнимала Валю за шею, они вслух считали — раз, два, три. Валя на «три» делала рывок, и они плюхались в кресло. Валентина была тонкокостная, и ее вес был раза в два меньше Натальиного. Поэтому манипуляции с пересадкой в кресло удавались не с первой попытки. У Валентины ныла поясница, болели руки, но всякий раз, когда наконец лежачая больная восседала как королева на троне, счастливо улыбалась.

Мы победили. Теперь можно по-человечески пообедать. Валентина, хоть и выросла в деревенской хате, сноровки к приготовлению пищи особо не имела. В ее доме полно было женских рук. Три старшие сестры матери жили вместе с ними. У тетушек словно негласное соревнование было, кто сытнее и изысканнее накормит младшую, Евдошу, и ее позднюю дочь — Валюшку. Мать родила ее в сорок пять, так и унеся в могилу тайну о своей поздней любви. Отчество записали — Михайловна. Три Михаила проживали в совхозе, все при женах и детях.

Не обремененные знаниями тетки делали все, чтобы единственная племянница росла образованной. Из районного центра привозили пластинки, книги. Записывались в очередь в местной библиотеке за дефицитными томами.

Валентина читала много и охотно. А уж когда деревня прознала, что младшая Суходолова поступила в университет, гуляли несколько дней кряду. Гордились невероятно.

Одна за другой старушки угасли, так и не узнав, что племянница променяла филологию на тяжкий труд сестры милосердия. В той деревне уж и не осталось родной кровинушки. Разве что седьмая вода на киселе.

Готовить по-настоящему вкусную еду Валентина научилась под руководством Натальи Львовны. Вот уж та была мастерица! И поесть любила от души.

«Но не абы что! Пельмени из магазина под дулом пистолета не проглочу!»

По заданию Натальи, Валентина на рынке покупала три вида мяса — баранину, говядину, свинину, все перемалывала два раза, «чтобы мяско было как пух», добавляла лук, чеснок, немного сухой травки. Тесто замешивалось на молоке, с яйцом — куриным и перепелиным. И вот зимними, длинными вечерами женщины лепили, лепили «девочек в шляпках», как любовно называла Наталья Львовна продукт, который многие по совковой привычке считают и по сей день незатейливой и крестьянской едой.

А какие они выпекали пироги! С рыбой, клюковкой, грибами. Солянки варили, борщи с пампушками.

Борис в то время писал научные статьи, часто ездил в фольклорные экспедиции.

«Привет, мамуля». — Валюха, как дела? Все о’кей? Вот и весь разговор.

Наталья Львовна безумно привязалась к Валентине. Когда та уходила на дежурство, старая женщина плакала, как внезапно осиротевшая девочка, горько и безутешно.

Эта горячая симпатия еще больше усиливала чувство ответственности. Нежный и добрый француз написал: «Мы в ответе за тех, кого приучили». Так же считала и Валя.

Она поддалась на уговоры Натальи Львовны и уволилась из детской больницы. Вместе они разыскали особенные курсы при медицинском институте. Валя в совершенстве овладела приемами массажа спины и ног, узнала про последовательность и хронометраж реабилитационной гимнастики.

Обе они страстно верили, что в один прекрасный день Наталья Львовна непременно поднимется с инвалидного кресла. Но после этого счастливого момента в будущем мысли Натальи Львовны и Валентины разбегались по разным маршрутам.

Валентина думала о том, что поедет в деревню и закажет памятники на могилах матери и теток, потом, когда вернется, обклеит красивыми обоями комнату в общежитии, купит новые занавески, еще, может быть, присмотрит какую-нибудь новую шубку для зимы. Наталья Львовна щедро платила за внимание и заботу. И у Валентины уже скопилась значительная сумма.

Наталья Львовна же представляла, что, как только в ногах загуляет сильная кровь, она первым делом рванет на Невский проспект. Будет идти не спеша, разглядывая витрины, прохожих. Если устанет, зайдет в уютное кафе, закажет чтонибудь вкусненькое. Когда зажгутся фонари, пойдет в театр. Любой. Все будет в радость, все будет праздником. Домой торопиться ни за что не будет. За год безвылазной жизни ей все опостылело в некогда любимых родных стенах. Только бы, только бы передвигаться самой! Медленно или быстро

— не имеет значения. Ощутить землю под ногами, какое это счастье!

Странно, но Борис не присутствовал в будущих сюжетах ни у Валентины, ни у Натальи Львовны. Во время болезни она отвыкла от него и еще открыла для себя страшную истину — он ей чужой. Такой же чужой, как его папаша. Но с детьми не разводятся.

Однажды утром, когда Валентина принесла ей свежевыжатый морковный сок, Наталья Львовна как-то странно посмотрела на девичье лицо.

— Знаешь, дорогая, мне приснился жуткий сон.

— Какой же?

— Как будто ты вышла замуж за моего сына. Валентина звонко рассмеялась.

— И от чего же жутко было? Он мне не подходит или я ему? Да что я спрашиваю, и так ясно. Всем матерям кажется, что на белом свете нет достойной партии для их любимых чадушек. Ведь так?

— А вот и ошиблась. Про тебя я знаю, ты, милая моя, подходишь всем, как группа крови номер один. А вот он — никому! Случается ведь такое, когда ребенок берет все самое плохое от родителей. Заносчивый, амбициозный, невнимательный к людям, Борис в отца. — Наталья Львовна перекрестилась. — Как ему там, на небесах, живется? Два года назад наконец оставил в покое всех тех, кого мучил на Земле. Я, слава богу, с ним недолго жила. Никогда не пил, а цирроз печени нажил. Все от злости и зависти. А я? Уж мне известно, какой у меня поганый характер! В кого Борьке-то хорошим быть? Это я сейчас немного смягчилась. — Она закашлялась, отпила немного сока. — Фу, горчит сегодня. Ну вот, видишь, выразила свои эмоции и вдруг на себя со стороны взглянула. Стыд и срам! Вместо того чтобы воскликнуть: «Валечка, деточка, как я счастлива, что ты появилась в моей жизни. Ты такая милая, заботливая, ответственная». А я... я ворчу, что сок горчит. Эх, да не каждая дочь будет так ухаживать за матерью, как ты за мной. И не возражай! Ты бы и без оплаты все делала. Твоим рукам и сердцу цены нет. — Она помолчала. — А хочешь, я тебя удочерю. — Она засмеялась. — Смех смехом, но за Борьку замуж не ходи! Никогда!

— Да я вроде и не собираюсь. — Валентина открыла форточку. В высоком синем небе кружили и галдели грачи. Весна! Валентина глубоко вдохнула свежий, чуть пахнущий огурцами и арбузами, воздух. Чудо! И ей так захотелось какой-то другой жизни. А может, и замуж захотелось. Но только не за Бориса. Где он, красивый чужестранец?

Но то был короткий миг. А впереди долгий день. Влажная уборка, приготовление обеда, массаж, гимнастика, витаминные капельницы.

Промелькнули весна и лето. Поздней осенью у Натальи Львовны случился приступ аппендицита. И, хотя острая боль отступила, хирург, жизнерадо стный и бодрый, как зимний день, упорно уговаривал больную прооперироваться.

— А я не хочу под нож, — всхлипывала Наталья Львовна, — хочу еще пожить, на ноги встать.

Но медицинский персонал хором и поодиночке настаивали:

— Воспалительный процесс может прогрессировать. Для ваших ног нужна чистая кровь...

И она согласилась.

Перед операцией Наталья Львовна вызвала Бориса. Он

пришел сердитый, оттого что не выспался.

— Мама, ты же знаешь, у меня сегодня лекции. А ты назначаешь встречу на семь утра. Нормально ли?

— Нормально, — сухо ответила Наталья Львовна. — Слушай меня. Я знаю, что умру, поэтому поклянись мне сейчас, что женишься на Валентине. Никакую другую женщину не желаю видеть хозяйкой в своей квартире.

— Что ты, мама, чепуху несешь! Аппендицит, то есть удаление воспаленного аппендикса, давно уже пустячная операция. В некоторых странах детям удаляют при рождении. Откуда у тебя такие мрачные мысли? — Борис задыхался от возмущения.

— Ты про Валентину мне не ответил.

— Я не хочу сейчас говорить на подобные темы.

— А ты захоти, — приказала грозно. — И скажи: «Да, мама, я выполню твою просьбу — женюсь на Валентине».

Борис покраснел и, как послушный мальчик, по вто рил слово в слово. Вытер платком вспотевший лоб.

— Чепуха какая-то получается...

— Нет, не чепуха, смотри мне в глаза и повтори: «Клянусь!»

— Ну не могу я, мама, не могу, — почти прохныкал Борис.

— Смоги! — твердо и жестко произнесла женщина, не сводя немигающего взгляда с бегающих, как испуганные зверьки, мужских глаз.

— Клянусь! Через три дня она умерла. Вокруг Натальи Львовны всю жизнь крутилось много людей. Художники, спортсмены, артисты. Она обожала шумные сборища. Но болезнь отодвинула практически всех. Получилось, что все знакомцы попрощались с ней год назад, когда она выпала из их компании.

В крематорий приехали три старухи, которые знали Бориса с пеленок, но он не помнил их имен.

Валентина сразу же после похорон собрала вещи и уехала в общежитие. Борис остался один в громадной гулкой квартире. Ночью он прислушивался к тишине. Пугали шорохи, всхлипывание водопроводных труб и утробное урчание холодильника. Невозможно заснуть!

Только под утро он задремал и быстро проснулся весь в поту. Ему приснилась мать, словно она стояла возле его кровати и заставляла повторять одно и то же слово — клянусь, клянусь, клянусь.

Валентину он подкараулил возле общежитских дверей через неделю.

— Валя, переезжай ко мне. Не могу я один.

— Ну уж нет! — как можно мягче постаралась ответить Валентина. — Я сделала все, что могла, для Натальи Львовны, жаль, что от операции не отговорила, — вздохнула Валентина, — еще бы один Новый год вместе встретили. Но видно, на все воля Божья...

— Валь, я серьезно. — Борис топтался на снегу, как неуклюжий молодой бычок.

— Давай вместе жить.

— Ты знаешь, — Валентина смотрела прямо ему в зрачки, — я тебе должна сказать честно, твоя мать просила, очень просила, ни за что не соглашаться на твое предложение.

— Что? — Он остолбенел. В ушах еще звучал материнский голос: «Клянись!» Но почему Валентина совсем другое говорит. Врет или кокетничает? Вроде бы она не из той когорты женщин, что устраивают спектакли-ловушки для мужчин. А впрочем, кто разберет этих женщин!

Он глубоко вздохнул, замолчал и лишь притопывал ногами в легких кожаных полуботинках.

Неужели он сейчас заплачет? Валентина расстроилась. «Дура я черствая. Ему действительно сейчас худо. Поживу немного, квартиру в порядок приведу, а потом уеду. Замужто я за него не собираюсь. Ему просто живая душа рядом нужна». И, как год назад, она кивнула:

— Подожди немного, я быстро.

И вовсе она себя не обманывала. Никаких долгоиграющих планов у нее не было в голове. И вещей собрала с собой с прикидкой пожить недели две... А вышло...

Двадцать лет... неужели двадцать лет прошло?

Расписались они с Борисом, когда живот Валентины выше носа торчал. Как все случилось, уже и не помнилось. Дело молодое — быстрое. Обнялись, поцеловались, и дети нарисовались.

В принципе неплохо жили. Не хуже и не лучше других. Когда дети были маленькие, каждое лето к морю ездили. Потом под Зеленогорском университетским преподавателям участки выделили. Домик поставили. Хлопот прибавилось! Посадки весной, урожаи осенью. И все лето — борьба. То с сорняками, то с насекомыми, то с привередливой питерской погодой, не очень-то благоприятной для огородников. Помоложе были, так чаще из дома выбирались, то в гости, то в театр. Короче, как у всех среднестатистических семей, жизнь текла и текла, как река по привычному руслу.

И вдруг случился этот воскресный день.

Муж, откушав изрядное количество блинов, слегка помрачнел и сказал:

— Помнишь, мы с тобой договаривались, что не будем друг от друга ничего утаивать. Так вот я тебе сообщаю, заметь, как действительно честный человек, у меня произошел контакт с Александрой.

— А кто это? — У Валентины от неожиданной информации голос вдруг сел. Она закашлялась.

— Тебя анкетные данные интересуют, — ухмыльнулся муж.

Валентина промолчала. Про себя отметила, что никогда не видела у мужа такой беспардонной, циничной ухмылки.

— Рассказываю как на духу. Девица эта еще студенткой в меня втюрилась. Сидела на лекции и глазами меня буравила. Меня сначала это даже раздражало. Ну а потом, когда она пропадала, ну болела или уезжала куда, так словно чего-то и не хватало. Экзамены и зачеты она приходила ко мне сдавать по нескольку раз. Придуривалась, что ничего не знает и не понимает. Затеяла такую игру. Я подыгрывал, как умел.

У Валентины горели уши и щеки.

— А я где была? — спросила шепотом. Он удивился.

— Как где? Дома или по больным ходила. Не должен же я был тебе всякую мелкую ерунду рассказывать. Ну вот... — Борис задумчиво посмотрел в окно. — Дальше — больше. Вечер какой-то был на факультете, да перед Новым годом. Ты ведь знаешь, преподавателям обязательно нужно присутствовать. Студентов пасти. Ну и как считает декан, чтобы мы все ощущали себя большой дружной семьей. Эдакая корпоративность, на западный манер. Шампанское, фрукты, а потом и танцы. Причем музыка такая душещипательная... Александра меня на танец пригласила. Я поначалу отказывался. Ты ведь знаешь, какой я танцор! Как медведь в бане, неуклюжий, потный. — Он хохотнул, довольный своим точным сравнением. И самокритично, и с юмором. —Но барышня прилепилась и все-таки вытянула меня в топтание под музыку. Руки закинула мне на плечи, в глаза уставилась.

«Вы меня такой счастливой сделали! Я до встречи с вами и не жила вовсе. Так, скользила по жизни. А теперь всё в мире — краски, звуки, запахи — открылось... Ах, если бы вы знали, какое это счастье любить!»

И так пылко мне говорила. От нее словно током шарахало. Я ей тогда сказал: «Вы, Шура, успокойтесь. Все проходит. Именно эта фраза была начертана на перстне Соломона».

«Какой же вы умный!» — Она меня поцеловала. От неожиданности меня в жар бросило. — Я знала, что вы такой чувствительный. Вы тоже сгораете от страсти!»— Мне, признаться, не очень-то это понравилось. Не люблю излишней экзальтации. Как-то ненатурально. Поэтому решил прояснить картину, чтобы определить, куда человека может завести больная фантазия. Стал осторожно вопросы задавать.

— И что ты спрашивал? — Валентина сидела ссутулившись, опустив руки, как плети. Уставшая, грустная женщина.

— Что спрашивал? — Борис приосанился. — Ну например, что она во мне особенного нашла. Вон какие сейчас на факультете ребята учатся! Накачанные, с холеными щеками, с густыми гривами. Это в наше время все студенты были дохлятики и очкарики.

— А она-то сама какая? — Валентине даже самой свой голос показался чужим.

— Какая? — Борис прикрыл глаза, словно вспоминая. — Обыкновенная, как все молодые. Волосы светлые, по-русалочьи растрепанные. Ноги от ушей. Глаза нараспашку. Рот большой, как у лягушки. Ничего особенного с первого взгляда, — произнес Борис задумчиво и замолчал. — Да, после того вечера я как порядочный человек проводил ее до парадной. А потом она пропала. Естественно, я забеспокоился. Она ведь уже стала моей аспиранткой. Попросил секретаря позвонить. Та закрутилась и забыла. Никому ничего нельзя доверять! Позвонил сам.

«Боже мой, как я счастлива, что слышу ваш голос. Умоляю, приходите, мне так одиноко. Я в больнице была, не буду говорить в какой. Сейчас страдаю дома. Мать на даче, я одна», — и зарыдала в трубку.

Ну я же не черствый сухарь! Жаль стало девчонку. Подумал — навещу, заодно захвачу две статьи для перевода. Она прекрасно владеет двумя языками. Купил по дороге несколько гвоздик, белых, очень нейтрально. Рихватил коробку конфет, коньяк у меня в портфеле был. В тот день один чурик-заочник привез из Армении. Вот и навестил...

Борис замолчал.

Валентина ждала продолжения. Ждала, потом не выдержала:

— И что?

— Думаю, что все. — Борис поскреб лысеющий затылок.

—А она что думает?

— Думает, что у нее родится сын, и она его назовет моим именем. Что ты скажешь на все это?

Валентина посмотрела на невымытую после завтрака посуду, обвела взглядом кухонные шкафчики, палевые, с коричнево-шоколадной окантовкой. Десять лет назад это был шикарный гарнитур, без блата не достать, а сейчас старый, надоевший. На дверном косяке глубокие зарубки с двух сторон. Каждый год тридцать первого декабря они отмечали, как дети подросли. Поразительно, более наглядного показателя быстротечности времени не придумаешь. Первые зарубки на уровне Валиных колен. А сейчас сын выше Бориса, а дочка еще чуть-чуть и Валентину догонит.

— Ну что ты молчишь? Отпусти меня. Я ведь тебе не нужен. И никогда ты меня не любила. А она, она говорит, что ей все нравится, как я хожу, как хмурю брови, как волосы откидываю со лба. Я, когда ее слушаю, прямо сам в себя влюбляюсь. Как человеку нужно, чтобы им восхищались!

— Да, наверное. Нужно, чтобы восхищались, — как эхо отозвалась Валентина.

Ею в основном восхищались малоподвижные ста рушки и старики. Но так уж искренни их чувства? Они ведь словно взятку дают словесную. Разве после слов «ласковая, добрая, милая», будешь грубой и невнимательной?

А дома? Дома Валентину даже не благодарили. Привыкли, что вокруг чисто, белье выглажено, с едой проблем нет. У Валентины всегда был готов обед из трех блюд.

Но говорят ли солнцу «спасибо» или ветру «благодарю». Это фон, природный фон, в который вписана чья-то жизнь. Не говоря ни слова, Валентина встала из-за неубранного стола и вышла из кухни.

— Валя! — понеслось ей вслед. — Мы же так не договаривались. Я же мог промолчать, все скрыть и вести двойную жизнь, как многие мужики делают. Почему ты не хочешь поговорить со мной, обсудить ситуацию? А вдруг я мучаюсь, страдаю. Может быть, я запутался в своих чувствах и не с кем посоветоваться. Черте-что, словно не в семье живу, а на необитаемом острове.

Муж что-то еще бормотал, но Валентина уже не слышала. Быстро, четко, как заведенный механизм, она собирала медицинскую сумку. Шприцы, ампулы, вата...

Переоделась. С недавнего времени она стала приходить к своим пациентам не только в безукоризненно-чистой и отглаженной одежде, но непременно нарядной. Кружевные воротнички, маленькие букетики искусственных цветов на лацкане курточки, изящные сережки. Она знала, что в жизни больных людей нет мелочей. И очень важно, чтобы все окружающее рождало только положительные эмоции.

Воскресенье — это день Дмитрия Даниловича. В остальные дни недели за ним ухаживает медсестра Кузина. Огромная, усатая бабища, которая ненавидит свое имя, поэтому всегда представляется — «медсестра Кузина».

А имя у нее — Октябрина. Дмитрий Данилович иногда дразнит свою сиделку:

Нарисована картина. Это осень — октябрина, А зимою — холодина, Ты замерзнешь, Октябрина.

Октябрина вычислила через каких-то знакомых телефон Валентины и буквально приказала явиться по указанному адресу.

— Хорошо, что явились вовремя! — Медсестра Кузина уважала сменщиц пунктуальных и надежных.

— Рина, пусть новенькая покажется, — раздался мужской голос из глубины квартиры.

— Только чур не влюбляться, — нахмурила брови Кузина. — Она хоть и немолодая, но милая.

Так бесцеремонно еще никто не оглядывал Валентину. И хотя ей действительно уже перевалило за сорок, определение «немолодая» царапнуло душу неприятно, как гвоздь по стеклу.

На большой, королевского размера кровати, на высоких подушках, полулежал, полусидел необыкновенной внешности человек.

«Где я могла его видеть?» — Валентина остановилась, как вкопанная. Грива волос, огромные, сверкающие глаза, орлиный нос.

— Хотите, угадаю, о чем вы сейчас думаете! — Мужчина раскатисто засмеялся. 

— О! Вы мучительно пытаетесь вспомнить, где вы меня видели.

— Да, я, — промямлила Валентина и залилась малиновой краской до самых ключиц.

— Ну что вы, милая, так переживаете? — Он добродушно улыбнулся. — не одна вы такая. Все мало-мальски образованные люди знают художника Врубеля и его замечательное полотно «Демон», если не в музее, то на репродукциях видели... Да? Угадал? Похож я на грозного красавца?

— Наверное...

— Только теперь когда вы посмотрите на это полотно, а потом на меня, то поймете, что ошиблись. Нет никакого сходства. Талантливый художник тем и отличается от ремесленника, что он не просто копирует черты лица, а дух передает. Состояние души. Вот этим мы, видимо, и роднимся с Демоном.

Недавно один мой гость возразил мне. Дескать, имей я лицо пельменем и нос пуговкой, никто бы и не вспомнил Врубеля, глядя на меня. Ох уж эти мне умники. А вы, вы, — он прищурился, — похожи на ясный июльский полдень в наших северных краях. Когда все полевые цветы раскрылись навстречу ласковому солнцу, когда созрела душистая земляника, когда земля дышит свободно и влажно.

Садитесь рядом со мной. Я возьму вас за руку, вы все расскажете о себе, и мы будем дружить.

— Валентина Михайловна, — заглянула в комнату Кузина, — не особо слушайте его, это он специально язык заговаривает. Хитрит, трусишка! Знает, что пришло время процедур.

— Вот глупая женщина! — нарочито яростно возмутился Дмитрий Данилович. — Я не процедур страшусь, я просто немного хочу отодвинуть тот миг, когда стану пациентом без пола и возраста. Сейчас я чувствую себя мужчиной, который наслаждается общением с обворожительной женщиной. — Он ласково погладил руку Валентины. — Какая мягкая, шелковистая кожа! Я люблю такие тоненькие пальчики, и чтобы ноготки подстрижены. И подушечки как у девчонки, упругие и розовые.

— Ребята, я обед приготовила, ванну надраила. Валентина, закройте за мной дверь, — крикнула Кузина. А когда Валя вышла в прихожую прошептала: — У него скоро начнутся дикие боли. Ампулы в холодильнике. Он поспит часок. Потом капельницу с витаминами. Я буду к вечеру. — И тут же беспечно крикнула: — Дмитрий Данилович, я женщина ревнивая. Чтобы в сторону новенькой ни-ни.

Валентина по просьбе Дмитрия Даниловича заварила чай с травами, отрезала кусок от кулебяки, которую приготовила Кузина.

Дмитрий Данилович, казалось, наслаждался каждой крошкой и маленьким глотком.

— Вкусно как! Жить бы так все время. Одна прекрасная женщина пироги печет, другая сказки рассказывает... Я полежу немного, но вы говорите, говорите. Музыка вашего голоса как живая вода. — Он закрыл глаза, словно задремал.

Валентина тихо рассказывала то ли ему, то ли самой себе историю из своего детства:

— А отчество мне дали Михайловна, потому как три Михаила жили в деревне. Но так никто и не узнал, кто же был первой и последней любовью моей матери. Я родилась, когда ей было за сорок. А мужчин свободных в деревне не было. Так мы и жили, четыре барышни в одной хате. Мама, ее старшие сестры, безмужние и бездетные, и я.

Вдруг Дмитрий Данилович весь выгнулся, сжал зубы и почти простонал.

— Там, там есть... Риночка, вам сказала... И тут же лицо его исказилось. Он сначала завыл, а потом зарычал. То был страшный, нечеловеческий рык. Валентина уже знала этот дьявольский голос. Голос-катастрофа. Вопль искореженного болью тела.

Бедняга, сколько же времени он терпел...

Валентине уже приходилось ухаживать за онкологическими больными. Некоторые из них еще до приступа боли начинали хныкать:

— Сестричка, милая, дорогая, сделай, ради бога, укольчик. Боюсь, в этот раз не выдержу. — Рыдали, умоляя, кусали себе руки, рвали волосы.

А этот лежал, прикрыв глаза. Пока боль сама чуть не разорвала горло.

Вены у Дмитрия Даниловича были слабые и хитрые, прятались и убегали от иголки. Но руки у Валентины сноровистые и умелые. Справилась!

После укола он стонал, шумно дышал и ворочался, как океан в непогоду, а потом внезапно заснул. Все тело его было влажным, а по лицу стекали струйки пота. Как слезы.

«Намучился. Отдохнет, потом я протру его, подпитаю витаминчиками». Валентина сидела рядом, с тихой нежностью глядя на мужской орлиный профиль.

Пока он спал, она рассмотрела все фотографии, развешанные по стенам. Группа женщин и детей на пикнике, мужчины у костра, заснеженные горы, морской пейзаж с пальмами и чайками. Но ни на одном снимке она не нашла Дмитрия Даниловича.

Интересно, чем он занимался раньше, до болезни. Валентина никогда не была любопытной, а тут вдруг проснулся интерес, уж очень необычным и неординарным показался ей этот человек.

Кузина вернулась раньше, чем обещала. Нагруженная до бровей сумками и авоськами, она радостно гудела в прихожей:

— Все успела. Двух оболтусов обиходила. Трудные ребята. Музыка их не любит. Потом на рынке нашла замечательные гранаты, гранатовый сок, знаете ли, панацея при онкологии. Кровь от красных крепких зерен становится молодой и веселой. Вот почему все южане до девяноста лет живут, не болея. Еще в прачечную смоталась. Плохо стали стирать, все дешевым мылом провоняло, да и кое-где пятна остались.

Валентина поняла и про рынок, и про прачечную, а вот про оболтусов и музыку спросить постеснялась.

И только много позже Валентина узнала, что Кузина — скрипачка. И когда-то подавала большие надежды и даже вела партию второй скрипки в оркестре оперного театра. Но в один момент отказалась от музыкальной карьеры.

Пять лет ухаживала за неизлечимо больным отцом, потом за матерью, которая лишилась рассудка после кончины мужа. И вот теперь ее главная забота — здоровье Дмитрия Даниловича. Он был одноклассником, потом однокурсником ее отца. Но не в этом дело. Он был самым близким другом ее семьи. После похорон родителей он был единственным человеком, кого Кузина искренне любила.

На жизнь Кузина зарабатывала уроками музыки. Причем, несмотря на то что ее уроки стоили недешево, к ней в буквальном смысле стояла очередь из мамаш, мечтающих превратить свое чадо в звезду.

Дома Валентина никогда не рассказывала о своих больных. Но почему-то в тот воскресный вечер, за ужином, когда домочадцы собрались за одним столом, что в последнее время случалось нечасто — то командировки мужа, то тренировки у детей, — вдруг рассказала о страдающем Демоне.

— О, прекрати, мама! Не порть аппетит, — брезгливо пропищала дочь. — У меня желудок так хорошо вырабатывал сок для этого салатика. Не стопорь процесс пищеварения.

Муж суетливо поинтересовался, сколько лет старику. Узнав, что, скорее, за шестьдесят, со вздохом облегчения произнес:

— У нас еще есть время пожить. — Потом словно спохватился. — А ты не слышала, в последнее время в прессе обсуждают вопрос — заразен ли рак. Что медики говорят? Помнишь, в одной книге врач из ракового корпуса сама заболела. — Он, сам того не замечая, отодвинулся от Валентины.

А сын, отложив в сторону вилку и не глядя ни на кого, мрачно произнес.

— У Вовки Истомина мать от рака скончалась. Он считает, что эта болезнь — особая Божья печать. Когда человек знает, что он на краю смерти, он успевает подготовиться к другой жизни. Очистить душу, простить всех и вся...

— Чокнутые! И ты, и твой Истомин. — Вика от возмущения вскочила. — Нашли о чем рассуждать. Жить нужно, жить и радоваться. — Она схватила краснобокое яблоко. — Мм... как я обожаю этот сорт. Называется смешно — «Слава победителю».

— Ничего смешного не вижу. — Сын по-прежнему сидел как неподвижная статуя.

«А ведь моего больного Демона тоже когда-то звали Димкой, — неожиданно подумала Валентина, с нежностью глядя на сына. — Хорошее имя».

За те полгода, что Валентина ходила к Дмитрию Даниловичу, в его состоянии произошли благоприятные изменения. Как написали бы в старинные времена — «больной пошел на поправку».

Это было неожиданно и от этого вдвойне радостно. ВременнЫе промежутки между уколами становились все длиннее и длиннее. Это означало, что приступы боли случались все реже и реже.

Дмитрий Данилович стал просить Кузину готовить мясо с кровью, нажимал на сметану и молоко.

— Белки, белки! — ликовала Кузина. — Это строительный материал, это рост новых клеток и обновление организма.

Однажды Валентина, придя пораньше и открыв дверь своим ключом, попала в неожиданную ситуацию.

Большая женщина стояла посреди комнаты, прижав к двойному подбородку изящную скрипку. Смычок взлетал легко и свободно. Нежная, прозрачная мелодия, как весенний ветер, витала в комнате. Дмитрий Данилович, красивый и спокойный, лежал на подушках. Словно спал, крепко и безмятежно, как спят все дети.

— Музыкотерапия, — прошептала Кузина в ответ на удивление в глазах Валентины.

— А что это вы исполняли? — робко поинтересовалась Валентина у скрипачки.

— Без названия. — Кузина любовно укладывала скрипочку в кожаный бордовый футляр. — Вся музыка про нашу жизнь. Про то, как быстротечно время на земле. Но там, — она взмахнула руками к потолку, — нас ждет светлая жизнь, где мы никогда не разлучаемся с любимыми. — Она прикрыла глаза. — Как я хочу встретиться с мамой, запах ее рук ощутить... О, не хочу больше говорить, а то разревусь. Мои слезы как водопад, ничем не остановишь. А у меня три урока впереди, да еще, — она шумно потянула носом, — похоже, рыба в духовке начинает подсыхать. Сегодня рыбный день. — Она подмигнула Вале. Но глаза Кузиной, цвета гречишного меда, были грустные-грустные.

У Дмитрия Даниловича с Валентиной, как считала она, установились странные и несколько пикантные отношения. Он говорил ей комплименты, читал стихи, ласково гладил по руке, короче, вел себя как влюбленный человек. Конечно же, Валентина понимала, что он придумал эту нежную игру и приглашал ее поучаствовать. Но она не умела играть роль, то ли оттого, что была слишком серьезной изнутри, то ли оттого, что все-таки верила: в этой игре спрятано зерно настоящего чувства. Все женщины на земле верят, что достойны безумной, сумасшедшей любви. И ждут ее до последнего вздоха.

В тот день, когда муж объявил об измене, Валентина пришла к Дмитрию Даниловичу совсем другой женщиной. Так уж устроена жизнь, когда дома умиротворенная атмосфера, то за его дверями все воспринимается если не радужно, то спокойно. А когда рушится семейная основа, весь мир извне меркнет и становится малосущественным.

Дмитрий Данилович мгновенно почувствовал, что у Валентины смятение в душе, как ни старалась она и улыбаться ласково, и говорить спокойно. Прервав ее на полуслове, он предложил:

— Валюша, сядьте рядом со мной, дайте мне свою руку и расскажите все-все, без утайки. Что случилось, милая?

— Не могу, не знаю, с чего начать, — вздохнула Валентина, послушно, как девочка, присев рядом.

Она действительно не умела рассказывать никому то, что происходит в ее душе. Та легкость, с какой иные женщины толковали о своих отношениях с мужчинами, пугала ее. Интимная жизнь — это удел двоих. Это нежная тайна двух сердец. Слушать чужие любовные истории все равно что подглядывать в замочную скважину. Она всегда избегала подобных откровений. И сама хранила молчание.

— Расскажите! — потребовал Дмитрий Данилович.

— Если откровенно, то я никогда раньше не думала о старости. А вот сегодня шла к вам и вдруг внутри ощутила ледяное дыхание страха. Я боюсь старости, боюсь, что останусь одна, никому не нужная. О нет, наверное, я как-то неточно передаю свои мысли.

— Не волнуйтесь, не подыскивайте особые слова. Я понимаю, о чем вы говорите. Мне было лет двадцать, когда я осознал истину о том, что человек одинок. Мы приходим на Землю в одиночку и отправляемся в последний путь не в компании. Но тогда зачем Всевышний зажег во мне и в миллионах подобных огонь жизни? Для чего? И в свои двадцать лет я нашел ответ. Нас послали на Землю, чтобы ежеминутно, ежечасно, вопреки земной рутине, мы бы совершенствовали свою душу. Помните, как Чехов сказал: «Я всю жизнь по капле выдавливал из себя раба».

Наверное, мне повезло, что я прозрел так рано. Меня никогда не привлекали шумные сборища с пустопорожними разговорами, пьяными плясками и песнями. Я работал, постоянно работал над собой. — Он усмехнулся. — Ставил себе грандиозные задачи и выполнял их. Я сократил время еды, сна, бесед. Я изучил несколько языков, прочел невероятное количество умных книг. То, что я защитил докторскую диссертацию в сорок лет, никого не удивило. А уж меня тем более. У меня материала было собрано на пять докторских. А потом... потом ушли из жизни мои друзья, Ваня и Люда, родители Риночки. А им было чуть за пятьдесят. И тогда меня качнуло в другую сторону.

Я вдруг подумал, что на Земле есть много интересных вещей, от которых я сознательно отказывался. Дальние страны, экзотические женщины, прекрасные вина и крепкие сигары, да и много еще чего.

И что я делаю? На пике своей карьеры я ухожу из института, бросив все проекты, забыв обо всех обязательствах, и покупаю тур, длительный тур в кругосветное плаванье.

Я танцую на палубе под звездами, играю в рулетку, флиртую с женщинами, кочую из одной компании в другую.

И вдруг, однажды утром, проснувшись с хмельной головной болью, я поймал себя на мысли, что я не люблю эту жизнь. И мне вовсе не так весело и беспечно, как кажется всем окружающим меня новым знакомцам. Я прекрасно играю роль. Но это не я. А значит, и жизнь не моя. Короче, когда я вернулся, то с еще большей жаждой накинулся на работу, ко всем своим прежним занятиям я приник как к живительному источнику. Месяц кругосветки состарил меня на десятки лет. Да-да, сытое, ленивое, пьяное время убивает клетки души и тела. Это мое твердое убеждение.

И опять я был один. Вы сказали, что боитесь остаться одной, никому не нужной. Поверьте, человек должен быть нужен самому себе. Но за что я поплатился?

Поздним вечером я возвращался домой из института, и два прыщавых хлюпика решили отобрать у меня портфель. Дурачки! Навоображали, что в моем кейсе пачки долларов. Я попытался объяснить им достаточно вежливо, что я ученый и в моем портфеле бумаги, на которых цифры и слова, совершенно им недоступные. Это почему-то обозлило их очень сильно. Но ведь это была правда. И ничего больше. Что их так задело? Один и торкнул в меня нож, откуда-то со спины. А потом пошло-поехало... Спина болела, нога немела, какая-то опухоль поползла. Но знаете, то, что врачи говорят, — половина неправда. Они блуждают в потемках. О нет, я их не осуждаю, я их понимаю. Ведь каждый человек — это индивидуальное и уникальное сцепление клеток. И получается, что одинаковых болезней нет. А врачи пытаются лечить всех по одному шаблону. Понимаете?

Я отказался от операции. Рина нашла старушку, которая меня мухоморами лечила. Поздней осенью в лесу она собирала бордовые в крапинку грибы, чистила, раскладывала по банкам. Одну, со шляпками, заливала скипидаром, другую, с грибными ножками, наполняла свежевыжатым подсолнечным маслом. И вот этими ядовитыми жидкостями она растирала мою спину, мало того, в пропорциях, только ей ведомых, капала в травяной чай.

Я верю, что совсем скоро я поднимусь. И знаете, что мы сделаем? Мы помчимся ко мне на дачу... Там лес, озеро! А Риночка выращивает удивительные цветы. Красотища невероятная, зажмуриться хочется! Мы с ее родителями дом купили, большую избу-пятистенку. Разделили перегородкой, и славно. Вроде бы вместе жили, и в то же время у каждого своя автономная республика. А какая там рыбалка! О! Валя, Валюша, вы мне не верите и не хотите ехать!

Он угадал. Она действительно ничего не хотела. Она чувствовала себя больной, опустошенной. Хотя сама не понимала, почему так подействовало на нее утреннее признание мужа. Никогда она не задумывалась, как по-настоящему относится к Борису. Любит? Каким-то искусственным и литературным казался ей этот вопрос.

Они дышат одним воздухом, вместе едят, воспитывают детей. Разве этого мало? И тогда каким словом обозначается жизнь, когда все переплетено: радости, огорчения, недомогания и свежий воздух выздоровления?! Может быть, она сухарь-сухарем, и именно поэтому ей никогда не нравились любовные романы. Полистает несколько страниц, почитает диалоги книжных героев, а в памяти тут же всплывет лицо тети Лиды, оплакивающей раннюю смерть дочери. Влюбленная дурочка выбросилась из окна.

«Я, Валечка, так свою девочку лелеяла. Каждый пальчик, каждую кудряшку обцеловывала. Если она прихварывала, так за нее переживала, думала, умом тронусь. А она, вон как со мной и моим сердцем распорядилась! Для нее важнее и значительнее смазливый болван оказался. Но ведь он не мог ее любить так страстно и верно, как я! А другой любви она признавать не желала. Вот и сиганула с пятого этажа, когда узнала, что у парня другая девчонка есть...»

Несколько месяцев провела Валентина у кровати тети Лиды, которая после похорон дочери серьезно занедужила. Горькими инсультами откликнулось тело на потерю любви. Не смогла мать жить дальше. И умерла...

И еще Валентина помнила, как старик-казах, смуглый, сморщенный, горячо уверял ее:

«Поверь мне, деточка, по-настоящему чисто и бескорыстно можно любить только родителей и детей. Это Богом дано. А то, что люди называют любовью, — похоть, низменная телесная страсть».

Валентина и не спорила. В ее сердце никогда не было особых волнений, связанных с мужем. А про других мужчин и вообще речи быть не могло.

«У тебя заниженный жизненный тонус, — однажды заявила Валентине дочь. — Это от того, что ты слишком погружаешься в жизнь своих пациентов. Они уже живут в нереальном мире и тебя за собой тащат. Ты не умеешь радоваться простым вещам — красивой одежде, французским духам, вкусной еде».

Почему-то в семье Валентину всегда критиковали и подвергали насмешливым сомнениям все, что она делала. Лет с семи Вика стала ей упрямо твердить, что вот у Светы и Гали — матери модные, пробивные. Муж тоже ворчал, дескать, не пора ли забыть старомодное милосердие да подыскать работку поприличнее. Он даже хотел ее пристроить на кафедру секретарем: «Не пыльно, знай только, где какая бумажка лежит, и вежливо беседуй со всеми. И тебе цены не будет!»

Дмитрий Данилович, напротив, восхищался ею. Ему нравилось, как она говорит, ходит. Он с удовольствием выслушивал ее нехитрые новости о домашних делах, о пациентах. Обычно Валентине это было приятно. Но в этот воскресный день все было не так.

— Что же делать, что же делать? — то и дело восклицала она, практически не вслушиваясь в ставшие привычными комплименты Дмитрия Даниловича.

— Однажды, когда моя знакомая впала в депрессию после измены любимого мужчины, я посоветовал ей завести собаку. И помогло! Она растворилась в новых заботах. И потом со смехом вспоминала свои страдания. Ее любимой фразой стало изречение: «Чем больше узнаю я мужчин, тем больше люблю собак».

Но у вас другой случай. Ваш канал сострадания к другим особям открыт. Но, — он выразительно посмотрел на Валентину, — нужно, чтобы и вам тоже сострадали. Чтобы для кого-то вы стали той необходимой частицей мира, без которой невозможно жить. Мне вы не верите и правильно делаете. Я эгоист. Как только встану на ноги, убегу на работу. Хотя там меня уже никто не ждет. Молодежь охотно расхватала все мои разработки и строчит диссертации, но в моей голове еще уйма тем. Всем хватит работы на несколько десятков лет.

— Но как он мог? — грустно и потерянно произнесла Валя. В голове постоянно всплывали слова мужа. Вырванные из контекста, они были еще непонятнее и доставляли пронзительную боль. «Отпусти меня... она ждет сына... ты никогда меня не любила... у нас и семьи-то не было...»

— А может быть, пусть он действительно идет к ней? — спросила она робко.

— Валюша, эх Валюша, я вам сочувствую. Сейчас вы как заблудившаяся овечка. Но если бы вы только могли представить, как мелко и ничтожно то, что надрывает ваше сердце. Согласитесь, что за время замужества вы стали воспринимать своего мужчину как собственность. Сейчас вы переживаете не от того, что теряете мир, огромный мир, что представляет любая индивидуальная единица, в частности ваш муж. Вы страшитесь терять то, что, вам казалось, принадлежит только вам. Запомните, никто никому не принадлежит. Мы все свободны.

— Легко вам говорить!

— Наверное. Говорить легче, чем действовать. Но тем не менее соберите свои вещички и перебирайтесь ко мне.

Валентина невесело усмехнулась, вспомнив, что совместная жизнь с Борисом начиналась с подобного предложения. Конечно, властная Наталья Львовна думала о себе, ей нужна была служанка под боком.

— Вы ошибаетесь. — Дмитрий Данилович как обычно прочитал ее мысли. — Вы думаете, я мечтаю иметь рядом постоянную сиделку. Во-первых, я не боюсь одиночества, а во-вторых, я скоро вскочу. Вот сейчас соберусь с духом, — ослаб от безделья, —я потом подхвачу вас на руки и покружу в ритме вальса. Ах, какая же вы замечательная женщина!

Валентина улыбнулась.

— Да ну вас! Вы как мальчишка! Я пытаюсь с вами серьезные проблемы обсудить, а вы все играете.

— Вся наша жизнь — игра! — Дмитрий Данило вич неожиданно сморщился и после паузы про шеп тал: — Давно мы не доставали ампулы. — Он не закончил фразу.

Приступ дикой боли выгнул тело дугой и запалил пунцовым жаром лицо.

Дома Валентину ожидал сюрприз. В прихожую выбежала дочь и, раскрыв широко глаза, прошептала:

— К папе пришла студентка. Они у него в кабинете. — Вика нахмурилась, не одобряя материнское равнодушное «Ну и что?». — Мать, ну не будь дурой, они… они целуются.

— И что ты предлагаешь мне сделать?

— Как что? — Вика вошла в роль стервозных женщин из «мыльных опер». — Ты должна резко открыть дверь и закричать: — Вон из моего дома! Шваль уличная...

Валентина вздохнула.

— Вот выйдешь замуж и будешь свои артистические данные оттачивать в семейных ссорах. А я устала. Очень устала. У Дмитрия Даниловича опять случился сильный приступ.

— Не хочу слушать! — Дочь демонстративно заткнула пальцами уши и попятилась в свою комнату.

Валентина зашла в спальню, зачем-то раскрыла платяной шкаф. На полках лежали вещи, ее и Бориса. «Как там Дмитрий Данилович говорил: я-де к мужу отношусь как к собственности, как ко всем вещам, что имею. Наверное, он прав. Ведь сейчас меня душит обида. Обидно за себя. Получается, что любое наше переживание крепко замешано на эгоизме. Вот, допустим, если бы я его бескорыстно любила, я бы сказала: „Дорогой, раз ты считаешь, что тебе с ней лучше, так и устраивай новую жизнь. Зачем мучиться и жить с нелюбимой женщиной?!“».

«Нелюбимая», — от этого определения стало зябко. Валентина села в кресло и закуталась в плед. Взгляд бессмысленно блуждал по стопкам простыней и полотенец. Боже! И зачем только человек так затаривается тряпками, посудой, мебелью?!

В дверь постучали.

— Добрый вечер, Валентина Михайловна. — На пороге стояла девица, которую так точно описал муж утром. Длинные светлые волосы, худая, рот по-лягушечьи большой, глаза с вызывающе накрашенными ресницами, как на всех рекламных проспектах. Вполне симпатичная и современная. Неужели она действительно влюбилась в старомодного лысоватого Бориса. Возможно ли такое?

Девица протянула руку.

— Будем знакомы. Александра. Борик мне сказал, что вы в курсе наших отношений. И вы ко всему отнеслись с пониманием и мудростью. Что естественно для старых людей. И мне приятно, что вы не возражаете, чтобы первое время мы с Бориком пожили бы здесь. А дальше решим.

От возмущения Валентина не могла вымолвить ни слова. Она всегда была не особо проворной на язык, не могла с ходу сказать то, что думает. А здесь такая неожиданная и пикантная ситуация.

Девица плюхнулась на кровать, уставилась на полки, на которые только что смотрела Валентина.

— Вещей вы нажили много. Не волнуйтесь, все честно поделим. Пока мы еще купим то, что нравится. Я обожаю хорошие вещи. Но с ребенком по магазинам особенно не находишься.

Валентина, сама того не желая, посмотрела на живот гостьи.

— Незаметно? — Девица засмеялась. — У меня мышцы живота сильные. Борик говорит, что у меня фигурка получше, чем у Вики. Хотя та и на диетах сидит, и из спортивного зала не вылезает.

Валентине стало обидно за дочь. Она вспомнила, как, выходя из дверей роддома, споткнулась об порог и чуть не выронила атласно-кружевной сверток с дочкой. Боря подхватил и, смеясь, прокричал:

— Поймал. Моя принцесса из космоса. Моя звездочка с неба упала.

Первые три года он обожал Викулю. А потом, когда выяснилось, что характером Виктория пошла в него и его мамашу, такая же своенравная, не уважающая чужого мнения, у них и начались трения и ссоры. Он ее всегда нудно поучал, резко делал грубые замечания. Она в ответ дерзила, никогда не слушала его советов и чаще всего делала все наоборот.

Сколько раз Валентина вела душещипательные разговоры с обоими. Вике она твердила:

— Отца нужно уважать. У него серьезная работа, он устает.

Бориса же просила, чтобы он был помягче с девочкой.

Все это за считанные секунды пронеслось в голове.

Это же надо, родную девочку с какой-то девицей сравнивать! Это не то что «бес в ребро», это настоящее предательство.

— Что вы молчите да молчите! — Александра подошла к Валентине. — Пойдем-ка чайку попьем, по-семейному. — Она как-то злорадно хихикнула.

— Ну что, девочки? — Борис заглянул в дверь. Сейчас он был совершенно иной. Непривычно суетливый, дергающий бровями, растягивающий рот в глуповатой улыбке. — Посекретничали? Виктория приглашает к столу. И еще, с прямодушием, свойственным молодежи, она объявила, что не возражает против присутствия мачехи в нашем доме! — Он прищелкнул пальцами и по-клоунски, нарочито громко засмеялся: — Эх ма, ха-ха!

«Боже мой, что все это значит? Может быть, я умерла? — такая нелепая мысль мелькнула в голове у Валентины. — Или я сплю?..»

Утром, когда замешивала тесто для блинов, она жила в другом измерении. У нее был устойчивый быт. Муж, которого она знала от лысины до вросшего ногтя на пальце ноги. Дочь, смешная в своих чудачествах, то волосы выкрасит в розовый, то огурцы начнет жарить: «Это ведь как кабачки». Сын, молчаливый, но улыбчивый. Он, как только глазенки открывал в детстве, всегда улыбался. А сейчас... Да, кстати, где Димка? Он давно уже должен был прийти после тренировки...

— Ма! — Дочь надела фартук с оборочками. «Очень неприличный», — сказал Борис, когда увидел этот фартук впервые. На нем была изображена голая девчонка в подобном фартуке с поварешкой в руке. А сейчас и не заметил. — Ну что ты тормозишь? Пойдем, я стол в гостиной накрыла...

— А я здесь при чем? — пожала плечами Валентина. — Вам официантка нужна?

— О! — Дочь прищурилась. — Похоже, мы обиделись. Ну что ты, мамочка, — приторно засюсюкала, — нужно всегда быть готовой к переменам. А что, Александра, не слабо вот в таком экстазном передничке на кухне колдовать? — быстро переключилась она на гостью. — Папаша, одобряешь эту грандиозную идею?

Раньше бы муж прочитал целую лекцию о девическом целомудрии, душевной красоте и скромности. Заодно покритиковал бы развратно-обнаженную артистическую тусовку. А тут вдруг игриво подмигнул Александре.

— А что, подруга, в этом предложении что-то есть… — причмокнул языком. — И фотку сделаем, — добавил плотоядно.

— И ты, — Александра, не стесняясь присутствия Валентины и Вики, обняла Бориса, — положишь фотографию в портфель и на лекциях будешь смотреть не на противных студенток, а на мою попульку. — Она игриво завиляла бедрами.

Борис шлепнул девицу по ягодицам.

— Ишь разыгралась, — облизнулся, как похотливый кот.

— Значит, ты не принимаешь нашей компании? — Дочь с укором посмотрела на мать. — Тогда мы без тебя пойдем праздновать начало новой жизни.

«Что же делать? Что же делать? — Валентина чувствовала растерянность, какой не знала раньше. — Где же Димка?»

Валентине казалось, что с сыном ее связывают какие-то особые отношения. Маленьким он все время восхищался ею. Как все мальчишки, считал, что его мать самая красивая, самая добрая, самая-самая во всех отношениях. В последнее время он немного отдалился. И все же... Валентине казалось, что он с удовольствием проводит с ней время — ездит на дачу, ходит на рынок. А может, только казалось? Вот и про мужа ей тоже казалось...

Хлопнула входная дверь. Валентина прислушалась. Точно, это он. Ее обожаемый сын. Она поспешила в коридор. Но боже мой! Что случилось? Димка был пьян в стельку. Держась рукой за стену, он пытался снять кроссовки.

— Дима, что с тобой?

— Ничего, мать, я спать хочу. — Шатаясь, он прошел в свою комнату и, одетый, рухнул на кровать. Она прошла за ним следом.

— Тошно, — простонал Димка. — Мать, Сергеич сегодня сказал, что мой поезд ушел. И вообще, я бездарь! — Он заплакал.

Валентина присела рядом. Как в детстве положила руку на его горячий лоб. — Тебе бы сейчас помыться, чайку горячего попить, — вздохнула она, — жизнь ведь не кончилась... 

Он откинул материнскую руку и, задыхаясь, прокричал:

— Замолчи, что, что ты понимаешь?!

— Сынок, послушай меня. В мире так много интересных дел. Будешь для себя играть в теннис. Ты здоровый, сильный мальчик. Это важнее, чем мимолетное ощущение славы.

— Уйди, уйди! — закричал Димка. Лицо его было красным и злым. В глазах сверкало пламя ненависти.

— Хорошо, пусть будет по-твоему. — Валентина, ссутулившись, вышла из комнаты и юркнула в дверь ванной.

Притулившись на край холодной белой ванны, включила воду и заревела. В голове крутились дурацкие пословицы: «Беда не ходит одна», «Пришла беда, отворяй ворота». Иные, с благополучным окончанием, в голову не приходили.

— Валя, — затарабанил муж в дверь. — Это же неприлично, ты заперлась, и уже два часа никто не может воспользоваться ванной комнатой. Нужно же и о других подумать. Кому-то руки помыть, душ принять перед сном.

Валентина словно очнулась, механическим движением отдернула задвижку, встала и молча, бледная, с застывшими глазами, как сомнамбула пошла по направлению спальни.

На том месте, где она сидела, кутаясь в плед, сейчас восседала длинноволосая девица. Она была в нижнем белье, и на плечах махровый розовый халат Валентины.

Ну это уже слишком!

— Вы что, ночевать здесь будете? — В голосе Валентины вызревала ярость.

— А мы разве с вами не договорились? — Девица мило улыбнулась. — Мы и шампанское выпили за мое переселение. Вика сказала, что для детей, конечно, лучше, когда глава семьи рядом живет. А раз Борясик будет здесь, значит, и я тоже. С любимыми не расстаются! — Она помолчала, разглядывая наманикюренные пальцы на ногах. — Да, с Дмитрием не удалось установить контакт. По всей видимости, юноше необходима помощь нарколога. — Она брезгливо посмотрела на Валентину. — Дети начинают рано пить не только в семьях пьяниц, но также в семьях, называемых в среде психологов «неблагополучными айсбергами».

— Скажите, пожалуйста, даже и не слышала про подобные айсберги. — Валентина подошла к окну и привычным жестом задернула тяжелые портьеры.

— И немудрено, что не слышали. Что вы знаете-то, кроме кастрюль, сковородок и вонючих уток стариков. Впрочем, у каждого свои горизонты. Кому-то к звездам лететь, кому-то вонючие задницы подтирать.

—  Послушайте... — Валентина стремительно подошла к креслу, где сидела девица. — А не пошли бы вы отсюда прочь!

Девица, видимо, не ожидала, что «старая перечница» начнет бунтовать. Лицо Валентины пылало от ярости и гнева.

Никогда не знаешь, что ожидать от незнакомых женщин, да к тому же еще брошенных мужем. На всякий случай девица завизжала. Громко и противно.

Может быть, не заори она, ничего бы и не произошло. А этот, до жути неприятный, визг словно снял внутренние тормоза в душе Валентины. Она схватила одной рукой девицу за длинные волосы, другой сжала горло.

— Не смей орать и визжать в этом доме. Мой сын спит.

Девица захрипела. Из выпученных глаз покатились слезы, смешанные с тушью, они оставляли темные полосы на лице. В этот момент Александра была безобразна.

— Зайка, зайка, где ты? — Борис с пьяненькой, добродушной улыбкой заглянул в спальню. Картина, которую он увидел, мгновенно его отрезвила.

— Виктория, — закричал он в коридор. — Скорее, скорее иди сюда. Полюбуйся, что вытворяет эта ненормальная женщина. Уголовница чистейшей воды! А ну, оставь девушку в покое! — Он притопнул ногой, но подойти ближе не решился.

Валентина, услышав шаги дочери, отпустила жертву, встряхнула руки, словно они запачкались.

— Какая мерзость, какая беспросветная мерзость! — Валя прищурилась и с ненавистью посмотрела на мужа.

Девица, всхлипывая и растирая горло двумя руками, вскочила с кресла и, оттолкнув Бориса, стрелой понеслась к входной двери.

— Все! Все! Пока она здесь, я в этом доме ни минуты не буду находиться. По ней психушка плачет. А ты, ты, раз так много лет с ней жил, такой же сумасшедший. Или нет, ты — жалкий слабак. Жил под каблуком мерзкой, убогой бабенки. Нет-нет, не приближайся ко мне. — Она бросила на пол халат и стала натягивать джинсы, свитер. — Гадкая паршивка! Я с адвокатом посоветуюсь. У меня на шее следы от ее вонючих рук. А ты, ты, — Александра с искаженным от злости лицом, задыхаясь, смотрела на Бориса, — ты заплатишь мне за мой позор. Я выкачу тебе огромную сумму за моральный ущерб. Да еще на факультете все расскажу, без утайки. Пусть знают, как старый и лысый профессор соблазняет студенток.

У меня, между прочим, справка есть от гинеколога, до свидания с тобой я была невинной и чистой девушкой. У, противный, ну чего уставился, утрись лучше, слюни текут.

Виктория засмеялась:

— Во, клево! Сериал бразильский. Страсти-мордасти. Любовь-морковь!

— Заткнись, прыщавая мымра! У двух уродов никто другой и не мог народиться! 

— Эту фразу она прокричала уже в дверях.

Как только дверь захлопнулась, Борис взревел, как раненый бык. Сжав кулаки, он бросился в спальню.

Валентина в розовой ночной рубашке лежала на своем обычном месте. Медовое пятно от ночника освещало ее лицо и раскрытую книжку.

— Слышала, да? А тебе все нипочем. Улеглась, книжечку почитываешь. Да ты, ты понимаешь, какую любовь затоптала?! Сашенька, она такая необыкновенная. У нее душа нежная, ранимая. А ты еще и руки распустила. Молчишь, да? Ты же знаешь, как я на тебе женился! Матушке пообещал. И потом, потом терпел и мучился. Ты это можешь представить, каково жить с человеком не своего уровня?! Ты темная, тебя ничего не волнует, ни поэзия, ни музыка.

— Я это уже слышала сегодня, — усмехнулась Валентина. — Видно, вы со своей подружкой часто и горячо обсуждали эту тему, если слово в слово повторяете.

— Нет, ты еще и издеваешься! — Борис мерил шагами пространство от шкафа до кровати, при этом, проходя мимо трюмо, он приостанавливался и смотрел на себя в зеркало. Его зеркальный двойник посылал ему энергию и поддержку, так зрительный зал посылает актеру вдохновляющие импульсы. — Кто-то из нас должен уйти! — воскликнул он. — Ты это понимаешь?

— Ты и уходи, — спокойно отреагировала Валентина. — Так и быть, чемоданы помогу собрать.

— А вот и выкуси! — Он скрутил фигу и помахал ею в направлении Валентининого лица. — Это квартира моей матери. И ты к ней не имеешь никакого отношения. Здесь будем жить мы с Александрой.

— И это вы обсудили. Понятно. А что по поводу детей вы

решили со своей умницей? Они чьи? Борис отвел глаза.

— Виктория точно моя. А вот со старшим... — Он замолчал.

— Нет, ты договаривай, договаривай.

— Помнишь, ты ведь сама тогда признавалась, что была очень привязана к одному своему пациенту. Я уже забыл, как его звали, Леонардом, что ли? Но зато я помню, как ты рыдала, когда он помер. И потом несколько месяцев ходила с безумными глазами. Помнишь?

— Все прекрасно помню. Того замечательного человека звали Леонид Станиславович. И в тот год, когда ты слезно умолял меня переехать в эту квартиру, чтобы я спасла тебя от одиночества и тоски, Леониду Станиславовичу исполнилось восемьдесят лет.

— Ну и что! И в девяносто детей делают...

— Мне неприятно говорить с тобой на подобные темы. — Валентина сама удивлялась своему спокойствию. Ни одно слово, ни один жест мужа абсолютно не задевали ее сердца. — И вообще, завтра у меня трудный день. Так что, будь добр, или ложись спать, или займись своими делами. Припоминаю, что обычно по воскресеньям ты работаешь над статьями для университетских вестников. А ну как они выйдут без твоих таких умных и замечательных публикаций? — В ее голосе прозвучала неприкрытая насмешка.

— Ты, ты чурка бессердечная. У тебя нет души. — Борис сморщился, как ребенок, который готов разреветься.

— Наверное, так и есть, — Валентина захлопнула книгу,

взбила подушку и выключила ночник. — Спокойной ночи. Заснула она мгновенно. Проснулась ровно в шесть, без будильника. Голова была

хмельной и тяжелой, все тело ныло, словно какой-то вредный вирус внедрился внутрь.

Шелковое покрывало на кровати мужа было не смято. Где же он ночевал? В гостиной или у своей пассии? Вопросы сами собой всплыли в голове, не вызывая абсолютно никаких эмоций.

В квартире царила утренняя умиротворенная тишина. Валя тихонько, на цыпочках, вышла в коридор, пошла по прохладному линолеуму. Заглянула в комнату сына. Он лежал поверх одеяла. Стройный, загорелый, в спортивных красных трусах. Красивый, как молодой бог.

Дочь под двумя одеялами свернулась как креветка. Она всегда была невозможной мерзлячкой.

В гостиной на диване храпел Борис. На журнальном столике валялись шкурки от лимона, стояла полупустая бутылка коньяка «Арарат». Наверняка опять какой-нибудь студент-хвостист преподнес. В последнее время в их доме не переводились разнокалиберные бутылки и коробки конфет. Как-то незаметно Борис узаконил подобные подношения. Не сдал зачет — будь добр, раскошелься! А там уж видно будет.

Валентина вздохнула. Потом, стараясь не шуметь, быстро ополоснулась под душем, оделась и прошла на кухню. Аппетита не было. Хотелось просто воды, чистой, не испорченной никакими вкусовыми добавками.

В парадной, спускаясь по широкой лестнице, она уже знала, куда направится сейчас.

Но когда же ей пришло подобное решение? Не во сне же?

— Валя, Валюха! — Тетя Рита, комендант общежития, словно и не удивилась, увидев на пороге своей комнаты раннюю гостью. — Погоди-погоди, сколько же лет прошло? Неужели больше двадцати? — Старая женщина придирчиво осматривала Валентину. — Немного в бедрах раздалась. Но ничего, плавная стала, как и подобает бабе. Вокруг глаз — гусиные лапки. Ну да ладно, это от улыбок. Седых волос вроде не видно. Твоя смоляная коса без возраста. Так что за невесту сойдешь.

— Ой, тетя Рита, вы меня насмешили, никак сватать собрались меня? — засмеялась Валентина.

— А то, — подмигнула комендантша. — Я здесь уже четыре десятка оттарабанила. И знаю, если кто возвращается в общагу, значит, швах в личной жизни. Мы ведь, дурочки деревенские, не умеем бороться за жилье. Городская придет в квартиру мужа, если неугоден станет, так и выкинет его, а сама в хоромах останется.

Я вот жила со свекровкой. И та, чуть что не так, попрекать жильем начинала. Дескать, я замуж вышла не за Витьку своего, а за квадратные метры. Надоело мне. Мы же в молодости все с норовом. Ушла в общагу. Ох и жалела потом. Но теперь-то что. Сделано — не вернешь. Мужик-то мой быстро женился. Ушел от мамки в другую хату жить... А у меня что? Как говорится, и дом, и работа, короче, вся жизнь.

Ты, Валюха, не горюй. Найду для тебя комнатуху. Я женщина с понятиеми и хороших людей привечаю.

Тетя Рита вскипятила чай, разлила по чашкам.

— Ты говоришь, он хочет, чтобы другая баба там жила. Пусть похозяйничает. Ему надоест, вот увидишь. Он к тебе привык. Под твоей ногой и половица по-другому поет. А дети? Что говоришь, решили с ним остаться? Не переживай. Они уже не твои. Твоими были до пяти лет. Из имущества что возьмешь? Ничего. Вот и правильно. Все наживное. Голыми пришли в этот мир, так и уйдем. Я вот, Валюха, третью ночь во сне мамку вижу. Зовет к себе. Пора мне, наверное. Честно скажу, ничего уже и не жду особенного в жизни...

— Да будет вам. — Валентина мгновенно переключилась на проблемы старой женщины. — Вы для своих лет прекрасно выглядите. Руки, ноги крепкие. Голова ясная, кожа отличная. А знаете, кожа — это зеркало пищеварительного тракта.

— А тогда с чего я пухну?

— Булок много с чаем сладким едите, ведь так? — Валентина не умела лукавить.

— Люблю пожракать, это верно. — Васильевна пожевала губами. — Вот сейчас гуторю с тобой, а в го лове дятел стучит. Что бы еще в желудок забросить? Яишенку хочешь, с сальцем, помидоркой? — Она облизнулась.

— А потом еще и бутербродик с колбаской?

— А то и два, — засмеялась довольная ко мен дантша, — я всем толстым говорю, хотите по ху деть — жрите меньше. По себе знаю. Но не хочу ограничений. Какие еще у меня радости остались.

Валентина вздохнула. А у нее какие радости оста лись и какие были? Она мысленно пробежала по ступенькам своей жизни и ни на одной не остановилась.

— Ну что пригорюнилась? Заселяться когда будешь?

Долгая жизнь среди людей научила Маргариту Васильевну быть чуткой. А может, такой и родилась. Чувствовала она, как беспросветно и маятно на душе Валентины. Очень хотелось ей помочь.

— Давай, милая, твоим детям позвоним. Вдруг они с тобой пожелают жить. Тогда и разговор будет другой. Я ведь с умом работаю. А то получится, сегодня я тебе одну комнату выделю, а завтра они придут, не выгонишь ведь на улицу, а в комнатушке будет тесно.

Валентина посмотрела на часы. Как они там? Кто к телефону первым подойдет? Что сказать-то им?

— Алло, алло, — лениво потягиваясь, зевнула Вика в трубку. — Ма, ты где? В общежитии? Ты с ума сошла! Там только старые девы и пьяницы живут. Это дно жизни. Что я девчонкам скажу? Ты что, на старости лет решила приключений на свою голову поискать?

— Ладно. С тобой все ясно, Димку позови.

— Ма! Вика сказала, что ты в общаге. Класс!

— Ты тоже хочешь здесь жить? — встрепенулась Валентина, услышав веселый баритон сына.

— А там комп есть?

— Компьютер? Что ты, Дима, здесь и телевизор не в каждой комнате.

— Ну я тогда пас. Ты извини, мамуля, как отец говорит, мы «дети, избалованные цивилизацией». А кстати, он легок на помине. Дать ему трубу, пока он в ванну не нырнул?

— Нет, спасибо. — Валя положила трубку и молча посмотрела на Маргариту Васильевну.

— А я что тебе говорила! Мы своих матерей ценим, когда потеряем...

— Пойдемте комнату смотреть, — устало откликнулась Валентина.

Комната была маленькая, зато окно огромное, как большой экран. За ним шумела улица. Спешили, спешили кудато автобусы, машины, трамваи.

— Сейчас пусто, потому и неуютно кажется. — Комендантша, прищурившись, осматривала потолки. — Вроде чисто, пятен нет. У одного моего жильца все мухами обгажено, почему-то они к нему так и летят, так и летят. Хочешь, мебель пойдем сейчас выберем. У меня на складе для хороших людей кое-что получше припрятано. Только, Валюха, знаешь, плата сейчас больше, чем раньше вы платили. Со светом и водой рубликов шестьсот набежит. Осилишь?

— Попробую, — кивнула Валентина. Ей вдруг стало страшно. Она представила, как будет по вечерам возвращаться в эту необжитую комнату, где ее никто не ждет, как будут шуметь за стенкой соседи, а по утрам выстраиваться очередь в туалет.

— Тебе что-то не нравится? — Маргарита Васильевна перехватила грустный взгляд Валентины. — Ты вот что, девонька, все решай сейчас. Чтобы раз и навсегда. А то мои ребята тебе притащат мебель — кровать, тумбочку, а ты возьмешь, да и передумаешь. Я чужой труд уважаю, чего мальчишек зря по лестницам с грузом гонять! Ну? Может, простишь мужа, да и заживете как прежде?

— Нет, не передумаю, — быстро ответила Валентина, вспомнив длинноволосую девицу и сладкую ухмылку Бориса, когда он шлепал свою пассию по ягодицам.

— Спасибо, Маргарита Васильевна, что вы так беспокоитесь обо мне. Я непременно найду, как отблагодарить вас получше.

— Да будет тебе, — засмущалась старая женщина.

Но видно было, что последние слова прошлись бальзамом по душе. Кто же не любит подарки!

— Я всегда рада помочь своим прежним жильцам. Когда они возвращаются, словно и моя молодость возвращается. Правда-правда, вы ведь меня другой помните, и я вас тоже. У тебя и язык не повернется меня «бабой Ритой» величать. А нынешние так и зовут...

— Мы с вами еще посидим почаевничаем. — Валентина улыбнулась. — А сейчас, к сожалению, мне бежать нужно, — озабоченно заглянула она в сумку, чтобы проверить, все ли захватила в спешке, — у меня сегодня несколько тяжелых больных.

Первый адрес — Тверская улица. Обычно она добиралась на метро до Чернышевской и потом шла через Таврический сад. Он был всегда великолепен. Зимой и летом. Но особенно хорош осенью, как сейчас.

Валентина медленно брела по гаревой дорожке, наблюдая, как кружатся желтые и багряные листья. Осенняя пора... Но в природе непременно будет весна и все обновится. Сгниют эти красавцы-листья, и им на смену выпорхнут молоденькие, зелененькие, как огурчики, листики. Но почему в человеческой жизни все не так? Молодость — это весна, потом лето и осень — расцвет и зрелость, а вслед за тем холодное время угасания.

Ее пациенты жили в зиме. На своем последнем этапе жизни. Валя очень четко представила Нину Сергеевну, к которой спешила сейчас. Очень милая старушка с бледным, словно фарфоровым, личиком, миниатюрными ручками и ножками. Нина Сергеевна больше всего на свете обожает душистые красные яблоки и короткие рассказы Чехова. Как и обычно, Валентина купила для старушки три яблока. После всех процедур они откроют окно, Нина Сергеевна будет грызть яблоко, а Валентина почитает ей Антона Павловича. Вместе посмеются. Эта эмоциональная передышка так необходима особенно сегодня.

Обычно племянник Нины Сергеевны в день прихода медсестры подкатывал кресло к входной двери. Старая женщина сидела в прихожей, вслушиваясь в шаги на лестнице.

— Я, как ожидающая хозяина собака, услышала вас, когда вы еще на улице каблучками цокали, — улыбалась она навстречу Валентине.

Валентина, вспомнив эти слова, неожиданно для себя громко потопала ногами. Слышит? Ну вот, наконец дверь с золотистой цифрой «три».

— Это я, — произнесла ласковым голосом. Тихо. Она осторожно нажала кнопку звонка. Опять тишина.

Подождав несколько минут, она постучала. Вдруг Нина Сергеевна вздремнула в кресле. Иногда пожилые люди спят крепко, как младенцы.

Но после трех продолжительных звонков Валентина поняла, что-то случилось.

Она поднялась на этаж выше. Здесь жили старики Сидоровы. И Антон, племянник ее пациентки, иногда оставлял там ключ. Если вдруг отчаливал в командировку или Нина Сергеевна чувствовала себя плохо и не могла сидеть в кресле.

Открыла дверь Сидорова. Она не сразу узнала Валентину.

— А! Это медсестра... Увез он ее вчера. Сергеевна уж как не хотела. Умирать все лучше в своей постели. Сказал, что нашел какой-то супер-пупер дом инвалидов. Якобы там — полный пансион, хороший уход. Да хоть сказки не рассказывал бы. Знаю я, как там люди мрут, как мухи зимой. Ясное дело, квартиру себе прибрать решил. Сейчас ведь у нас, на Тверской, дюже дорогое жилье. Мой старик предлагает продать да на родину махнуть. Вятские мы. Да кто нас там ждет?

— Простите, — прервала Валентина монолог старой женщины. — А племянник Нины Сергеевны для меня ничего не оставил?

— Нет, — пожала плечами соседка. — Если денег ждете, не дождетесь. Жадный он очень. Всю пенсию Сергеевны профукивал, а свои берег.

— Как так? — Валентина закусила губу. Ведь сегодня Антон обещал заплатить за три месяца. Раньше Валентина стеснялась спрашивать про деньги, но в последний раз все-таки отважилась. И он, глядя на нее честными глазами, очень искренне и убедительно сказал:

— В понедельник все отдам. Сниму с теткиной книжки. Наконец все бумаги оформил. Сами знаете, какая волокита у нас в стране со всякими документами.

И вот теперь он исчез.

— А, простите, Антон не сказал, когда он появится в этой квартире? Я ведь не только насчет денег беспокоюсь, хотелось бы узнать адрес, где теперь будет жить Нина Сергеевна. Ей ведь и там нужна будет помощь.

— Насмешила ты меня. Будет он нам докладываться, когда появится. Мы для него старичье. Старый хлам. Доживешь до наших лет, поймешь, как это обидно, когда никто с тобой не хочет считаться. Пойду я, пожалуй, устала стоять да с тобой разговаривать.

Валентина опять брела по саду. Теперь осенняя картина навевала грусть и уныние. Как же ей быть? Где взять денег, чтобы заплатить за общежитие? Комендантша говорила, нужно за несколько месяцев вперед. Да и новая комната потребует каких-то трат. Не возвращаться же домой и просить у мужа. Мысль о доме и муже была неприятной. Валентина даже поморщилась.

А что, если попросить аванс у пациентки Самойловой, к которой сейчас и нужно идти? Конечно, это не в правилах Валентины. Но другого выхода нет.

Самойлова Анна — большая, грузная женщина — некогда была оперной певицей. Даже лежа после инсульта, она пыталась петь. Но что-то произошло и с ее голосом, и некогда бархатное меццо-сопрано дребезжало и не желало слушаться свою хозяйку.

Самойлова не сдавалась.

— Я буду петь. Мне ведь только за пятьдесят. Откроем с друзьями частную оперу для музыкальных гурманов. И вы, Валентина Михайловна, будете присутствовать на всех премьерах, как почетная гостья.

Валентина любила работать с певицей. Ее оптимизм, ее желание жить активно и энергично, казалось, и в медсестру вселяют особые силы. Неделю назад они разучили с певицей новый комплекс упражнений для рук, ног и шеи. Валентина была уверена, что семь дней, пока она не видела певицу, не прошли даром. Как и раньше, Самойлова утром, вечером тренировалась, тренировалась. Ведь у нее была высокая и благородная цель.

Анна Самойлова жила со своей старенькой матушкой, которая всю жизнь прислуживала своей талантливой дочке. Маленькая седенькая женщина готовила, убирала, даже вела деловые переговоры по телефону, когда дочь отсутствовала. Хотя сейчас ей было уже под восемьдесят, она была шустрой, энергичной, полной планов на будущее, в котором сверкала звезда ее Аннушки. После внезапного инсульта дочери силы старушки словно утроились. Она научилась всем медицинским приемам. Но вот единственное, что ей было не под силу, — это глубокий массаж неподвижных конечностей дочери. Валентина делала массаж высококлассно, она никогда не халтурила. Всякий раз после посещения Самойловой у нее самой болели руки и спина. Но платили Самойловы хорошо. Они были убеждены, что хорошие деньги обещают хороший результат.

Поднимаясь по широкой лестнице старинного дома на Театральной площади, Валентина обдумывала по-прежнему ситуацию с деньгами. Когда лучше всего попросить аванс? Перед массажем или после?

Старушка Самойлова считала, что массажистке перед работой непременно нужно перекусить, чтобы была сила в руках. Вот почему перед тем, как Валентина начинала разминать мягкое, рыхлое тело певицы, старушка угощала медсестру бутербродами с икрой или красной рыбой и потом непременно орехи.

Валентина решила, что время чаепития наиболее удобно для разговора об авансе. Придется рассказать о муже, о решении переехать, ну и по ходу дела добавить кое-какие детали. Но как можно меньше негатива. Люди не любят слушать о чужих неприятностях. Словно боятся, что чужая неудача переметнется к ним, как заразная болезнь.

Вот наконец и знакомая дверь. Валентина осторожно прикоснулась к кнопке звонка. Что случилось? Старая Самойлова резко распахнула дверь. Лохматая, с выпученными глазами и лихорадочными пятнами по всему лицу и шее.

— Вон отсюда! — завизжала старуха, увидев Валентину. — Все вы твари, гады. Загубили мою девочку.

— Серафима, кто там пришел? — раздался из глубины квартиры низкий женский голос.

Высокая женщина с резкими чертами лица и ярким макияжем — черные брови, бордовые губы, ярко-красный румянец — выбежала из комнаты и, обняв старушку, прогундосила:

— Ну-ну, милая, нельзя так. Успокойся, успокойся... Вы кто? — строго спросила женщина у Валентины.

— Массажистка и медсестра, — испуганно прошептала ничего не понимающая Валентина.

Старушка Самойлова, уткнувшись в бюст высокой женщины, пронзительно вскрикнула, как раненая птица, и вдруг зарыдала.

Насурмленными бровямя высокая показала Валентине на дверь и яростно прошипела:

— Уходите, ради бога! Второй смерти мне не вынести...

Позже Валентина узнала, что ее пациентка, оперная певица, по своей воле ушла из жизни. Выпила на ночь огромную дозу снотворных таблеток и не проснулась. Кто же мог предположить, что жизнелюбка, мечтающая о частной опере и новом витке своей карьеры, однажды не выдержит сражения с болезнью!

Вот такой тяжелый понедельник случился.

Валентина в расстерянности побродила по улицам. Все прохожие казались ей счастливыми, удовлетворенными жизнью людьми. У всех была цель, куда идти, у всех был дом, где жить. Горько, неуютно и одиноко было ей в этот понедельник.

Из маленькой кафешки, расположенной в подвале, ароматно запахло кофе. «Зайду, — решила Валентина, — переведу дух и подумаю».

Внезапно соловьиная трель прервала ее не очень-то веселые думы. Она и не сразу сообразила, что звуки исходили из ее сумки. Это сын установил на ее мобильнике сигнал как птичий гомон.

— Ало? — вяло откликнулась Валентина.

— Валечка, — прогудела трубка голосом Дмитрия Даниловича. — Вы где сейчас? Знаю, знаю, что сегодня не мой день, и все же не могли бы вы прямо сейчас навестить старика Столбовского?

— Что случилось?

— Не по телефону, не по телефону, дорогая. Приходите, прошу вас!

Дурные предчувствия зашевелились в душе. Что хорошего можно ожидать в черный понедельник? Валентина не допила кофе, не доела свое некогда любимое ореховое мороженое и выбежала на улицу. Она даже забыла о том, что нужно экономить деньги — в ближайшее время не ожидалось их поступления ниоткуда, — и остановила машину. Путь на автобусе или трамвае казался ей очень долгим. Спешить, нужно спешить!

Некоторые водители очень чутко реагируют на настроение пассажиров. Но только их так называемая чуткость со знаком минус. Они обожают зарабатывать на людском горе и отчаянье. Вот и этот лысый толстяк почувствовал смятение в душе запыхавшейся, взволнованной женщины и, конечно, загнул цену в два раза выше. Он знал, она не будет торговаться, и был прав. У Валентины не было ни сил, ни желания разговаривать с этим человеком и уж тем более попытаться сбить цену.

Двери квартиры ученого были распахнуты. Два кряжистых парня с бычьими шеями в одинаковых черных футболках вытаскивали комод.

— Поберегись! — крикнул один, покосившись глазом на Валентину.

Она подождала, пока парни, кряхтя и тихо матюгаясь, спустились по ступенькам, и осторожно вступила в прихожую. Везде валялись обрывки газет, веревок, какие-то тряпки.

Что случилось? В комнате, на том месте, где обычно возлежал улыбчивый Демон, было пусто.

— Ау! — гулко раздалось под потолком. Валя пошла на голос. Вроде бы он звучал из кухни. Сначала она увидела Дмитрия Даниловича, он сидел в

новеньком, сверкающем инвалидном кресле. В голубой рубахе с расстегнутым воротом, в джинсах, тщательно выбритый и подстриженный, он выглядел преуспевающим и довольным жизнью мужчиной.

Рина разливала чай. Она тоже сегодня выглядела по-другому. Обычно ее рыжие волосы были стянуты аптекарской резинкой в жидкий хвост на затылке, сейчас же они пышными локонами упали на плечи. На ней были белоснежная блузка с кружевным жабо и длинная бархатная юбка. «Это мой сценический образ», — довольно хохотнула Рина в усики, заметив удивление в глазах застывшей в дверях Валентины.

Валя еще не проронила ни слова. В голове не было ни одной подходящей мысли, объясняющей неожиданную ситуацию.

— Ну вот, Валечка, хорошо, что вы заскочили, присаживайтесь к столу. — Дмитрий Данилович, как всегда, широко улыбался. — Улетаем мы с Риной. — Он помолчал. — Когда уж увидимся с вами, неизвестно. — Глаза его стали грустными. Или так показалось Валентине. Мы часто видим то, что хотим видеть.

— Я ведь до последней минуты не верила, что все получится. — Рина достала из буфета еще одну чашку. — Уж сколько инстанций обежала. Это хорошо, что у меня есть ученики, а у них родители. Бусинка к бусинке — и ожерелье получается.

— Страшно сказать, — засмеялся Дмитрий Данилович. — Я буду жить на берегу Мертвого моря. Звучит, как будто у смерти на краю.

— Вы улетаете в Израиль? — Валя наконец осознала ситуацию и обрела дар речи.

 — На время или...

— Наверное, или... — Октябрина покачала головой. — Все продано уже. И мы там поначалу будем жить в отеле, а потом видно будет. Главное, чтобы Дмитрий Данилович встал. Мертвое море творит чудеса! Нас уже там ждет очень хороший доктор. Знаете, я почему-то верю, что евреи — они врачи от Ббога.

— Ну что, Валентина, приедешь ко мне? — ласково улыбнулся Дмитрий Данилович.

— Нет, никогда, — Валентина решительно покачала головой.

— О, моя милая, запомни, когда человек говорит «нет», не подумав, не взвесив все «за» и «против», это первый признак, что он сомневается. Невыстраданное «нет» рядом с «да» живет. И потом, я же не говорю тебе сейчас ехать. Я тебя приглашу, когда обустроюсь, я из породы классических мужчин, которые умеют ухаживать за женщинами. Они все достойны большого внимания.

— Дмитрий Данилович, за вами машина приехала, — В кухню заглянул один из борцов тяжелого веса.

— Ну вот, и не успели по-людски чай попить! — Дмитрий Данилович всплеснул руками. — Да я ведь и не успел тебе, Валюша, всю правду о тебе самой и моих чувствах рассказать. Но ты знай, я буду тебя ждать. Буду смотреть вечером на самую яркую звезду и думать, что где-то ты тоже смотришь в ночное небо...

— Ох уж эти мужчины! — нарочито сердито пробормотала Октябрина. — Водопад изящных слов. Да только не понимают, что опасно это для дурочек. А мы — женщины умные и мудрые. Валя, если без шуток, то вы действительно серьезно подумайте об отъезде. Там, — махнула она в сторону окна, — умеют ценить такие золотые руки, как ваши. Да и доброе, сострадательное сердце цены не имеет. Там вы будете нарасхват. Разбогатеете! А пока, — щелкнула Октябрина замочком сумки, — мы тут для вас презент приготовили. Но чур открыть, когда домой придете. — Она протянула Валентине заклеенный конверт.

Валя покраснела.

— Спасибо. Но вы мне уже отплатили работу.

— Ай-ай, как нехорошо, — засмеялся Дмитрий Данилович. — А почему вы решили, что это деньги? А это стихи... не Пушкин, конечно. Представляете, сколько сейчас стоит маленький листочек с закорючками гения! Так что иногда порывы души оцениваются очень высоко.

Валентина помогла спуститься Дмитрию Даниловичу. Октябрина возле машины прижала Валю к себе и сквозь слезы прошептала:

— Я ведь привязалась к тебе. Со мной это случается редко. Мое сердце или каменное, или уж слишком избирательное. Я могу любить только избранных...

Конечно, Валентина не сдержала своего обещания — не вскрывать конверт до тех пор, пока не придет домой. Она даже нашла для себя оправдания. Во-первых, дома у нее не было, а во-вторых... любопытство так жгло внутри, что казалось, еще немного и она вся задымится.

Она нашла уединенную скамейку во дворе какого-то дома и дрожащими руками вскрыла конверт. Одна тысяча долларов. Боже! Эта сумма была просто космической для нее. Теперь, теперь она сможет заплатить за общежитие за несколько месяцев вперед, съездить в деревню, за казать памятник на могилу матери и тетушек. О! Она заглядывала в конверт, пересчитывая и пересчитывая купюры.

«А где же стихи?» Ей вспомнились смеющиеся глаза Дмитрия Даниловича.

Внутри действительно лежал маленький листочек. Рядом с зелеными купюрами он выглядел бледно и незаметно. На листочке был написан печатными латинскими буквами адрес и сделана приписка торопливым мелким почерком:

«Валечка, если будет трудно, я всегда помогу. Только дайте знать. С благодарностью, Д. Д.».

Валентина заплакала. Видимо, сказалось все — напряжение сегодняшнего дня, вчерашние события и, конечно, грусть, горькая грусть от того, что она, скорее всего, уже никогда не увидит этих милых людей — Дмитрия Даниловича и Октябрину.

— Тетенька, а почему ты плачешь? — спросил мальчик, который, забыв свою лопатку и ведерко, с недетским состраданием смотрел на Валентину. — У тебя собачка умерла?

Валентина с нежностью посмотрела на малыша. Он был милый. Светлые колечки пушистых волос, большие серьезные глаза, бархатные, шоколадного цвета.

«Боже, как я люблю весь этот мир! — подумала Валентина. — Какой славный ребенок. Какая замечательная осень!»

— Нет, это я плачу от радости, — улыбнулась она в ответ на вопросительное молчание мальчика. — Такие мы взрослые запутанные иногда. Плачем, когда хорошо, и смеемся, когда больно.

— Тихон, ты опять к женщинам пристаешь, — проворчал шутливо старик в берете с газетой в руках. — Вот уж дон жуан растет, — проговорил с гордостью и, подмигнув Валентине, сказал: — Весь в деда, ни одной хорошенькой мордашки не пропустит.

— А почему он про собаку спросил? — У Валентины было хорошее настроение.

— Я и сам не знаю, у нас только плюшевые собаки в доме обитают. Откуда он что берет? Видно, права моя супружница, когда говорит, что сюда на Землю души приходят с большим опытом прошлого. Вот вы, например, милочка, задумывались, кем вы были в прошлой жизни?

— Ой, — засмеялась Валентина, — я даже боюсь на эту тему задумываться. — Она поспешно встала со скамейки, закрыла сумочку. — До свидания, мальчики, — помахала рукой.

Последнее слово особенно приятно прозвучало для деда. От неожиданности он даже чечетку изобразил и пропел:

— Завтра жду вас на этом же месте! «Боже, как я люблю весь этот мир!» Какие замечательные люди вокруг. Все так хорошо.

Она чувствовала прилив энергии, представляя, как сейчас придет в свою новую комнату. Отдраит полы, окна. Поставит в вазу букет из желтых листьев. Здравствуй, новая жизнь! Оказывается, крутые повороты в судьбе — это хорошая встряска. Человек словно обретает второе дыхание и сильно, энергично спешит вперед. В молодости мы все рвемся вперед, а потом теряем энергетику и подчиняемся рутине. Резкая перемена в жизни — это шанс пережить вторую молодость.

Сентябрь, октябрь, ноябрь... Пролетели, пронеслись, промчались... Валентина легко вписалась в новые условия жизни в общежитии. Она совершенно не скучала по прежней жизни. Иногда это даже ее пугало. Как так? Ведь двадцать лет — это не один день. А вот получается, словно и не было ничего... А потом, после долгих раздумий, она вдруг открыла для себя удивительную истину — человек не живет прошлым или будущим. Он проживает данный момент. Это аксиома, которая не требует доказательств. А все остальное — выдумки поэтов и психологов.

И хотя работы у нее было много, всегда оставалось время для себя самой. Она наконец-то покрасила волосы, сходила к косметологу на несколько сеансов омолаживающих процедур. И хотя она помнила фразу одного французского парфюмера, дескать, покупая косметику, женщина покупает иллюзии, вопреки этому, приобрела несколько умопомрачительных баночек с душистыми смесями. Впервые за все время ей нравилось ухаживать за собой. Она начинала любить себя. И это было неожиданно приятное чувство. Потому что любовь к себе — это всегда счастливое чувство. Оно не может быть безответным. А самое главное, когда человек любит себя, его любит весь мир. Гармония!

По воскресеньям Валентина звонила по старому адресу. Разговаривала с детьми. Они не особо распространялись про свою жизнь. Чаще всего отделывались нейтральными определениями — нормально, пойдет и тому подобное.

Но Валя не обижалась, в какой-то момент она осознала, что и Дмитрий, и Виктория — это взрослые личности. Они нуждались в ней, пока были маленькими и беспомощными. А сейчас они свободны в своем выборе быть с теми, с кем хотят.

И уж очень Валентина удивилась, когда однажды, возвращаясь после вечернего дежурства, увидела на тропинке фигуру сына. Он поджидал ее, как много лет назад Борис. Так же нервно и быстро петлял по леденистой корке, прихватившей землю.

— Дима, случилось что-нибудь? — Она с тревогой вглядывалась в знакомое и незнакомое, повзрослевшее лицо сына.

— Не, ма, ничего. — Димка пожал плечами, весь передернулся. — Озяб немного.

— Ну конечно, на улице минусовая температура, а ты в легкой куртешке форсишь...

— Ма, я хотел тебя спросить, можно мне тоже в общаге пожить?

— Пошли. — Она взяла его под руку и подумала с гордостью, какой же он высокий и статный. Так уютно рядом с его сильным, натренерованным телом. Девчонкам, наверное, очень нравится!

— А у тебя классно, — сказал сын, переступив порог Валиной комнаты.

— Сейчас ужинать будем. — Она начала хлопотать, как прежде, в прежней жизни. Хорошо, что вчера отварила куру, и салат есть из чего настрогать. — Ты похудел. Наверное, не ешь нормально. У тебя дефицит веса, это плохо в твоем возрасте.

— Дефицит веса... Смешно звучит. — Димка помолчал. — Нет, у меня другой дефицит. Сердечный. У нас дома сейчас как в театре. Они между собой цитатами разговаривают: «Дорогой, ты помнишь, как у Шекспира?» — Димка скорчил гримасу, видимо пытаясь изобразить Александру. — Ха, на папашу вообще без смеха смотреть невозможно. Волосы выкрасил в черный цвет. Крем в щеки втирает. Это он молодится, пытается соответствовать... Но это, знаешь, так неестественно, словно на зимние голые ветки прикреплять зеленые листья и кричать: «Весна, весна пришла!» Я тут прочитал недавно: «Умение наслаждаться своим возрастом — это искусство!» И действительно, разве можно обмануть время?

Валя молчала. Ей никогда не нравилось, когда дети плохо говорят о родителях.

— Ладно, ты ешь, а потом расскажи мне лучше, как у тебя с занятиями? Димка смачно откусил от куриной ножки.

— А что с занятиями? Я бросил институт. Работаю санитаром в психушке. Там хорошо платят.

— Зачем тебе деньги?

— А тебе зачем? Ну что возразишь на это?

— Да, кстати, никакого беби не ожидается. Она все это выдумала, чтобы папашу окрутить.

— Как мне все это не нравится! — Валентина пододвинула сыну вазу с печеньем.

— Что именно не нравится? — переспросил Димка с набитым ртом.

— Не нравится, что ты судачишь. И обсуждаешь не свою жизнь, а чужую. И это совсем не по-мужски. Димка помолчал.

— Да, пожалуй, ты права. Это влияние Вики. Как ты сбежала из дома, мы с ней болтать стали много. И знаешь, поначалу считали, что ты неправильно поступила. Тебе нужно было бороться. За отца, за квартиру, ну за все, что вместе наживали.

А вот время прошло, и мы теперь по-другому думаем. Теперь думаем — ну какая же ты молодец! Ушла с гордо поднятой головой. Не стала мелочиться. Даже на нас не давила. Это классно!

Валя поморщилась. Не всегда приятно, когда твои поступки так откровенно обсуждают, да еще облекая ситуацию в такие примитивные формы.

— Все не так просто, сын, — вздохнула она. — Давай-ка сменим пластинку и о чем-нибудь другом поговорим. Скажи мне, например, где ты собираешься Новый год встречать?

— Как где? С тобой. Я ведь сказал, что собираюсь жить здесь...

— Но ведь здесь компьютера нет, — шутливо произнесла Валентина, напомнив сыну его же слова.

— Хм, а для чего я работаю? Вот еще полмесяца попашу, получу зарплату и куплю ноутбук. Я уже присмотрел в магазине. Короче, ма, я решил, что буду с тобой жить...

— Ты-то решил. А меня забыл спросить, — откликнулась Валентина, задумчиво глядя за окно.

— А ты, ты не хочешь? — Его лицо вдруг стало обиженным, уголки губ поползли вниз, глаза наполнились слезами. — У меня ведь больше нет никого, — пробормотал он растерянно. — Ну тогда ладно, я пошел...

Он уже был взрослым и реветь даже при матери не мог себе позволить.

— Дима, подожди! Ты не совсем верно меня понял. Это не моя частная квартира, и я не могу решать сама, кто и где будет жить...

— А кто это решает? — удивился парень.

Как он мало знает жизнь! Мальчик, выросший в четырехкомнатной сталинке, окнами в тихий зеленый двор.

— В общежитии главный человек — комендант. Так что никаких обид. Сейчас я постелю тебе на полу. Видишь, как тесно у меня. А утром прямым ходом пойдем на переговоры к Маргарите Васильевне. Но боюсь, ответ может быть и отрицательным. Насколько мне известно, в общежитии нет свободных комнат.

— Ма, да я не претендую на отдельную комнату. Я, как собака, буду возле твоих ног спать.

Комендант уже была оповещена, что у медсестры с третьего этажа ночевал незнакомый парень. Она еле дождалась утра. И в шесть часов грозно затарабанила в дверь Валентины.

— Эй, открывайте живо! Валя, как ты там? Все ли в порядке? Душа моя изболелась. Он тебя не обидел? Времена сейчас страшные. Раскрасавец и интеллигент в очках может оказаться маньяком и убийцей. Или обчистит тебя и смоется, пока ты в туалет пойдешь. Валя, не стесняйся, открой дверь.

Димка вскочил, он ничего не понял из того монолога, что страстно гудел за дверью. Отодвинул задвижку. На пороге стояла большая женщина.

— Тю, — разочарованно прогудела она. — Я думала, здесь мужик, а тут воробышек. Мамкин сын... Портрет лица словно Репин копировал! Соскучился? Явился. Долго же ты шел. — Женщина бесцеремонно отодвинула Димку, протиснулась к кровати, где спала Валентина. — Валюха, ты довольна? Будь готова, скоро и дочка прибежит. Дети не кошки, они к стенам не привязываются. Им нужно рядом с мамкой быть. Я вот старая-старая, а до сих пор привыкнуть не могу, что нет моей мамочки на белом свете, ох-ох. — Она всхлипнула, обвела взглядом комнату. — Ну, ребята, жить пока придется здесь. Хоть зарежьте меня, нет ни одной свободной комнаты. Но, — подняла она указательный палец к потолку, — через месяц я кое-кого подвину. Есть пройдохи, не платят за жилье по полгода, вот и пусть другую халяву ищут. Я уважаю честных людей.

— Да ладно, поживем вместе, — радостно воскликнул Димка. Ему нравилась эта громкоголосая женщина. — Как говорят, в тесноте, да не в обиде...

— Во-во, — подтвердила комендантша и открыла холодильник. — Чем завтракать будете, я что-то от всех этих нервных переживаний проголодалась...

— Что нравится, то и возьмите, — подала сонный голос Валентина. — Там колбаска копченая, паштет печеночный. Дима, поухаживай за Маргаритой Васильевной.

Конечно же, с приездом Димки жизнь Валентины несколько осложнилась. Вот ведь странно, она жила одна всего несколько месяцев, а как привыкла! Теперь не поразгуливаешь по комнате в нижнем белье, не будешь втирать крем для поднятия бюста, да и с готовкой пищи хлопот прибавилось.

Димка же был на седьмом небе от счастья. Он с аппетитом уминал мамины борщи и блины, смотрел вместе с ней сериалы и разгадывал кроссворды.

Двадцать пятого декабря он притащил живую елку.

— Ты с ума сошел! — всплеснула руками Валентина. — У нас ведь и так не развернуться. А уж если эта красавица раскинет свои колючие лапки, нам только потолок останется для передвижения.

— Давай на кухне елку поставим, — не растерялся Димка.

— А что соседи скажут?

— Да они только обрадуются...

И точно, когда Димка поставил елку у окна, подальше от плит, и завершив работу, отошел, любуясь на лесную красавицу, на кухне тут же нарисовались близнецы Мурашкины.

— Мама! — заорали они, словно никогда в жизни не видели елки. — Быстрее беги сюда. Дима нам настоящий Новый год устроил!

Мать близнецов — Гришки и Мишки — переваливаясь как гусыня, проковыляла по коридору.

— Славно, славно, Дмитрий, ты придумал. Мы здесь шесть лет с ребятами живем и никогда не покупали елку. Сам знаешь, какая теснотища в наших каморках. Но, — загадочно улыбнулась она, — у меня есть блестящая гирлянда и коробка с игрушками. Это еще из моей молодой жизни. Туда-сюда переезжала, а коробочку за собой таскала. Как можно радость выбросить, это ведь не старая кофта...

Даже сосед-алкаш Юрка одобрил идею:

— Наконец-то. И у нас будет Новый год, как у людей. А давайте сразу и обмоем это грандиозное событие.

Его жена, тщедушная, бледная, словно прозрачная, пропищала:

— Ясное дело, опять повод нашел. Ты уже две недели Новый год встречаешь...

— Я жизни радуюсь. Юрка зубами открыл бутылку с пивом.

— За вас, ребята! — торжественно произнес.

А тридцатого декабря, поздно вечером, когда Валентина уже лежала в постели, а Димка был на ночном дежурстве в психушке, кто-то энергично забарабанил в дверь.

— Мамочка! — Вика с порога прыгнула на шею матери. — Можешь представить, я два часа искала эту общагу.

Я так устала. — Она вдруг заревела и, уткнувшись Валентине в плечо, пробормотала: — Помнишь, когда я была маленькая, мне казалось, что самый лучший твой наряд — это твой фланелевый халат в красный цветок. — Она наморщила свой маленький носик. — Я даже сейчас помню этот домашний запах.

— И чем же пах мой халат? Вика засмущалась.

— Ты не обидешься? Он пах таким вкусным-вкусным борщем...

— Э, — засмеялась Валентина, — да ты просто голодная. Но твой братец еще вчера умял весь борщ. Но что-нибудь мы сейчас придумаем. Ты по-прежнему на диете?

Она приготовила омлет с помидорами и луком.

— Как я соскучилась по домашней пище. — Вика зажмурилась, как кошка. Еще чуть-чуть — и замурлыкает от удовольствия.

— А чем же вы питаетесь?

— Ой, и сказать трудно. То рис без соли и масла, то много-много вареной морковки.

Валентина улыбнулась, представив лицо гурмана Бориса.

— И что, отец доволен?

— По-моему, нет. Дальше говорить на эту тему не хотелось.

— А как ты думаешь Новый год встречать?

— Как, как? Только с тобой и с Димкой.

Но... так не получилось. В шесть вечера тридцать первого декабря пришла Маргарита Васильевна.

— Я специально пораньше. Люблю у телевизора посидеть. Одной как-то и не весело. А там все смеются. Еще люблю смотреть, как стол накрывается. Самой-то уже както лениво...

— А знаете что?! — Димка вернулся сияющий после ночного дежурства, им выписали премию, и он готов был купить ноутбук. — Я вот что думаю, давайте большой стол на кухне накроем, возле елки.

— Нужно у соседей спросить, — пожала плечами Валентина.

Оказалось, что Юрка с женой уходили в гости, но Юрка довольно подмигнул:

— Вы только рано не расходитесь, мы вернемся и присоединимся к честной компании. Честно говоря, это Зойка любит к своим старикам ходить. Я нет. Не расслабишься.

Мать близнецов Мурашкиных обрадовалась предложению и стала тараторить, перечисляя все продукты, какие у нее имелись для праздничного стола.

Короче, несколько часов суетились. Парадом командовала Маргарита Васильевна. Ей это очень нравилось.

В одиннадцать наконец сели за стол. Решили проводить старый год. Только подняли фужеры, кто с минералкой, кто с вином, как раздался звонок в дверь.

Димка вскочил.

— Я мигом.

— Конечно ты мигом, зря ли столько лет по теннисному корту носился, — ехидненько заметила Вика.

— Картина Репина «Не ждали», — громко провозгласил Димка. За его спиной маячил Борис.

— Папа, а ты что, молодую жену бросил или она тебя выгнала?

— Ладно, ладно коварные вопросы задавать, — засуетилась Маргарита Васильевна. — Проходите, проходите, мы всегда гостям рады, — подмигивала она Валентине и делала жесты. Дескать, подвинься, пусть муж с тобой рядом сядет...

Выпили, закусили. Потом «на огонек» пришли ребята с верхнего этажа. Два скромных парнишки, которые только недавно приехали из какой-то глубинки и еще не успели обзавестись знакомыми. Маргарита Васильевна, обходя свои владения в час ночи, услышала очень душевные песни за их дверью. Что это за певцы? Почему она не в курсе...

А когда обнаружила, что компании у ребят нет, она тут же пригласила их в «дружный коллектив».

— Ну что, Валюха, счастлива? — жарко прошептала Вале на ухо разрумянившаяся комендантша. — Смотри-ка, вся твоя семья вокруг тебя. У тебя не Новый год, а прямо именины сердца. Сейчас еще и танцы устроим. Смотри-ка, гитарист прямо глаз не сводит с твоей дочери. А ей, по-моему, это очень нравится. Ты не думай, что они не пара. Сейчас деревенские приезжают и так поднимаются, как городским и не снилось. Он вот закончит вуз и новым русским станет. Я людей чувствую. А ты тоже не теряйся, пригласи своего Бориса на танго. Он в руках твое тело почувствует, и сразу вся любовь вернется.

Валентина молчала.

— Знаешь, что он мне сказал, когда мы с ним коньячком баловались. Что совершил большую ошибку и новая жизнь ему не по плечу. Плохо ему с ней. Но она, ушлая девка, прописалась. Тебе придется за квартиру повоевать. А еще он сказал, Валя, что у него какое-то серьезное заболевание обнаружилось. Как ему без тебя обойтись! Ну чего ты как неживая. Эй, ребята, врубай громко музыку. Сегодня можно, — не на шутку разошлась старая женщина.

— Вы какую музыку уважаете? — вежливо поинтересовался Димка, перебирая диски, которые принесла мать близнецов Мурашкиных. — Зарубежную эстраду, романсы или...

— Ты мне голову не морочь. Я уважаю хорошую музыку, и не важно, какого происхождения. Хоть француз, хоть чукча. Лишь бы душевно звучало.

— Понял, — серьезно откликнулся Димка, и почти мгновенно кухня наполнилась нежным баритоном Джо Дассена.

Борис, как истинный джентльмен, пригласил на первый танец счастливую Маргариту Васильевну. Гитарист подошел к Вике. Мать близнецов Мурашкиных подмигнула Димке:

— Мы тоже не лыком шиты, давай, соседушка, спляшем...

«Балаган какой-то, — с горькой иронией подумала Валентина. — Хм, как Маргарита Васильевна сказала? Именины сердца… Что это означает? Большую радость, удачу, любовь...» Разве поет ее душа? Да и пела ли когда-нибудь по-настоящему. Что она упустила в своей жизни? Да и вообще, если по большому счету, где и с кем хотела бы она оказаться сейчас?

Она встала из-за стола и, стараясь не привлекать внимания, вышла из веселой кухни. Спускаясь по ступенькам, она слышала, как шумели, галдели люди за дверями всех комнат. Праздники — это всеобщее помешательство. Хорошо это или плохо? Только почему именно в разгульное время совершается самое большое количество суицидов?

На зимнем небе все звезды казались холодными. «Выбери самую яркую звезду и вспомни обо мне».

Валя долго стояла, запрокинув голову. Январский морозец стал прихватывать ноги в тонких колготках, озябли спина и руки. Чтобы согреться, она решила пробежаться по тропинке. Вдруг сзади послышались тяжелые шаги, и незнакомый голос окликнул:

— Постойте!

«Боже мой!» Валя испугалась и хотела прибавить ходу, но шпильки предательски скользили на обледеневшей дорожке. Она упала тяжело и больно.

— Ну вот, я же просил вас не спешить! — Он наклонился над ней, обхватил руками ее плечи, пытаясь помочь встать.

— Ах, это вы! — обрадовалась Валя, узнав в преследователе парня-гитариста из их компании. — А я решила проветриться, а потом вы меня так напугали.

— Понимаю, понимаю, — ласково откликнулся гитарист, — очень больно? Он вел ее как маленькую девочку.

— Я сейчас вам приготовлю горячий шоколад, это развеселит вашу кровь. Уж очень вы грустная, я сразу это почувствовал. Вот и от людей сбежали...

Горячий шоколад! Только в детстве баловали ее этим заморским напитком, когда она простужалась. Ее матушка так и говорила: «Это развеселит и согреет твою кровь, доченька». Валя с нежной благодарностью посмотрела на парня.

— Простите, а вас зовут... Он улыбнулся.

— Да почти как и вас. Валентин я, Валька.

— Хорошее имя, — откликнулась Валя.

— Точно. Мне тоже нравится. Я вам еще больше скажу, мы с вами из одного гнезда вылетели.

— Это как? — не на шутку удивилась Валентина.

— Мы же из одной деревни. Мне как Вика сказала, я сразу все понял. Так что летом поедем вместе. Там вас ждут. Мне мой батя много про вас говорил... Вы его первая любовь, а это, знаете, на всю жизнь... Мамка долго ревновала, даже к моему имени.

Вот так да! Первая любовь? Какой-то батя? Чья-то ревность? Когда она там была в последний раз? Уж и вспомнить трудно. Что-то, наверное, напутал этот милый парень... Но это не важно сейчас...  

Важно, что в доме тепло. Звучит музыка, люди улыбаются и танцуют, и горячий шоколад так ароматен!