Глава 1 ТелемастерГлава 2 Сын Арестанта
Глава 3 Лев Махов
Глава 4 Отличница
Осенний вечер опускается на город внезапно. Еще мгновение назад гулял по улицам, пусть серый, пусть дождливо-колючий, но все же день. И вдруг все: дома, деревья, люди опрокинулись во мрак.
Подслеповатые, еще не разогревшиеся фонари едва освещают улицу, по которой спешит ломкая девичья фигурка. На осеннем ветру волнуются, как беспокойное пламя, светлые волосы. Белые кроссовки, словно сноровистые зверьки, видящие в темноте, перепрыгивают через лужи и рытвины.
Улица неожиданно утыкается в бескрайний мрачноватый пустырь, в центре которого торчит, как одинокий зуб во рту старухи, кривой киоск. К его освещенному окну и направляется девушка.
- Тук-тук, Даша, просыпайся! – тонкие пальцы отыграли быстрое стаккато на стеклянной форточке.
Скрипнула задвижка, и тотчас в кособоком проемчике возникло круглое безбровое личико с глазами-изюминками. Колобок, да и только!
- А, это ты, Настя! – просиял колобок. – По тебе хоть часы сверяй.
- Что у вас сегодня есть вкусного? – белокурая покупательница окидывает взглядом полки со снедью.
- Твоим гаврикам, - продавщица причмокнула губами, - очень понравятся вот эти сладкие крендельки. Попробуй сама, очень аппетитные!
- Ммм, действительно объединение. Сейчас прикину, сколько смогу купить, - Анастасия высыпала из белого кошелька с полустертой надписью «Рига» мелочь на ладонь, пересчитала.
- Как раз на десять хватит.
Полиэтиленовый пакет наполнился ароматным хлебным духом.
- Спокойной ночи!
- Какая уж тут спокойная! Каждую минуту от страха умираю. Вчера вон у рынка на два киоска наехали. Сколько раз говорила хозяйке, что невыгодно
ночью торговать. А ей все упущенная прибыль покоя не дает. Уйду я отсюда, - продавщица громко вздохнула и закрыла окошечко, - холодно становится, - крикнула из-за стеклянного барьера.
Вот уже несколько лет слышит Настя, как круглолицая Даша собирается изменить свою жизнь. Порою, так долог путь от слов к поступку. Вот и Анастасия изменить ничего не может… Хотя нет, каждый вечер, открывая двери двухэтажного, крепкого, говорят, еще немцы строили, дома, она надеется на чудо. А вдруг?!
В помещении, как всегда, пахнет хлоркой и чем-то еще казенно-сиротским. Стараясь не шуметь, Настя проходит в маленький закуток, выгороженный сразу же у входа. Быстро скидывает уличную одежду, надевает мягкий спортивный костюм, бесшумные тапочки, затягивает волосы в высокий хвост и покрывает голову белой косынкой. Еще несколько минут она тщательно моет руки, сердясь на водопроводчика, который никак не может отремонтировать кран, и он гундосит, как старый брюзга. Легкой тенью поднимается она на второй этаж.
В коридоре тихо и темно. Лишь из-под одной двери выбивается световая полоска.
- А вот и тетя Настя пришла, - горбатая низенькая женщина поднимается с дивана. – А ты уже соскучились, да? – обращается горбунья к ребенку, которого держит на руках.
С первого взгляда невозможно определить, кого держит женщина на руках – мальчика или девочку. Крупная безволосая голова малыша нелепо закинута назад, словно есть что-то интересное на потолке для блуждающего бессмысленного взора.
- Сегодня наша красотуля никак не успокаивается, - горбунья осторожно кладет ребенка в кроватку. И тут же маленькое тельце начинает биться в конвульсиях, и не детский плач, а протяжное рычание разрывает тишину. На тревожные звуки откликаются плачем другие малыши.
- У Сережи сегодня настроение тоже плохое! – горбунья, кряхтя, присела на корточки, - ну, иди к нам, - она поманила сухим пальцем мальчика, ползущего по ковру. Он изо всех силенок стал перебирать руками, пытаясь подтянуть безжизненные ноги, тяжелым хвостом лежащие сзади. Головенка его то и дело утыкается в ковер. Кожа на подбородке, щечках истерта в кровь. Но мальчонка упорно пробирается к манящему пальцу, издавая булькающие нечленораздельные звуки.
- Ба-ба-ба, - неожиданно подала голос, сидевшая до этого каменным истуканом, девочка. Сморщенная, скрюченная, как маленькая старушка, она начала методично качаться из стороны в сторону.
- Натка очень плохо ела, - горбунья расстегнула белый халат. – Да, впрочем, я все зафиксировала в журнале дежурства. Пойду, устала что-то. До завтра…
- Отдыхайте, Наталья Николаевна, - Анастасия с нежностью посмотрела на маленькую женщину с кукольным личиком.
Какой же очаровательной и шаловливой была Наталочка много лет назад. И имя-то выбрали ей родители не случайно. Нарекли в честь первой красавицы прошлого века, предвосхищая интересную судьбу. А не случилось. Ни блистательных балов, ни вдохновенного поэта, ни дуэли из-за прекрасных глаз. В новогоднюю ночь подвыпивший отец сел за руль. Из всего семейства Гончаровых чудом выжила только черноокая трехлетняя Натали.
Искореженное тельце переносилось из одной клиники в другую. Пока, наконец, заведующая Домом ребенка, суровая и решительная Людмила Игоревна, не грохнула мужицким кулаком по столу на какой-то очередной комиссии, заявив, что девчонке нужен постоянный дом, и забрала ее к себе.
И вот уже тридцать пять лет плывет в космосе планета Натальи Гончаровой. Планета, где плачут, стонут, смеются и часто умирают крохотные существа, невиновные в своих уродствах и нездоровье. Другого
мира у горбуньи не было и нет. Здесь выросла сама, теперь выращивает других.
Дверь за ушедшей Натальей Николаевной закрылась, и Настя встала посреди комнаты.
- Детки! Посмотрите, что я вам принесла, - она подняла над головой пакет, в котором румянились крендельки. – Ей очень хотелось верить, что все питомцы ее видят, слышат и понимают.
- У-у, - заурчал кучерявый пацанчик, схватив смуглой ручкой кренделек.
Жорику уже пять годков. Его благополучные сверстники где-то играют в солдатиков, знают буквы и героев мультфильмов. А Жорик навсегда останется годовалым несмышленышем.
- Да, почему же навсегда! – злилась заведующая, когда молодая пара – она филолог, он – сын африканского народа, изучающий в России высшую математику, принесли своего цветного первенца.
- Будьте гуманны, - худосочная очкастая переводчица увещевала заведующую, - у Жоржа на родине больной мальчик не выживет. Там нравы суровые…
- Там суровые, а здесь? – Людмила Игоревна затянулась «Беломориной», - твари вы бессердечные, чтобы никогда я вас здесь не видела.
Она поставила в шкаф еще одну папку с документами на отказного ребенка. Филологиня возмущенно фыркнула, а антрацитовый папаша еще больше выкатил глаза, не понимая, почему седая плечистая женщина так сердится.
Жорик жмурится, как котенок, высасывая из кренделька сахарок. Золотоволосая Сонечка пытается отобрать лакомый кусочек у мальчишки. Она шустрая, эта маленькая бестия. Быстро заглотив выданный ей сюрпризик, выискивает добавки. О Сонечкиных родителях ничего не известно. Четыре года назад приволокла замусоленный кричащий сверток местная бомжиха Валька, крестясь и божась, что услышала писк в мусорном контейнере. Одноглазая Валька, давно вышедшая из детородного возраста, пыталась сама провести расследование, чтобы выявить самку бесстыжую. Но ни в одном из притонов новоиспеченная следачка ничего не обнаружила. Кто-то, видимо, очень не хотел, чтобы девчонка появилась на свет. Еще в утробе ее травили, обливали, жгли химикатами. А девчонка оказалась живучей. Только весь комочек плоти получился сотканным из изуродованных клеток. Патология важных внутренних органов часто погружает малышку во мрак боли.
- Сонечка, не жадничай! Вот тебе еще, - Настя протягивает девочке булочку.
- Костик, а ты как себя чувствуешь? – воспитательница серьезно спрашивает у малыша, с безучастным видом лежащего в кроватке.
Никто не знает, сколько будет жить эта маленькая душа на Земле. Еще час? День, месяц, год? Его папаша, некогда газетно-известный токарь с Кировского завода, начисто пропил мозги. Да, только не свои, а всех своих наследников. В прошлом году похоронили еще одного Сидорова, с тем же диагнозом – микроцефалия.
Настя обходит всех малышей и тем, кто может удержать в ручке, дает кренделек.
- А ты чего притих? – она склоняется над просторным деревянным манежем. - Иди-ка ко мне, - она пытается оттащить малыша, грызущего перегородку. Он кричит. Маленькое бледное личико искажается в гримасе ужаса и страха. С трудом Настя вытаскивает мальчика, прижимает к себе. Малыш кричит еще надсаднее. Все его раскординированное тело изгибается.
- Тихо, тихо, мой маленький! Ванечка, сыночек, - женщина слышит, как отчаянно и гулко трепещет маленькое сердечко рядом с ее, вздрагивающим от боли сердцем.
Вот так оно заболело, заныло и навсегда сбилось с привычного ритма,
слетев со спокойной орбиты, несколько лет назад, когда Ванечка еще был невесомой капелькой. Настя зажмурилась, чтобы задержать непрошенные слезы, глубоко вздохнула и сама себе приказала: «Не раскисать, отличница»!
Усадив Ванечку рядом, она бодрым голосом звонко произнесла:
- Детки, сейчас я прочитаю вам забавную считалочку.
- Карнакова! – в открытой двери появилась коренастая женщина с красным обветренным лицом, - чего ты перед ними изгаляешься? Все равно не понимают. Сейчас помоем, молока дадим, да и пусть спят.
- Зинаида Агеевна, - строго говорит Настя, - у нас занятия по развитию речи.
- Ну, ну, - хмыкает санитарка, шлепая тряпкой по подоконнику, - скорее собаку научишь говорить, чем этих чудиков.
Зинаида не церемонится ни с кем. Язык у нее, что помело. С ней лучше не разговаривать. А вот руки у бабы золотые. Легкие, сноровистые. Никто не может так ловко перепеленать, помыть малышей.
- Чего разорался и зенки вылупил? – грозно гундосит Зинаида. А руки, словно отдельно живут от голоса. Они гладят, ласкают, успокаивают. И даже самые беспокойные дети затихают в больших обветренных ладонях.
Бывало, другие санитарки начнут причитать да плакать. Волна отчаянной жалости захлестывает больных детишек, и они, как беззащитные травинки под ураганным ветром, начинают кричать и беспокоиться еще пуще прежнего.
Вот и сейчас Зинаида, словно котят, берет ребятишек, ополаскивает попки под краном.
Не дергай ногой, - с возмущением упрекает недержащую головку Светочку. – Опять целый день мокрая, щас пудрой присыплю. Не хрюкай, - встряхивает девчонку.
- Можно я Ванечку сама помою, - Насте руки санитарки кажутся грубыми и тяжелыми.
- Попробуй, - лыбится Зинаида, прекрасно зная, чем заканчиваются Настины старания.
- Маленький мой, нежный, самый лучший! – Настя пытается взять малыша на руки. Он рычит, скалит зубы. Тело его деревенеет, еще мгновение, и начнется припадок.
- Да, не таких мужиков Зинка укрощала! – санитарка в мгновение ока подхватила детское тельце. Ванюшка расслабился и затих. – То-то, характер чувствует! – она бесцеремонно пятерней проходится по детской мордашке. Мальчик фыркает, как щенок, и бессмысленно хохочет, глядя в багровое женское лицо.
Несколько лет назад Зинаида приехала в Петербург откуда-то из Сибири. Все ее имущество было на ней: черная юбка, серый свитер, выцветшее драповое пальто и резиновые сапоги.
- Ну, Людка, как и договорились с твоей сеструхой, царство ей небесное, после отсидки я тебе ее заменю, - развернула замусоленную тряпку. – Вот деньги, восемь лет копила.
В Доме ребенка Зинаида по совместительству и дворник, и уборщица, и санитарка. Хозяйство свое держит в идеальном состоянии.
Наконец, всех ребятишек помыли, переодели в пижамки. Пижамки штопанные-перештопанные, но, словно сияющие чистотой. Зинаида – мастерица стирать и гладить.
- Попробуйте только погадить, испачкать мою работу, - гудит санитарка, разливая молоко по бутылочкам. - Ну, кажись, Карнакова, мне и отбой пора трубить.
Зинаида собирает ведра, тряпки, грязное бельишко.
- Стопку опрокину и на боковую. Красота! – она жмурит темные раскосые глаза. – И дом мой рядом, чем не рай.
Живет санитарка тут же на первом этаже.
Анастасия выключает большой свет, нажимает кнопку маленького
ночника, достает из сумочки бумагу и ручку.
«Здравствуйте, милые мои папа и мама! Я живу замечательно. Моя студенческая жизнь полна приключений и веселых романчиков. Сегодня Вовка…» Настя отрывает взгляд от каллиграфических, изящных строчек и смотрит на Вовочку Егорова, который даже во сне весь трясется, будто кто-то невидимый дергает за веревочки, привязанные к детским ручкам и ножкам. Мамаша Егорова, хроническая алкоголичка, недавно куражилась под окнами.
- Сколько хочу, столько и рожаю. Видали! – побарабанила по выступающему животу, - еще одного Вовку ждите.
«Сегодня Вовка пригласил меня в театр», - Анастасия морщит лоб, пытаясь вспомнить какую-нибудь афишу. «Мужчина и женщина. Вечер старинного романса». Заманчиво, правда? Скорее всего, я пойду. А вот Ванечка…»
Анастасия склонилась над спящим мальчиком. Легкая улыбка на мгновение осветила детское личико. Что он видит во сне? Может быть, себя, но совсем другим? Крепким смышленым мальчуганом рядом с любящими папой и мамой?
Настя осторожно прикасается губами к розовым пальчикам.
- Сыночек мой, - слезы наворачиваются на глаза.
… Отличница!
Так про Настю говорили с тех пор, как она себя помнит.
В детском саду она отличалась разумностью и мгновенной реакцией на пожелания воспитателей.
- Дети, будем собираться на прогулку! – еще фраза висит в воздухе, еще копошатся мальчишки с машинками, еще кто-то из девочек застрял в горшочной, а светленькая, румяная Карнакова уже в шубке, шапочке готова спешить во двор.
Как пришла в первый класс раньше всех, села за первую парту, сложив
перед собой аккуратно ручки, так и отучилась десять лет на одни пятерки, не спуская внимательного взгляда с учителей.
Воспитывала Настю бабушка, Инна Алексеевна. Родители работали врачами в Ираке, Индии и еще каких-то жарких странах.
Инна Алексеевна гордилась своим сыном и невесткой. Игорь и Ирина учились в одном классе. Один раз выбрали друг друга и на всю жизнь! И в институт они пришли сдавать документы, крепко держась за руки. Даже после окончания медицинского тема диссертации у них была одна.
Когда родилась Настя, Инна Алексеевна уволилась из школы, где директорствовала много лет.
- У ребенка должна быть хоть одна бабушка, и разговор окончен!
Другая бабушка, с маминой стороны, нянькой быть не желала. Поменяв в третий раз мужа, она с упоением переживала «ягодный возраст».
- В сорок пять можно все начинать сначала: влюбляться, открывать в себе таланты, - радостно делилась успехами со сватьей. – Мы с Толиком придумали необыкновенную программу. «Алла и Анатолий Заславские. У камина. Гитара, вокал». Афишами была обклеена вся квартира. Первая бабушка ничуть не осуждала певицу. С гордостью говорила внучке:
- У тебя замечательные корни! Вот только жаль, что ты дедушку не помнишь.
Дед умер, когда Насте было три года. Нелепо погиб от пьяного ножа, пытаясь утихомирить горланящую ватагу в электричке.
Два раза в год приезжали родители. С годами они все больше походили друг на друга. Смуглые, худые, быстрые. Вся их жизнь была подчинена работе. Все остальное оставалось за бортом. Наспех выслушивались сообщения о достижениях дочери, здоровье бабушек, провинциальные новости. И опять в путь! К звезде открытий и успеха.
Они уезжали, оставив дома кучу цветного тряпья, побрякушек, валюты. Наряды дарились бабушке-актрисе. Она с удовольствием примеряла перед
зеркалом экзотические прикиды, звенела браслетами и длинными серьгами. Нарядившись, убегала, оставив терпкое облако духов.
- Молодец! – радовалась независтливая Инна Алексеевна, - умеет жить со вкусом.
Деньги относились в сберкассу, на черный день. Хозяйство бабушка вела экономно, научив Настю обходиться минимумом.
- Запомни, моя девочка, счастье в тебе самой. Никакие богатства мира не сделают тебя счастливой, если ты разочаруешься в себе.
Была ли золотая медаль, полученная Карнаковой на торжественном вечере в честь окончания десятилетки, счастьем? Нет. Это была точка, закономерная точка в школьном сочинении.
А счастьем была мечта. Поехать в город, где набережные помнят порывистый лик Пушкина, где золотой купол Исаакия хранит тайну жизни французского солдата Огюста, где улицы захлебываются от дождей и ветра, а осень предупреждает «Осторожно, листопад».
- Мне будет спокойнее, если ты поедешь на поезде, - бабушка достала с антресолей огромный коричневый чемодан.
Они вместе составляли список необходимых вещей.
- Может, я никуда не поеду? – Настя с ужасом представила, как вернется бабушка домой. Одна. И будет ее вечер одиноким и бесконечно долгим. А потом утро, и каждый новый день она будет одна.
- Никогда не отказывайся от своей мечты! – Инна Алексеевна приложила руку к груди. – Третий день болит, окаянное…
Настя вошла в вагон. Шумный, гитарный, молодой.
- Карнакова, да проснись ты! – санитарка трясет Настю за плечо.
- Ой, как это я заснула? – Настя трясет головой, смотрит на недописанное письмо.
- А что случилось-то?
- Там дьявол в дверь барабанит, - в обычно нахальном голосе Зинаиды
трепетали нотки страха.
- О чем ты говоришь? – Настя еще не проснулась окончательно.
- Да, блин, только сон поймала. Такой сладкий, светлый. Мамку видела молодую, доченьку свою живую и невредимую… Спать бы и не просыпаться. И вдруг слышу, стучат. Встала, матюгнулась, телогрейку накинула. Спрашиваю, кто там. Молчок. Ну, я к окну, а там, веришь ли, живой дьявол. Рожа черная, глаза, что блюдца - белые, а рот синий. Я замерла, боюсь шевельнуться и вдруг слышу, будто чудище это твое имя называет.
Настя быстро побежала вниз. Отодвинула тяжелую щеколду.
- О-ла-ла! – маленькая негритянка бросилась с объятиями и, обхватив Настю за шею, как веселая обезьянка, задрыгала ногами.
- Шерами, Шерами! – визжала негритянка, темпераментно обнимая Настю.
Звонко целуя бледные щеки подруги, темнокожая девушка, то и дело обращала взор к звездам, бормоча на своем наречии благодарение небесам за встречу.
- Франсуаза! – Настя немного опешила от неожиданного визита. – Как ты здесь оказалась?
- Я прямо с самолета, на минутку забежала в общежитие, тебя нет, ну я и подумала, что ждать не могу, и сюда понеслась, - крупные зубы перламутрово сверкали в полумраке коридора. – Я так рада, - она то отодвигала, то прижимала Настю, громко смеясь.
- Да, будет тебе, - Настя взяла за руку гостью. – Пойдем наверх, чайку попьем. Ты, я вижу, устала. Как пружинка дрожишь, то смеешься, то плачешь.
- Это я от радости сама не своя! – Франсуаза опустилась на колени и начала молиться, воздев руки наверх.
- Во, чучело гороховое, - бесцеремонно прошептала Зинаида,
выглядывая из-за шкафа.- Перепугала до смерти. До сих пор отойти не могу. Смотри, Карнакова, твои чудики от такой страшнючей бабы в штаны наложат, а мне стирать!
- Сама баба дикая, - живо отреагировала негритянка. Она повернулась в сторону Зинаиды и состроила устрашающую мину – выпучила глаза, оскалила зубы и при этом издала душераздирающий вопль.
Видавшая виды, Зинаида юркнула в каморку, успев прошипеть:
- Бестия чернозадая.
Настя засмеялась. За пять лет знакомства с Франсуазой, она привыкла к самым неожиданным поворотам в поведении темпераментной дочери африканского племени.
- Пойдем, пойдем. Чайку попьем, поболтаем.
Настя достала из пакета термос, бутерброд с плавленым сырком. Разломила пополам. Заплакала Светочка. К ее реву присоединился еще один голосок.
- Я сейчас, я быстро, - Настя знала, упусти минутку, и проснутся все. И задрожит воздух от тревожных детских криков.
Пока поменяла простынку под Светочкой, напоила водой Жоржика, проверила, как спят Ванюшка и Вовик, Франсуаза, выпив чашку чая, заснула на узком диванчике, поджав ноги в клетчатых брюках почти к самому подбородку.
- Устала, - Анастасия прикрыла спящую байковым одеялом.
Глядя на лицо, словно вылепленное из шоколада, на черные непослушные кудряшки, переплетенные разноцветными ленточками, на тонкие пальцы с лепестками светлых ногтей, Настя закусила губы. Так больно ей было вспоминать прошлое. И эта чужестранка тоже была частицей тех далеких, безотрадных дней… Хотя, маленькая Франсуаза, одна из немногих, окружавших тогда людей Настю, помогала и согревала озябшую душу. Как горячий черный уголек!
Настя всхлипнула, и как не старалась сдержаться, расплакалась.
…- Ну, чего ты слезы льешь? – весело крикнул ей с полки белозубый солдатик, когда поезд тронулся, и Настя, прижав к окну лицо, смотрела на родные силуэты, уплывающие вместе с перроном.
Впервые Настя видела своих близких, как бы со стороны. Сердце сжималось: когда же так успела состариться ее главная бабушка? Не в один же миг тяжелые косы превратились в одуванчиковую пушистость коротких волос? И она ли, эта по-детски щуплая старушка была некогда статной и уверенной женщиной.
- Пиши! – вторая бабушка-актриса побежала, догоняя исчезающий лик за мутным стеклом. Развевался малиновый шарфик, небрежно повязанный вокруг шеи, из-под длинного плаща мелькали лакированные туфли на модном квадратном каблуке. Вдруг она внезапно остановилась, оглянулась: ее моложавый муж участие в спектакле не принимал, стоял, покуривая сигарету.
Маленькая старушка не отнимала мокрого платка от глаз, словно не желая видеть этот грохочущий состав, увозящий часть ее жизни.
- Бабушка родная, - Настя не могла сдержать слез.
- Ну, ты, доложу тебе, настоящий детский сад, - солдатик ловко спрыгнул сверху и приобнял плачущую девушку сзади. – Ревешь, будто по чужой воле в тьму-таракань едешь. В Питер, в Питер ведь едем! – прокричал восторженно.
Настя дернула плечом, скинув руки солдата. Он обиделся, сдвинул к курносому носу пшеничные брови.
- Я ведь не пристаю, а успокаиваю. У вас здесь, все девки какие-то пуганые. Вот у нас, - он зажмурил маленькие светлые глазки, - девчата понимающие.
- А ты сам, откуда будешь? – заинтересовалась женщина, которая до этого долго распихивала под сиденье многочисленные сумки.
- Из Купчина! Есть такой замечательный районец…
- Да, знаю, - махнула рукой хлопотливая пассажирка, - у меня там половина родни проживает. Район, как район, - пожала плечами безразлично.
- Валька, - обратилась к своей подруге, которая с отрешенным лицом сидела, уставившись в мелькающие за окном картинки, - сейчас перекусим или попозже?
- Устала я, - бледная Валька сморщилась, словно у нее болело все внутри.
- Мы и поправим сейчас здоровье-то! – энергичная тетка подмигнула солдатику. – А ну, ребята, накрывай на стол.
У Юрия Палыча, так представился служивый «дед», торопящийся на свадьбу к сестре, кроме булочки и двух вареных яиц из вокзального буфета ничего не было.
У Насти, в собранном наспех тормозке, лежали упаковки йогурта, пакет с пряниками, шоколадка. Они с бабушкой, очумевшие от предстоящей разлуки, совсем забыли об этой части программы.
- Не смешите людей, - говорливая женщина возмутилась, взглянув на продукты от молодежи. – Уберите-ка все это подальше, - она начала хлопотливо вытаскивать из сумки вслед за бутылкой водки какие-то промасленные свертки, банки, пакеты.
- Вон, Валька всегда бледная, словно неживая. А все почему? Есть она не умеет. Все впопыхах глотает, без смака и наслаждения. Три года с ней в паре на рынках торгуем, а все никак втолковать не могу.
-Тоска меня гложет, - вяло откликнулась бледная Валентина.
- Какая, такая тоска? Желудок твой сохнет, и все тут, - она разлила по стаканам водку. – За знакомство! Я – Ирина Кузнецова. Прошу любить и жаловать.
- Ох, и ядреная зараза! – Ирина до капли осушила стакан, звонко захрустела огурцом.
- А ты, чего, девица-красавица, пить не пьешь, есть не ешь, говорить не говоришь, словно из другого мира, - порозовевшая тетка ткнула Настю в бок. – Знаю, знаю, как бабка тебя воспитывала! Музыка, стишки, фигурное катание, да? Вот Валька тебе этот список умный продолжит.
- Иностранные языки, компьютер, - как механическая кукла, послушно добавила Валентина.
- Во-во, - Ирина плеснула себе в стакан водки. – И что в итоге? – она осуждающе посмотрела на Настю, - жизни ты не знаешь, любой обормот тебя обует. Не понимаешь, да? Ну, значит, обманет. Я своих мальцов с детства на улицу выпихивала. Там школа жизни.
- Ну и где, они у тебя сейчас? – укоризненно произнесла бледная подруга.
- Там же, где и твой. Замели наших хулиганчиков, - объяснила она Насте. – Мы с Валюхой на передачах и познакомились.
- Пойду-ка я, покурю, - Юрий Палыч скинул форменную рубашку. В голубой выцветшей майке он выглядел щуплым мальчишкой.
Валька, взглянув на мосластые плечи, осыпанные веснушками, завыла:
- Ой, тошно мне! Как он там, мой мальчик?
- Тошно оттого, что не закусываешь!
- Бабы, а давайте, мальчонку соблазним, - пьяная Ирина икнула в сторону верхней полки, - потешимся, Валька, с молоденьким. Сейчас вернется, и перейдем к делу. Что мы по пояс деревянные? – она обернулась к Насте и схватила ее за грудь. – Сиськи-то выросли?
- Что вы делаете? – вспыхнула девушка, залившись румянцем.
- Действительно пужливая, - захохотала Ирина.
Стукнула дверь купе.
- Ну, что, бабоньки, еще по одной! – Юрий Палыч внес за собой ядреное табачное облако. – Блин, в тамбуре голубой клеился. Во дела!
- Садись-ка, милок, поближе, - Ирина прижала к своим тугим ляжкам
тощий бок парня.
Выпили еще. Настя чувствовала себя инопланетянкой. Она ничего не понимала, словно вокруг говорили на другом языке. Зачем ни с того, ни с сего бледная Валентина, потащила Настю в тамбур, оставив наедине пьяную подругу с солдатом, годящимся той в сыновья. Почему два парня так страстно и долго целуются в губы, никого не стесняясь? И какую успокоительную травку предложила проводница Валентине?
Петербург обрушился на юную провинциалку низким серым небом, громкоголосым многолюдством и безысходным чувством потерянности.
- Алло, это Анастасия Карнакова! – она набрала номер телефона, который на маленьком листочке начиркала ей бабушка-актриса.
- Замечательные люди. Остановишься у них. Творческая атмосфера их дома соответствует божественному городу. Ах, как бы я хотела очутиться на твоем месте!
- Настюха! - мгновенно откликнулась трубка сочным мужским голосом. – Твои родственники уже нас оповестили о твоем визите. Дуй к нам немедленно. Что? Эта оторва не дала тебе координаты? Рисуй. Станция «Горьковская». Переход. А там рукой подать. Малая Посадская. Встречаю у подъезда через полчаса.
Действительно, через тридцать минут Анастасия шла по небольшой улочке, которую высокие тополя щедро осыпали пухом.
- Мадмуазель, не меня ли вы ищите? – бородатый великан обхватил волосатыми ручищами девушку. – Какая же ты вся гладенькая, крепенькая!
- Чемодан возьми лучше, а не девчонку лапай! – откуда-то сверху раздался женский голос.
- Это моя ревнивая супружница волнуется, подними прекрасную голову, Анастаси, и ты сможешь лицезреть недремлющее око любви.
В оконном проеме третьего этажа маячила стриженая вихрастая голова.
Квартира, в которой жили Ивановы, когда-то была коммуналкой. В
длинный и узкий, как чулок, коридор выходили пять дверей. Постепенно соседи выехали, кто, дождавшись ордера в очереди квартирного отдела горисполкома, кто после изнурительного режима экономии скопил на первый взнос в кооператив.
- Идиоты! Нашу петроградскую сторонку променяли на кран с ржавой горячей водой, - Иванов не замечал отсутствия необходимых удобств, как и всего хаоса, царящего в полуразрушенном жилище.
- Идиоты или не идиоты! – звонко парировала его маленькая, стриженая под мальчика жена, - уехали и хорошо, зато мы в отдельных хоромах живем теперь и можем достойно принимать у себя гостей.
Двери в квартиру к Ивановым не закрывались. Постоянно кто-то забегал, ночевал, жил неделю, месяц, год. Гости, как водится, приходили не с пустыми руками. Хозяин, Александр Иванов, был всегда под хмельком.
- Для творческой души, - а работал он художником при кинотеатре, - винный градус, что солнце для цветов, - патетически восклицал Шурик, накрывая на стол.
Жена его сделала карьеру в театре. Начав с контролера билетов, она пробралась в помощницы главного гримера, а потом стала появляться в массовках на сцене. В ТЮЗе всегда не хватало маленьких тощеньких женщин, легко превращающихся в мальчишек-семиклассников или влюбленных нимфеток. Позже появились рольки с репликами. А потом больше – имя Елизаветы Ивановой уже значилось в театральных программках. Эта перемена в судьбе, очень отразилась и на женском характере.
- Не смейте так со мной разговаривать! – заносчиво заявляла она где-нибудь в магазине или на почте. - Я не какая-нибудь обыкновенная служащая. Я – актриса! – и выразительно сдвигала нарисованные брови к короткому, уточкой, носу.
Детей у Ивановых не было, и поэтому, что часто бывает в бездетных
семьях, отношения между супругами складывались неровно, как в молодости, с бурными ссорами и примирениями, со жгучей ревностью и страстными порывами.
Лиза врывалась домой, как ураган.
- Шурка! – дико орала с порога, - возьми меня на руки, я соскучилась. Еле домой доехала, даже живот разболелся.
- Сейчас полечим! – бородатый великан подхватывал жену на руки и во всей уличной амуниции уносил в спальню.
Визг, стоны, смех разносились из маленькой комнаты по всей квартире. Первое время Настя пугалась и порывалась бежать на помощь. Вдруг великан задушит или изувечит тщедушную Елизавету.
- Ну, ты и чокнутая, - раскрасневшаяся травести выглядывала на деликатный стук в дверь.- Страстями нужно жить…
Страстным натурам Ивановых, видимо, друг друга не хватало. У Шурика были приходящие подружки. У Лизы – друзья актеры.
- Настюха, роток на замок, и молчок! – подмигивал бородач девушке, подталкивая очередную натурщицу в спальню.
- Я без ума от вашего безразмерного таланта, - Лиза в прозрачном пеньюаре усаживалась на колени к седовласому светскому льву, чей монументальный профиль Настя видела во многих кинолентах.
Прожив неделю на Малой Посадской, сдав на «отлично» единственный, положенный медалистке экзамен, провинциалка с радостью собиралась переезжать из «артистической студии» в студенческое общежитие.
В последнюю ночь в странной квартире, насквозь пропахшей вином, табаком и любовью, Насте не спалось. За стеной, как всегда шумели, пели, плясали и декламировали. Потом ругались азартно и театрально, со швырянием стульев и тарелок. Кто-то убегал, хлопая дверями, возвращался, громко грозя самоубийством с разоблачительным прощальным письмом.
Внезапно все стихло. А, может, наконец, затянул девушку в омут крепкий
молодой сон.
- Милая, моя девочка, дай-ка, я тебя покрепче обниму!
Поначалу Настя не сразу поняла, что кто-то очень тяжелый не во сне, а на яву навалился на нее. Винный перегар липким облаком навис над лицом девушки.
- Кто это? – в ужасе прошептала Настя.
- Да, это ж я, почти твой родственник, - огромные руки нахально залезли под ночную рубашку.
- Шура! Шура! – закричала ошалевшая Настя, - вы с ума сошли.
- Сошел, сошел с ума, детка! Как я ждал этой минуты! Как мечтал, когда ты, как птичка, забьешься в моих объятиях.
Конечно, она была слабее его. И, как не извивалась, не напрягалась, скинуть с себя сто с лишним килограммов не могла. Жадные нахальные руки больно мяли тело, слюнявый рот извергал хрипы и горячие стоны на бескровное Настино лицо.
От бессилия, ужаса и боли, Настя потеряла сознание. Она ничего не чувствовала, не понимала, словно пошла ко дну мутной, страшной реки.
Неожиданно Шура резко вскочил.
- О, черт, что же я наделал? Ты жива, моя девочка?
Он выбежал, на ходу поддергивая спортивные штаны. Через мгновение вернулся с мокрым серым полотенцем. Укрыв Настю одеялом, начал обтирать безжизненное лицо.
Ресницы девушки встрепенулись. Открыв глаза, она громко и протяжно вздохнула и, сосредоточенно глядя на потолок, спросила кого-то наверху:
- Почему? Зачем?
- Да, я и сам не знаю, зачем! – Иванов громко скреб ногтями бороду. – Это Лизка, змея подколодная, завела мужика и убежала.
- А вот и не убежала, - хитрая лисья мордочка высунулась из-за косяка, - слышу, слышу, как вы здесь полюбовничаете. А ты, развратница, - Лиза
подскочила к Настиной кровати, содрала одеяло. – Живо собирайся и вон из моего дома. Ишь, скромницей прикидывалась, а сама только и думала, как бы моего любимого демона соблазнить.
Демон закашлялся:
- Пойду, покурю, пожалуй.
Летняя ночь окутала Настю, сидящую во дворе на скамейке, ознобным туманом. Все тело ныло каждой клеточкой. Но еще страшнее была боль, сжимающая сердце. Едва рассвело, она, еле передвигая ноги, побрела в сторону переговорного пункта. Еще вчера она вбежала на почту сияющая и отстукала телеграмму.
«Бабушка! Я студентка. Пять. Целую. Люблю.»
Сейчас она шла и в голове стучала фраза: «Уехать! Уехать!». А горячий комок сердца, сбиваясь с привычного ритма, просил: «Умереть. Умереть.»
Переговорный пункт только открылся.
Анастасия бледная, с черными тенями вокруг глаз, вошла в прохладный вестибюль, пошатываясь. Уборщица, худая, как швабра, женщина неопределенного возраста, злобно зыркнула.
- Ну, деревня! С чемоданом в приличное место чего тащишься? Не видишь, люди моют пол.
Настя заплакала. Длинные гудки встревожили Настю. Куда бабушка могла пойти так рано? Настя вспомнила, как бабушка даже просто выходя на прогулку, пришивала белоснежный кружевной воротничок и освежала губы помадой. Милые родные привычки… Как хочется домой! Нужно собраться с силами и добраться до вокзала. Купить билет и навсегда избавиться от мира чужих людей. Может, соседке позвонить? Насте было необходимо услышать любой голос из родного края.
- Тетя Тамара, это я, из Петербурга!
- Слышу, слышу, - скорбно отозвалась соседка. Обычно голос ее словно искрился. Хохотушка, выдумщица, любимица всего двора, бездетная тетка
Тамара вынянчила не одно поколение ребятишек, проработав в яслях. – Мы твоим уже отстучали телеграмму. Успеют, наверное, на похороны.
- Что вы сказали, я не поняла?
- Я думала, ты уже знаешь, - тетя Тамара всхлипнула, - Инночка сегодня ночью умерла. Мы ведь с ней почитай сорок лет дружили…
Настя уже ничего не слышала. Трубка выскользнула из обессилевших рук.
- Не хотела же ее пускать, не хотела, - мрачная уборщица обернулась на шум.- Сразу видно наркоманка. Бледная, мятая, глаза без жизни. Вот и свалилась от ширяний.
- Замолчите! – почти приказала маленькая, по-мальчишески стройная телефонистка, подбегая к лежавшей на полу девушке. – У меня отец так умер, упал на улице, и все брезгливо стороной обходили, якобы протрезвеет и встанет.- Она осторожно взяла руку Насти.- Пульс очень слабый. Девочки, в «Скорую» звоните.
Студенты первого курса филологического факультета начинали, как и водится, учебный год с сельхозработ в пригородном совхозе. Настя же первую петербургскую осень встретила в клинике неврозов.
На один день на берега Невы залетели родители, по-прежнему наркотически опьяненные работой, они отрапортовали, что бабушку похоронили, квартиру сдали хорошим людям за символические деньги, лишь бы был присмотр. Настиной победой – поступлением в университет, они были довольны, не понравилась им реакция внучки на смерть бабушки. Ведь в жизни все закономерно, и старые люди рано или поздно умирают. Думающий человек должен уметь философски воспринимать неизбежность. А Настин первый срыв - не что иное, как кисейная неподготовленность избалованной барышни. Так что, мужайся, отличница! И только вперед, к новым вершинам!
«Призрачно все в нашем мире бушующем», - напевал врач, высокий
плотный человек с крупной головой, украшенной завитками молочного цвета и большими очками в старомодной оправе. Совершая ежеутренний обход по палатам, он присаживался на краешек кровати, брал в свои мягкие шершавые ладони руки пациентов и, пристально глядя в глаза, вел неторопливые беседы.
- Ну, что, деточка, - в очередной раз спросил у Насти, - вы все обдумали? Берем академический отпуск и отдыхаем. Да? Живем вкусно, светло, радостно! Нельзя же, милая, так себя загонять. Десять лет в школе не щадили себя. Не возражайте! Золотую медаль просто так на шею не вешают. Выпускные экзамены. Университет… Ох, уж эти мне отличницы! Сколько я встречал здесь бедолаг, пытающихся обогнать самих себя. А в итоге, - он вздохнул, долго смотрел на облака, плывущие в оконном проеме. – Нет, Настенька, я вас не пугаю. Я хочу, чтобы все девушки были здоровыми, счастливыми и рожали крепких сыновей. Через два дня выписываем! – он заботливо поправил одеяло.
«Есть только миг между прошлым и будущим», - задушевный баритон зазвучал у соседней кровати.
Ликовал и золотился сентябрьский день, когда Анастасия вышла из больничного двора. С большим кожаным чемоданом в руке, с белой сумочкой через плечо, она медленно брела по улице, не зная, что ей предпринять и куда податься.
Душа пребывала в невесомости. Так неприкаянно парит желтый лист между небом и землей. «Осторожно, листопад». Глаза не верили написанному. Неужели нужны подобные предостережения?
- Приезжая, да? – из маленькой будки, на которой красовалась щемяще-непонятная надпись, высунулась рыжая, как этот осенний день, голова. – Я поначалу тоже дивилась. Ну, летят себе листья и летят. А теперь вот командую листопадом. Ты сама-то не рязанская будешь? У нас все девчата светловолосые и светлоглазые. Румянца бы тебе поболе…
Засигналила и остановилась возле будки синяя машина-каблук.
- Привет, земляк! – словоохотливая рязанка повернулась к водителю.
Настя опять побрела в осенний день. Дрожали на деревьях солнечные блики, рассыпаясь по листьям, которые цеплялись тонкими ножками за ветки, словно утомленные акробаты, пытаясь из последних сил предотвратить неизбежность падения.
- Эй, девчонка, - притормозил рядом тот самый «каблук». – Куда подбросить? – кудрявый белозубый парень широко улыбнулся.- С таким багажом сама далеко не утопаешь…
- Куда? На Университетскую набережную, - произнесла Настя, первое, что пришло в голову.
- А ты у будки с Нюшкой калякала, из одной деревни с ней, что ли? Моя там недалеко. «Зеленая поляна», слышала, наверняка.
Настя промолчала, чтобы не разочаровывать водителя. И он всю дорогу с упоением вспоминал родные места.
- Здесь живу, будто в чужих одеждах. Я и в тоже время не я. Может, уехать, а? Баранку я и там крутить могу…
- Если есть к кому, - Настя спрыгнула с подножки, - то торопись. Нет разлук коротких.
Он лихо газанул, словно выполняя пожелание – поторопиться.
В приемной деканата за большим полированным столом сидела розоволицая женщина с блондинистым барашком на голове. На столе лежали новогодние игрушки, и блондинка пожирала глазами сверкающее великолепие. Настя кашлянула.
- Не кашляй, - приглушенным голосом произнесла женщина, - у меня визуальный сеанс.
Через несколько минут она, наконец, перевела взгляд на стоящую у дверей девушку.
- С чемоданом, все ясно. За направлением в общагу явилась. Фамилия? –
она кряхтя, поднялась со стула и, переваливаясь, подошла к шкафу. Под широким сарафаном, как глобус, выделялся живот.
- Давайте, я достану, - Настя вытащила с верхней полки тонкую картонную папку.
Блондинка развязала тесемки.
- Ага, Карнакова. Потеряли мы тебя. Экзамены сдала и пропала…
- Так, получилось, в больнице я была, - Настя покраснела, протягивая секретарше медицинскую карту, густо исписанную неторопливой рукой седого доктора с певучим баритоном. – Академку советуют брать…
- А ты, чего, немножко рехнулась после экзамена? – блондинка покрутила пальцем у виска, с любопытством вглядываясь в девицу, ставшую от подобного вопроса пунцовой.
- Да, не стесняйся. У нас тут у многих нервишки разболтаны. А учеба, она никуда не убежит. Врачей нужно слушаться. А, знаешь, мне в голову идейка замечательная упала. Хочешь, на мое место? Я через две недели в декретный ухожу…
Настя растерялась:
- Мне кажется, что я не готова.
- Ты действительно с шизой, что ли? – выпучила глаза блондинка. – Чего готовиться-то? Не экзамен ведь… А где ты еще такую работенку сыщешь?
Она стала торопливо перечислять круг обязанностей секретаря, ликуя про себя. Как ловко она обставит нудную Воронину, которая спит и видит, чтобы местечко освободилось. Доченьку свою хочет пристроить, как будто бы временно. Ха! Марина Юрьевна видала эту оторву. Хваткая! Фиг ее потом отсюда уберешь.
- Ну, чего ты еще не согласилась? – Марина Юрьевна с возмущением смотрела на молчащую Настю. – Да, ты подумай хорошенько, - решила подступиться с другого бока.
- Возьмешь академический отпуск, как умные врачи советуют, и в то же
время при университете останешься. В суть учебного процесса вникнешь. Преподавателей опять же будешь знать, как облупленных, - блондинка начала заводиться от нерешительности Насти.
- Все, решено! – секретарь хлопнула маленькой рукой по столу. Один из новогодних шариков подпрыгнул, покатился и разлетелся по полу сверкающими брызгами.
- Ладно, - кивнула Настя, с сожалением глядя на хрустящие осколки.
- Так, - Марина Юрьевна носком туфли запихнула осколки под стол.- Сейчас тебе и общежитие устроим.
Пролистав записную книжку, секретарша пробежалась пальцами по кнопкам телефона, словно виртуозно сыграла пассаж на пианино.
- Неужели это вы у аппарата, Лев Львович? Мне всегда везет на настоящих мужчин, - защебетала кокетливо в трубку.- Как вы там, мебель получили? Это я постаралась, нажала на Ивашкина. Он почему-то хотел отправить эти шикарные столики к Кузьмичу. Что еще? Стулья? Записываю, - она и впрямь сделала вид, что фиксирует в блокноте какие-то цифры. – Да, да. Обязательно. Лев Львович, а у меня к вам тоже небольшое дельце. Нужно нашу работницу у вас разместить. Какая? – Марина подмигнула Насте. – Отличница, красавица, спортсменка. Да, знаю я, что у вас иностранки. Наша не хуже. Есть местечко с француженкой. Очень славно! Вы – душка! И мы, весь наш коллектив деканата в долгу не останется. Через час она и прибудет. Да, о стульях помню, - она сморщилась. Видимо, въедливый комендант опять начал толковать о своих нуждах.
Положила трубку и торжествующе посмотрела на Настю.
- Видала, как деловые женщины обтяпывают сложные вопросы!
Анастасия еще не могла опомниться от такого стремительного поворота событий. Она растерянно смотрела на беременную секретаршу, на листок с адресом будущего пристанища.
- Ну, и чего ты медлишь, как там тебя, Карнакова, ноги в руки и вперед, -
блондинка собирала в пакет разбежавшиеся по столу серебристые шары.
- Простите, а что у вас за сеанс такой был, когда я вошла? – обычно не очень любопытная Настя не удержалась от вопроса.
- К целительнице бабе Ане ходила, она и посоветовала – смотреть на все красивое.
- Зачем?
- Ну и непонятливая ты. Чтобы дитя родилось красивым. Вот и смотрю. Дома все стены завесила картинками, где розы, где закат над морем, где котята в корзинке. А, знаешь, как назову? – будущая мамаша мечтательно прищурилась. – Иванушкой. Помнишь, в сказках? Все Иванушки голубоглазые, светловолосые, добрые. Ой! – она встрепенулась. – Услышал, что про него говорят, ножной толкается. Хочешь, потрогай.
Марина взяла Настину руку и положила на выпуклый живот. Под осторожной ладонью, словно ожил горячий источник. Настя засмеялась.
До общежития она добралась быстро. На сердце было легко и хорошо.
- Придется подождать, - комендант без интереса окинул взглядом Настю с головы до ног. – Вон там, - махнул рукой в сторону обшарпанных кресел.
Ждать пришлось долго.
- Канцелярия, мадмуазель, требует аккуратности, - наконец, комендант заполнил многочисленные талмуды и произнес. – Надеюсь, вы понимаете всю меру ответственности и серьезности события, которое последует далее. Я поселю вас с француженкой. Никаких совместных гулянок, пьянок, да и дружбу лучше бы исключить. Капиталисты и коммунисты всегда были на разных полюсах.
От этой непонятной тирады из Настиной души мгновенно улетучилась радуга, родившаяся в душе в тот момент, когда беременная секретарша разрешила потрогать свой беспокойный живот. И Настя почувствовала под своей ладонью движение новой жизни.
В сумрачном настроении поднималась девушка по выщербленным
ступеням к своему новому пристанищу под номером восемьдесят восемь. Будущая соседка, француженка, представлялась недоступно красивой и чужой, как Мирей Матье.
- Ой! – вскрикнула Настя, когда ей навстречу шагнула низенькая, полненькая, как резиновые пупсы, негритянка.
- О-ла-ла! – громко откликнулась негритянка на Настино приветствие.- Ты мне очень симпатична, - произнесла, четко и раздельно выговаривая русские буквы. – Будем жить, как сестры.
Потом они пили кофе, приготовленный Франсуазой по особому рецепту. Француженка-негритянка много болтала, забавно смешивая русские и французские слова.
Прошло уже месяца два после новоселья, когда гнилым ноябрьским утром Настя грохнулась в обморок. Проворная негритянка, посыпав ей на лицо какой-то пахучий порошок, привела в чувство и, выпучив глаза, прошептала в ухо, словно в комнате присутствовал кто-то посторонний: «Grossess»! И, хотя в специализированной французской школе не изучали подобных слов, Настя поняла и заплакала. Всхлипывая, рассказала негритянке и про бабушку, и про хмельного бородатого художника, и про клинику неврозов.
Франсуаза выслушав все, завыла, как большая собака, которую незаслуженно наказали. Потом она вытянула из-за пазухи образок и что-то залопотала.
- Мой бог говорит, что убивать нельзя, - горячо прошептала, обняв безутешно плачущую подругу.- Вместе будем растить ребенка, увезем ко мне на родину. У нас там красота!
- А как же любовь? – наивно поинтересовалась Анастасия. – Я была уверена, что дети появляются только от любви…
- Любовь во всем, что окружает, - поучала мудрая дочь африканского народа. – Запомни, не мужчина дает дитя, а бог.
Вместе они подсчитали и отметили в календаре несколько дней в мае, когда ожидались роды. Имя будущему малышу негритянка не разрешала придумывать. Нарекать заранее плохая примета.
- Звезды подскажут, как будет зваться новая душа только в день рождения. Не раньше и не позже.
С этого дня Франсуаза старалась оградить Настю от всех хозяйственных хлопот. Она неутомимо стирала, убирала, готовила. И все делала шустро, радостно, напевая звонкие отрывистые песенки.
Замечательная была та зима! Снежная, пушистая, добрая. Днем Настя находилась в университете, где в аудиториях волновался молодой студенческий поток, а в деканате интеллигентные люди не судачили о ценах и магазинах, а вдохновенно мудрствовали о законах стихосложения античной литературы. И вечером она была не одна.
- Отдыхай, отдыхай, - прикрикивала для порядка подруга, кутая Настю в плед и поставив на столик блюдо с фруктами. – Будем читать.
Они читали длинные романы о любви, то на французском, то на русском языках.
Седьмого марта занятия на факультете закончились рано. Студенты-мальчишки, второпях, всучив веточки мимозы женскому составу преподавателей, унеслись к своим молодым подругам. Не ведая, что время сотрет лики девчонок, а имена учителей будут, как звездочки, мерцать в пробужденном сознании.
«Звездочки» от науки решили не отставать от всего мира и тоже отметить женский праздник. Заваривался душистый чай с травами, разворачивались свертки с домашней снедью.
Настя почему-то решила уйти, отговорившись неотложными делами.
Лучше бы осталась! Как бы замечательно пролетел вечер. Восторженная Эмма Марковна обязательно рассказала бы что-нибудь неожиданное об импрессионистах. Где только она находила новые и новые факты? Марья
Ильинична Орлова, «маленькая веточка от известнейшего Орловского древа», обязательно бы спела. «Не уходи, побудь со мною…»
Ах, если бы знать, куда и с кем уходить, убегать, растворяться?
- Мадмуазель! – услышала Настя густой бас за спиной.
Этот голос она узнала бы из тысячи голосов. Страх, ужас, ненависть мгновенно всколыхнулись в душе. Не оглядываясь, она побежала по мокрой весенней дороге. Он и на этот раз оказался проворнее. Мужское хриплое дыхание трепыхалось над плечом.
- Да, стой, ты, чумная! Я тебя давно здесь караулю. У меня к тебе дельце есть…
Настя зажмурилась, поскользнулась и упала.
- Ой, ой, - застонала от резкой боли, пронзившей спину и живот.
Внезапно боль отпустила, и возникло ощущение, которое она хорошо изучила по медицинским книгам, готовясь к важному событию.
- У меня отходят воды. Нужно срочно в роддом, - в голове заработал компьютер отличницы. – Любое промедление опасно для ребенка.
- Дайте руку, - приказала бородачу. – И, будьте добры, проводить меня, - сказала твердо и строго.
Он присвистнул: странная девица! Только что удирала, как полевая мышь, а теперь чуть ли не повисла на нем, как супруга, да еще командует. Что-то она отяжелела как-то. Вроде летом стройнее казалась…
- Значит так, - Настя дышала часто и отрывисто, - я сейчас зайду в эту дверь, - она махнула рукой в сторону клиники Отта, а вы тут же поедете в общежитие, - она скороговоркой назвала адрес, и скажете моей подруге Франсуазе, где я нахожусь.
- Вот это поворот сюжета! – художник Шура поскреб густую бороду. – А Франсуаза – это псевдоним или имя.
- И то, и другое! – объяснять Насте было некогда.
Она вбежала в приемный покой.
- Умоляю, спасите, только спасите моего ребенка! – выдохнула в маленькие светлые глаза на сморщенном лице старой акушерки, дежурившей в приемном покое.
А Шура, прогулявшись по Университетской набережной, выпив две бутылки пива, отправился по адресу общежития. В предвкушении нового знакомства и возможного пикантного приключения, мужчина приосанился, развернул плечи под серым лоснящимся пальто, как король под мантией.
- Шерше ля фам! – промурлыкав эти знакомые французские словечки, он распахнул дверь в общежитие.
- Убивают! Фрэнси убивают! – с этим воплем непричесанная, полуодетая чешка из восемьдесят седьмой комнаты влетела без стука к коменданту.
Лев Львович не терпел бурных проявлений эмоций. Он степенно поднялся и, не спеша, последовал за взбудораженной девицей. Казалось, весь этаж колыхался от душераздирающих криков. Так, наверное, голосит в джунглях какое-нибудь экзотическое животное невероятных размеров.
- Вы слышите? – глаза чешки расползлись от страха и ужаса на пол-лица.
Неожиданно, всегда спокойный комендант напружинился, подпрыгнул и ногой резко выбил дверь.
- Лечь! Руки за спину, - заорал металлическим голосом.
Его грозный рык повис в воздухе. Посредине комнаты лежал огромный мужик в пальто, а маленькая негритянка колошматила его всем, что попадалось под руки, при этом она верещала, гундосила, вопила, выкликала какие-то ругательства и проклятия на непонятном наречии. Мужик сопел, кряхтел и пытался прикрыть голову.
Холодная вода из цветочной вазы, вылитая на черную кучерявую голову, остудила ситуацию.
- Чокнутая, сумасшедшая, ей-богу, - Шура с трудом поднялся. – Я зашел, как культурный человек, начал докладывать о цели своего визита, а она вдруг вся задрожала и бросилась на меня. Темперамент, я вам доложу, о-го-го! – он с опаской бросил взгляд на негритянку.
- Свиня, сволощ, еще придеш – прибью! – от гнева Франсуаза заговорила с чудовищным акцентом.
- Мадмуазель, - Лев Львович уже вернулся в свой привычно-вальяжный облик, - а как же манеры? И за какие такие прегрешения подобная ненависть может следовать?
- Месть! – выпучила и без того огромные глаза Франсуаза и зарыдала.
- А вот этих женских штучек я не выношу, - комендант прикрыл дверь.
В коридоре он нагнал Шуру и, подозрительно глядя на художника, строго приказал:
- Попрошу проследовать в мой кабинет.
Махов чувствовал, что за всей этой, увиденной им нелепой сцены с мордобоем, кроется какая-та неординарная ситуация. Он решил, во чтобы-то ни стало, докопаться до истины и по возможности посадить на крючок неуклюжего мятого недотепу. По своему опыту, он знал, такой безвольной массой управлять достаточно легко.
Взбудораженная Франсуаза, наспех прибрав в комнате и побросав в дорожную сумку какие-то вещички, понеслась на дорогу ловить такси. Она намеревалась дежурить рядом с Настей день и ночь.
К утру Настя родила мальчика.
- Анастасия! Не в моих правилах говорить неправду, - врач-гинеколог, сорокалетняя женщина с невыразительным, словно задеревеневшим, лицом монотонно и вяло обратилась к роженице.- Состояние вашего ребенка крайне тяжелое, и мальчик должен будет находиться под медицинским наблюдением длительное время.
- А длительное, это сколько? – прошептала Настя.
- Два месяца это обязательно, - отчеканила доктор. – Ведь этот период он должен был еще находиться в утробе матери. А дальше, - она как-то странно поджала губы, - специалисты определят.
…По Дворцовому мосту шли нарядные, по-весеннему взволнованные женщины. Солнечный воскресный денек сиял улыбками на свежих лицах.
Настя шла, еле передвигая ноги, как старуха, потерявшая в тоннеле долгих лет все: здоровье, красоту, любовь. Если бы не Франсуаза, сжимавшая крепкой ладошкой вялую Настину руку, она точно бы угодила под колеса безумно шумных автомобилей или упала бы в Неву. Холодная пучина вод манила обманчивым обещаньем забытья.
- Карнакова! – вдруг окликнул звонкий веселый голос.
Навстречу вышагивала Марина Юрьевна, крепко держа под руку высокого светловолосого парня. Он, нежно улыбаясь, катил перед собой детскую коляску, как драгоценную повозку.
- А мы вот гуляем по знакомым местам! - Марина вся светилась, словно новогодний шарик.
Настя, сделав невероятное усилие над собой, попыталась отозваться на чужое счастье.
- Как Ванюшка растет?
- Тю, ты еще не курсах что-ли? Ждали мы Ванюшку, а родилась Аленушка, - экс-секретарша заливисто засмеялась. – Показать не могу, говорят, от сглаза нужно оберегать, - она посмотрела долгим взглядом, словно медом облила, кружевную накидушку, отделяющую колясочный микромир от городской суеты.
- А Иванушка пусть у тебя будет! – просто так, без всякой мысли брякнула говорливая, довольная жизнью, женщина.
- Иванушка, - повторила тихо Настя, и словно тысячи иголок вонзились в сердце, как представила беспомощное, беззащитное скрюченное тельце, лежащее в кювете для недоношенных детей.
- Не забывай, что в сказках и Иваны-царевичи были и Иванушки-дурачки, - опять засмеялась молодая мамаша, радуясь своей находчивости.
- Пойдем, нам пора, потянула негритянка Настю прочь от чужого счастья
и благополучия.
Так, рука об руку и прожили безрадостную весну, засушливое лето, а когда осень вывесила вновь свои листопадные предупреждения, Иванушку Карнакова определили в Дом ребенка.
По утрам Настя ходила на занятия в Университет, а по вечерам дежурила в двухэтажном доме, под крышей которого трепетали сердечки детей, обездоленных с самого рождения.
Глава 5 На Улице Таврической
Глава 5 На Улице Таврической
Комментариев нет:
Отправить комментарий