Глава 1 Телемастер
Глава 2 Сын Арестанта
Глава 3 Лев Махов
Глава 4 Отличница
Часть Вторая
Глава 5 На Улице Таврической
Глава 6 Сердечный Приступ
Глава 7 На Крыльях Любви
Глава 8 Великие переселенцы
Больничная жизнь имеет свою гипнотическую силу над человеком. Кем бы он ни был – футболистом или картежником, продавщицей или актрисой, старым или юным, красивым или так себе, неважно, попав в стены лечебного учреждения, все без исключения становятся пациентами палат. Мгновенно перечеркивается добольничный уклад жизни. Нет отныне личного времени, есть одна большая река с названием «Режим».
Утром – измерение температуры тела, прием лекарств, потом постный завтрак без излишеств, далее обход медицинской свиты, осмотр, процедуры. Наконец, обед с жидким супом и картофельным пюре, для пущей убедительности размазанным по тарелке, непременный компот из сухофруктов, а потом тихий час. Даже тех, кто раньше никогда не прикладывался к подушке днем, дескать, что за баловство такое, тянет вздремнуть в здешнем сонном царстве. Во второй половине дня – очередные процедуры, ужин, почему-то всегда остывший, а там недалеко и до отбоя.
Славка так быстро втянулся в больничный режим, что удивлялся сам себе. А вот сосед его, длинный мосластый Валерка не желал принимать новых устоев. Неуемный в любовных утехах, Валерка после ужина обычно отправлялся на женскую половину.
- Нужно сходить чайку попить, язык размять! Без женщин и одичать недолго.
После свиданий он приходил раскрасневшийся, веселый, еще более уверенный в своей неотразимости. Но однажды дежурный по отделению врач, толстый, страдающий одышкой, Михайлов, как раз заглянул в женскую палату в тот момент, когда Валерка и пухлощекая Смолина упоительно и страстно обнимались.
Говорили, что Михайлов на какое-то время лишился дара речи. На кло
чке бумаги он злобно написал: «Выгнать! И немедленно!!» и послал двух сестер выполнять указание.
- Позавидовал! – ухмылялся Валерка, собирая свои шмотки. – Думают, что они меня напугали, дескать, больничный лист не оформят, да, чихать я хотел на их каракули. Уходить, конечно, не хочется. К каше по утрам я привык. Я ведь по жизни холостяк и баболюб. Ну как мне жениться? Если для меня все женщины хороши. У одной, скажем, ножки, как струночки, у другой попка упругим мячиком, ну а у третьей – глазища, как озера. Как мимо красоты пройдешь… Я вот, думаю, такие мужики, как я, очень необходимы женщинам.
- Хватит, Голиков, свои развратные мысли приличным людям навязывать, - медсестра Лана вошла в палату с причиндалами для уколов.
- Поворачивайся, Шеромыжник!
- Ты не женщина, а холодная снежная баба, - Валерка нахально окинул взглядом нескладную, слишком худую фигуру девушки. – Небось, хотела бы, чтобы такой парень, как я, тебя потискал. Приплатила бы, и то не стал. Грубая ты очень, не чувствительная.
- Дурак! – еще больше разозлилась медсестра. И хотя безразличен ей совсем этот нахальный тип, а все равно обидно слышать неприятные слова.
С досады она так яростно плюхнула шприц в мужскую ягодицу, что Славка вскрикнул.
- Ой, ну я-то тут при чем!
- Все вы, мужики, одним мирром мазаны, - глаза Ланы стали совсем светлыми.
Вот тебе и озера, покрытые льдом, - усмехнулся про себя пациент Шеромыжник. А потом задумался, когда доверчивые девочки превращаются в обиженных женщин. И у всех ли есть горькая метка в судьбе, оставленная мужчиной?
Вот уже несколько дней Славка лежал в палате один. Красота!
Головные боли отступили. И можно было долгими вечерами спокойно лежать и думать. Оказалось, что слаще нет занятия на белом свете. Раньше все как-то времени не хватало: бежал, суетился, смотрел бессмысленные передачи, с кем-то тусовался, и некогда было остановиться, чтобы поразмышлять.
Теперь же он даже научился задавать сюжет мыслительному процессу. Например, говорил сам себе: сейчас я подумаю о Лане, о том, как познакомились, как жили вместе, почему расстались. Себя в этом внутреннем фильме он представлял по-разному. То это был положительный герой, попавший под жестокий град обстоятельств, то легкомысленный любовник, испугавшийся страстной силы настоящей женской любви. И, чтобы разобраться с тем прежним Славкой, приходилось прокручивать все серии вновь.
На следующий день тема для размышлений была иная – работа в ремонтной конторе. В деталях и подробностях вспоминал бывший телемастер квартиры, откуда были вызовы, обстановку, хозяев, их голоса, жесты. На этот видеоряд всегда обрывался одинаково внезапно. За что ударил меня этот верзила? Хотел убить? Но зачем? Выручка от заказов была мизерной, получалось, что все драгоценности Славкины на тот момент были – это лишь сумка с инструментами. Эту непонятную ситуацию Славка решил обязательно разгадать, как только выберется из больничных стен. Длинный, бледный парень, сидящий в позе лотоса в ванне, даже приснился Славке. Эх, погоди, доберусь до тебя!
Как часто мы забываем, что все наши мысли материальны. Если постоянно держать в голове какой-то образ, то он непременно материализуется в конкретном воплощении.
В субботу утром Славка услышал, как за дверью раздались и затихли шаги, словно кто-то не решался войти. Потом из коридора донесся пронзительный голос одной из медсестер:
- Молодой человек, вы к кому?
В ответ ломкий юношеский басок засмущался:
- Я, я … к Славе Шеромыжнику.
Вот это да! В проеме двери высился баскетбольного роста пацан.
- Ну, привет! – усмехнулся Славка, - не зря ты мне снился.
- Да, я хотел сразу к тебе прийти, извиниться. Но в вашей фирме такая занозистая диспетчерша.
- Не дам тебе ни телефона, ни адреса. Может, ты добить его собираешься!
- Тогда я на хитрость пошел, к приятелю телемастера вызвали. Пришел проворный мужик, два конца соединил, я их сам отпаял для пущей убедительности, и представляешь, стольник зарядил. Пришлось отдать накопленные рублики, но прежде я все-таки выудил твой адрес.
- Интересно, кто это к пацанам по вызову приходил? - подумал Славка. В памяти мелькнуло лицо Михалыча, вспомнились и другие мастера из фирмы. Внутри досада чуть царапнула. Третью неделю он здесь валяется, и никто из бывших коллег даже ни на минуту не заглянул.
Хотя чего там обижаться! У всех своя жизнь, свои проблемы. И каким бы не был пестрым калейдоскоп лиц, встречающихся в жизни, человек должен знать: он один есть сам у себя. Эту горькую истину Славка познал здесь, в больнице. Грустно вздохнулось.
- А ты чего приперся?
Я тебе апельсины принес.
- Мать послала?
- Нет, я сам так надумал.
- Чего стоишь-то, проходи. Вон, стул у окна, садись. И давай все по-порядку. Рассказывай, балда стоеросовая, чего махаловку устроил. Не мог словами объяснить. Тебя, хоть зовут-то как?
- Санька я, Лихачев. Честно сказать, сам не знаю, зачем я тебя ударил.
Испугался, что ты мою систему в один момент сломаешь.
- Какую еще систему?
Санька вздохнул.
- Мамка мужиков к себе водила. Противно! Я решил сделать разоблачительные фотки и отцу отослать. Пусть бы он узнал про нее все, а потом мы бы вместе с ним от нее ушли. Ну, вот, для этого я установил видеоглазок над ее койкой развратной. У меня на мониторе изображение появлялось, с него я фотки делать собрался.
- Ну, ты Эйнштейн! – Славка уважительно посмотрел на парня, - откуда такие познания?
- Да, я и сам не ведаю, - равнодушно пожал плечами Санька. – Бывает, кое-что спрошу у толковых людей, книги какие полистаю, в схемах покопаюсь, и в голове у меня все само собой выстраивается. В принципе, все ведь так просто.
- Кулибин! – Славка не скрывал своего восхищения. – А что ты еще навыдумывал?
- Да, - Санька махнул рукой. – Сразу и не упомнишь. Поменьше был, игрушки собирал. Делал машину радиоуправляемую, роботов, которые от хлопка ладони, чего только не вытворяли. А сколько мини-приемников перепаял, уж и не сосчитать. Самый маленький в спичечном коробке умещался. Пустяки все это! Только вот теперь, - Санька опустил голову и пробормотал. - Короче, ушел я из дома. К матери опять мужик заявился. Толстый, гадкий. Знаешь таких, с понтами, дескать, раз хозяин киоска, значит хозяин жизни. Ну, посидели они на кухне, бутылку литровую водки приговорили, а потом он мне заявляет:
- А не пошел бы ты, парень, погулять!
Представляешь, на улице дождяра льет, а у меня кроссовки дырявые.
Я ему в ответ:
- А чего это я из своего дома должен уходить, на ночь глядя?
Ну, и дальше зацепилось. Он меня оскорблять начал: «и дебил я, и ублюдок, и нахлебник». Скажи, кто такое выдержит? Я и хотел вмазать ему по его жирной харе.
А тут мать вдруг резко протрезвела, да, как заорет, что нет у нее больше сил меня терпеть. Что никакой я ей не сын, и будто бы купили она меня сопливого, вшивого у парочки бомжей за ящик водки.
У Саньки задергался подбородок, повлажнели глаза, и он стал отчаянно тереть их кулаками, словно пытаясь вдавить назад непрошенные слезы.
- Да будет тебе! – Славик попытался успокоить паренька. – Может, мать-то все сгоряча наговорила. Насколько я ее помню: она женщина шумная, шебутная. Таким только дай волю, покричать. Выпустят пар, да, и успокоятся. Эмоции их захлестывают, и они сами не понимают, что плетут. Перескажи им потом их же слова, удивляются. Встречал я подобных людей.
- Нет, нет, - Санька помотал головой. – Здесь совсем другой случай. Я ведь в ту ночь в подъезде у батареи просидел. А утром, как только услышал, что дворничиха начала двор подметать, тут же выскочил. Тетя Капа, она про всех все знает. Хоть и горластая тетка, но с понятиями справедливыми.
- Тетя Капа, это правда, про меня и про… мать? – так я спросил, а сам близко-близко подошел, чтобы прямо в глаза смотреть.
Смутилась она очень и затараторила:
- Предупреждала я тогда Тоньку, что ничего путного у нее с этой затеей не получится. Не склеить семью чужим ребенком. Своего дитя бог не дает, значит, не желает, чтобы матерью была. А муженек ее тогда лыжи навострил к тетке с двумя пацанами. Тонька и решила его ребенком удержать. Ну, и выторговала тебя. Ты хорошенький был, понятливый, тихий, точно мышка. Конечно, мы за тебя переживали. И одет-то ты был скромненько всегда, да и худой.
- Не обижаешь мальца?- бывало, спрошу я у Тоньки. А она меня, куда
подальше посылает. Халда! Ну, а как мужик на нары угодил, так она, словно с цепи сорвалась. Каждый день – новый кавалер. Мыслимое ли дело?
- Она бы еще говорила. А мне так тошно стало, что дальше слушать не могу. Повернулся и пошел.
- Санек, погоди! – она меня за руку схватила. – Ты куда намылился-то?
- Не знаю! – пожал я плечами. – В голове все гудит, тело будто ватное. Жить не хочу.
- А вот, пока не знаешь, пойдем ко мне, - привела тетя Капа меня в свою каптерку. Там у нее метелки, лопаты, ведра хранятся.
- Сейчас чайку попьем. У меня здесь все припасено. Есть сушки, сухарики. Я, бывает, зимой так ухайдакаюсь, разгребая снег, да лед разламывая, что, веришь, сил нет до дому доплести. Зайду сюда, чай попью, вздремну на топчане, тогда уже и силы появляются дальше жить.
- Ты, парень, не горячись. Подумай, ну не взяла бы тебя тогда Тонька, где бы ты сейчас был? Мамаша твоя кровная, говорят, в тот же год умерла, отравившись какой-то жидкостью. В детдоме бы оказался, а там жизнь несладкая.
Я слушал ее и, веришь, такая обида внутри распирала. Почему-то вспоминалось все плохое, как ремнем драли, как куском хлеба попрекали, как моих друзей высмеивали. Уж, про пьянки и не говорю. Когда раньше думал, что родные они мне, то вроде и мирился со всем и прощал. А тут вдруг волна ненависти накатила.
- Не пойду я домой. Не могу больше!
- Ну, это ты сейчас так говоришь, а завтра запоешь по-другому. Жить, где собираешься? Да, и голод, скажу тебе, быстро гордость ломает.
А меня от чая, от тоскливых открытий, от ночи бессонной так разморило, что я уже ничего не соображал.
- Тетя Капа, можно я посплю немного? – спросил я или уже приснилось,
не помню.
- Ладно. На топчане одеяло ватное. Согреешься, может и лед с сердца схлынет. Я тебя с наружной стороны закрою. Не положено здесь никого оставлять.
Я лег, укрылся с головой и будто провалился. И, хочешь верь, хочешь нет, сон мне приснился, где я себя маленьким увидел. В каком-то темном подвале, вокруг снуют полутени, полулюди. А я спокойный, счастливый на руках у женщины. Она, такая хорошенькая, кудряшки на лбу, ямочки на щечках, улыбается, меня то и дело целует и приговаривает:
- Ах ты мой пупсик, ах ты мой сладкий! Сыночек мой родненький…
Спал бы, не просыпался! Глаза я открыл, когда в замке ключ начал лязгать. Лежу, сон вспоминаю и на сердце такое блаженство. Наверное, так бывает хорошо и тепло, когда тебя любят.
- Ну, выспался? – дворничиха прикрыла дверь, щелкнула выключателем. – Я тебе пельменей принесла, сама в воскресенье лепила. Не сравнить с магазинными-то! Кастрюльку в газету завернула, в старую шапку засунула. Не остыли, небось…
Я ем, а она подперла щеку рукой и на меня уставилась.
- Почему так в жизни несправедливо устроено? Одним судьба все дает, родителей хороших, жизнь сытую, да спокойную. А другим с самого детства одни испытания и мытарства.
- Выкарабкаемся! – это я уже выспался, наелся, вроде и хорошо все стало вокруг.
- Ну, так что ты надумал?
- Туда - точно не пойду.
- Саша, я со своим стариком говорила. Он не против, чтобы ты у нас пожил. Мы ведь тоже можем и опекунство на тебя оформить, не хуже Антонины.
- Тетя Капа, спасибо. Я же к вам сто раз заходил, знаю, в какой вы
тесноте ютитесь.
А я у них действительно, то одно, то другое ремонтировал. У них комната метров двенадцать, кухня без окна.
- Ну и что! – вспыхнула дворничиха, - в тесноте, да не в обиде. Я этой квартире так радовалась, когда с тремя детьми из общежития в нее перебралась. Ничего, привыкли. Помню, спать уляжемся, так сантиметра нет для прохода. Один за другим детки разлетелись. Мы со стариком в просторах, считай, остались. Давай, соглашайся. И нам будет веселее. Очень мы скучаем одни.
Я, чтобы ее не расстраивать, соврал.
- Есть у меня дружок один. У него родители в длительной командировке заграницей. Он меня давно пожить приглашал.
- Парень-то хоть хороший?
- Отличный.
- Может и правда, так-то лучше. Чего тебе со стариками затхлым воздухом дышать.
- Знаешь, - она понизила голос. – Антонина кричала на весь двор, что как только ты появишься, сразу в детприемник тебя сдаст, свинью неблагодарную. С утра уже и в РОНО сходила, какие-то бумаги подписывала.
- Не дождется! – я уже психовать начал. – Пойду я…
- Саша, мы люди небогатые, но возьми хоть на первое время, - дворничиха протянула сторублевую бумажку.
- Отдам, отдам, обязательно отдам, - забубнил я, как испорченная пластинка.
Богатым себя почувствовал. У меня ведь в кармане всего две десятки шуршали, то старичок расплатился за ремонт часов. Ну, и вышел я из своего двора, «дворика детства моего», так в какой-то песне звучит, понимая, что никакие силы уже не вернут меня сюда.
А куда податься? Сначала на Финляндский вокзал поехал, а там ни одной скамейки, перебрался на Московский. В зале ожидания поболтался. Противно там. Гнусные тетки, мужики. Прямо в открытую к себе зовут. Цены космические за любовь предлагают. Раньше бы кто сказал, не поверил! Сам видел, как сопливые пацаны с пузатыми дядьками уходят.
Потом паренек один подсказал, где можно подхалтурить. У хачиков фрукты грузить, перебирать, до глянцевого блеска натирать.
- Мда, - Славка только сейчас заметил, какой Санька весь чумазый и запыленный, словно припорошенный серой пудрой.
- Слушай, - встрепенулся вдруг Санька, - может, ты мне сейчас хорошенько врежешь. Ну, как я тебе тогда, как бы сдачи дашь. Я тут и останусь. Отосплюсь в тепле. Достали меня вокзалы!
- Дурачок! Под два метра вымахал, а ума не нажил. Слушай меня: сейчас вниз спустимся, там есть телефон-автомат. Я соседке звякну, она бабка нормальная, все поймет. Пойдешь жить ко мне в комнату, а через неделю и я прибуду. Вместе не пропадем.
На следующее утро Санька влетел сияющий.
- Ну, Славик, у тебя классно. Я отмылся в ванной. Потом в лабаз смотался, продуктов закупил. Бабулька эта, Антиповна, за мной следом ходила, все выспрашивала: кто я такой.
Я ей честно сказал, что зовут меня Александром, что нет у меня ни матери, ни отца, один только ты.
А она меня так мудрено спрашивает:
- А где вас судьба со Славиком свела?
Ну, я ей опять ответил все, как есть.
- При несчастном случае.
Она головой закивала, будто поняла что-то. Потом студнем меня накормила. А я ей трехпрограммник починил.
- Опять сломался? – хмыкнул Славик. – Давно этой рухляди на свалке
пора быть.
- Это ты про кого? – засмеялся Санька. – Кстати, после этого приемника Антиповна меня жутко зауважала и говорит:
- Так бы сразу и сказал, что со Славиком вместе работаете, в их конторе все мастеровитые.
- Шеромыжник! – строго спросила, заглянувшая в палату пожилая медсестра, - чего этот пацан целый день здесь околачивается без дела?
- А, что дело есть? Я всегда готов, - искренне откликнулся Санька.
Медсестра выразительно посмотрела на длинные ноги, вытянутые циркулем поперек комнаты.
- С твоим ростом только лампочки вкручивать.
- Запросто. Мне и стремянки не нужно. Скажите, где?
С перегоревших лампочек началась трудовая эпопея Саньки в больничных корпусах. После того, как на всех этажах, наконец, вспыхнули все имеющиеся осветительные приборы, он приступил к починке радио и телевизионной техники, давно уже пылившейся в кладовой завхоза.
Завхоз, Семен Семенович Яшкин, не мог нарадоваться.
- Эх, Александр, жаль, что по малолетству тебя нельзя в штат оформить, - сокрушался кучерявый пройдоха. – Знаешь, было время, когда за харчи работали. Так и ты, не стесняйся, уплетай на кухне за троих. Я уже поваров предупредил, чтобы откормили тебя.
- А потом не зарежут? – хихикнул Санька.
- Ты о чем?
- Ну, как поросенка. Кормят, кормят, а потом, бац! и секир – башка.
- Ха-ха! – засмеялся тоненьким голоском завхоз. Потом вдруг поморщился:
- Юмор у тебя, Шурик, скажу честно, неделикатный, подворотней отдает.
Иногда, когда Санька один не управлялся, к нему на помощь приходил пациент Шеромыжник.
В воскресенье вечером, когда медсестра сообщила Славке, что ему предстоит пробыть в больнице еще недели две, его осенило.
- Послушай, Санька, похоже, эти хитрюги меня не выпишут никогда. Не потому, что я такой больной, а потому, что у завхоза дел невпроворот. Ты посмотри, он опять принес список неисправных приборов. Давай-ка, сматывать удочки. Бумажки официальные, ну, там больничный лист и еще какая-то белиберда, мне не нужны. Голова моя давным-давно в порядке. На что мне витамины, которые они по-садистски вкалывают в задницу, она уже, как подошва, твердой стала.
Утром после завтрака, выберем подходящий момент и слиняем. А чтобы не искали, так и быть, записку на тумбочке оставлю, дескать, благодарю за лечение.
В то время, когда Славка и Санька, довольные своей решительностью и предприимчивостью, бодро шли через Литейный мост, комендант Махов мерил шагами холл общежития. Неспокойно было на душе у Льва Львовича.
- И опытный зверь иногда не чует ловушку, - говорил он сам себе. – Уж как-то все подозрительно складно и быстро склеивается. Не бывает так, Вова! Вспомни, Наполеон предупреждал: «Судьба - великая распутница».
Распутница, изменница, соперники. Дурацкие слова цеплялись одно за другое и хороводом кружились в голове. И неожиданно Ложкин осознал, какая заноза его беспокоила. С чего это он решил, что только он, один-единственный интересуется адресом наследника? Да, может, уже десятки предприимчивых людей к лошадиной морде тропу протоптали! А той мымре все равно, лишь бы платили, за зеленые любую информацию продаст.
- Ну и простофиля ты, Вова! – комендант ударил кулаком по столу.
В ответ испуганно, как экзотическая птица, вскрикнула узкоглазая студентка, появившаяся в холле с ведром и шваброй.
- Срочно нужно ликвидировать эту мразь! – грозная фраза выплеснулась
вслух из раскаленного пекла мыслей.
- Ась? – студентка-уборщица вскинула бровки-черточки.
- Чище мой, говорю. Потом за этим столом будешь дежурить. Все фиксируй в журнал: телефонные звонки, приход, уход посетителей. Надеюсь, поняла?
- Да, да, - быстро закивала головой узкоглазая. – Мне ведь не впервой. Порядки знаю.
Она шустро задвигала тряпкой по серому линолеуму, и по ее оживившейся фигурке было видно, как она радуется тому, что надзиратель-комендант уходит.
- Распустились, лентяи паршивые! Докатились – на каждом углу нищие. Никто работать не желает, - Ложкин-Махов расталкивал старушек с протянутой рукой, чумазых детишек-попрошаек, инвалидов с перевернутыми шапками, лежащими возле обрубков ног.
Он вышел на станции «Горьковская». Когда-то один из престижных ленинградских районов, где селилась партийная номенклатура и артистическая элита, сейчас выглядел убогим и по-пролетарски загаженным. Невменяемые мужики и бабы с распухшими, расцвеченными синяками лицами, то и дело обращались к Ложкину.
- Дай, гражданин хороший, рублишко на опохмел.
- Ублюдки! – сплевывал Ложкин, - еще день не начался, а они уже нажраться успели.
Как он презирал и ненавидел этих жалких людишек, эти вонючие улицы с раздолбанными дорогами и обшарпанными полуразвалившимися домами вокруг. Одна надежда на то, что совсем скоро он покинет этот презренный клочок земли, грела сердце и звала, звала к новым действиям. Иначе бы… Ох! Ложкин аж заскрипел зубами, когда увидел, как два бомжа что-то увлеченно ищут в развороченных и смердящих кучах мусора.
А вот художнику Александру городские пейзажи родной стороны
никогда не портили настроения. Он восседал на скамье возле своего дома, и блаженная улыбка на красноватом лице свидетельствовала о том, что человек наслаждается жизнью. Рядом с большой рыхлой фигурой художника съежился человечек с ершистой головой. Издалека и не определить: мальчик это или старик.
Александр громко отхлебывал пиво из бутылки и поучал неказистого дружка.
- Запомни, брат мой! Искусство, как женщины коварно и мстительно. Сколько известных мастеров жили и умерли в голоде, холоде, нищете. Думаешь, публика виновата? Ан, нет! Вся суть в характере творчества, а не в пристрастиях толпы. Искусство забирает у человека время, молодость, здоровье и обрекает душу на муки вечные. Если бы ты знал, как страдает моя душа по той картине, что еще не родилась.
- До чего ты умно говоришь, дядя Саша, - человек-ежик громко вздохнул. – Прямо хоть в тетрадь записывай. Еще пива принести?
- Не задавай глупых вопросов. Ученик должен понимать мастера лишь по легкому мимическому движению лицевых мышц.
- Понял! – икнул ученик. – Про рыбку сушеную по движению бровей усек. Бегу!
Парень-ежик скрылся в подворотне, а Махов-Ложкин подошел со спины к художнику и, закрыв ему глаза ладонями, изменив голос, пискляво и протяжно спросил:
- А ну-ка, догадайся, кто это?
Александр радостно вскрикнул:
- Никак ты, Серега, объявился. Я тебя по парфюму заморскому чую. Дай-ка я тебя облобызаю, мой дорогой!
Художник обернулся, и тут с его лицом произошла заметная метаморфоза. Только что сиявшая и довольная мина вмиг потускнела, посерела и скукожилась.
- А, это вы, Лев Львович, - произнес он понуро.
- Что-то ты шибко рожу перекорчил, словно кисляк на язык попал? – ехидно поинтересовался Махов.
- То вам показалось, - вздохнул Шура.
Коменданта Шура ненавидел и еще больше боялся.
После того случая, когда художник подкараулил Анастасию возле университета, а потом по ее поручению поехал в общежитие, где на него набросилась дикая африканка, Махов замучил Шуру всевозможными поручениями. То куда-то сходить, то за кем-то проследить, то подписаться под пасквильным доносом.
Отказаться невозможно. В особой папочке у коменданта хранилось заявление от потерпевшей, иностранной студентки Франсуазы Жеде, о нападении на нее с целью грабежа и изнасилования. Подписи двух свидетелей, якобы скрутивших хулигана и тунеядца Александра Александрова, делали заявление убедительным и весомым.
- А дату происшествия поставим тогда, когда ты будешь плохо себя вести, - предупредил комендант художника. – Учти, если делу дать ход, оно приобретет международный размах. Я сам лично позвоню во все средства массовой информации. Господи! Сколько времени прошло с того нелепого случая, а этот паук все сосет и сосет кровь из бедной жертвы! Александр попытался изобразить жалкое подобие улыбки.
Но Махов проговорил недовольно.
- Не очень-то мне нравится, как ты своего благодетеля встречаешь. По-моему, ты начинаешь забывать, что хоть Кресты и переполнены, а для особо опасных преступников полшпонки найдется. Жена-то дома?
- Дома, я дома! – из открытого окна показалась коротко-стриженая голова. – В Париж собираюсь, чемодан упаковываю.
- Шутить изволите, мадмуазель актриса? – у Махова от зависти аж пересохло в горле. Неужели не врет? Как, так, по какому праву не он, а эта
15
стриженая овца поедет в город его мечты. Нужно скоренько что-то придумать, чтобы использовать болтливую дурочку по-максимуму.
- Если позволите, - комендант грациозно запрокинул седую голову, - я к вам на чашечку чая поднимусь, а потом мы с вашим благоверным сходим по интересному адресочку.
- От вас ведь все равно не отвертишься, - нахально парировала актриса, - валяйте, заходите. Только у нас шаром покати: булка вчерашняя и два яйца в холодильнике. Мы ведь творческая интеллигенция.
- И что это обозначает? – ехидно поинтересовался Махов.
- А то, что мы бедные, но счастливые, - Елизавета хихикнула.
- Нищие, убогие и тупые, - добавил Махов уже про себя и отправился в сторону булочной, чтобы задобрить хозяйку каким-нибудь дешевеньким рулетиком и соевой плиткой. И то жирно будет для нее! Не любил Махов-Ложкин расставаться хоть с одним собственным рублем. Но сейчас, даже противные незапланированные траты отодвинулись на второй план.
- Думай, Вова, думай! – подстегивал комендант сам себя, как обычно. – Как использовать присутствие коротышки в Париже? Жаль, что поздно узнал, а так бы еще попытался пристроиться к театральной труппе. Эхма!
- Не сожалеть! – тут же приказал сам себе. Сожалеют, а значит, обижаются на судьбу только тупицы. Умные же стремятся любые обстоятельства к нужному знаменателю привести. Выйдя из булочной, он остановился, оглядываясь по сторонам. Глаза машинально скользили по вывескам. «Мясо. Рыба. Вино-Водка», «Фото», «Обувь».
- Фото! – Ложкин ударил себя по лбу вспотевшей ладонью. – Ну, конечно, коротышка-актриса сделает фото. Портрет хозяйки отеля очень пригодится. Сначала с фотокарточкой он пойдет к бабке-гадалке, пусть наколдует бешеную любовь к нему, Ложкину Владимиру. Муть и ерунда! Ну, а вдруг, что получится.
Но это еще не все. У другой он закажет порчу на французскую богатейку.
Пожила и хватит. Встретит Вовку Ложкина, влюбится без памяти, оформят они отношения, а потом пусть коньки и откидывает. Со сроками бы не ошибиться. - Ха-ха! – он рассмеялся нелепой затее, пришедшей в голову. Щелкнул на цыганский манер пальцами. - Глупо, но что-то в этом есть.
Потом они вместе с актрисой чаевничали в обшарпанной замызганной кухне.
- Ты хоть когда-нибудь плиту и раковину чистишь? Нормального человека ведь и вытошнить может!
- Мы, люди творческие, нам некогда. А, кому не нравится, пусть сам уборкой и займется.
- Нахальная ты, девка! – комендант уставился на Елизавету немигающим взором и вдруг гаркнул:
- А ну повтори задание!
- Сейчас, сейчас, я живенько, - испуганно затараторила коротышка. – Значит так, наш переводчик звонит по телефону. Ой, кстати, куда я его засунула, - она лихорадочно начала ощупывать свое тщедушное подростковое тело. – Нету! – вскрикнула с таким ужасом, будто не бумажку потеряла, а удар по голове получила. - А- а! – завопила еще громче, - украли!
- Заткнись, чокнутая. Я тебе еще не сообщал данные. Телефон и имя дамы напишу на этой купюре, - Махов достал из бумажника десятидолларовую бумажку.- Как выполнишь задание, можешь тратить с беспечностью королевы.
- Да? – актриса еще не поняла, много это или мало для Парижа. Но купюрка взгляд заворожила.
- Значит так, наш переводчик говорит. - Мадам, для вас есть интересное сообщение из России. Завтра, в семь ноль-ноль ждем вас на Лионском вокзале. Правильно, все сказала, - Лиза съежилась под тяжелым взглядом гостя. – Потом, я щелк, щелк, делаю несколько снимочков. И убегаю.
Понятливая я, да?
- Устал я от твоей трескотни. Бывают же такие невыносимые бабы! – Махов давно уже не церемонился с этой парочкой. – Где твоя пьянь подзаборная? Сейчас он мне нужен…
- Что за дело? – лениво поинтересовался художник, который по-прежнему восседал на дворовой скамейке, но уже в окружении двух размалеванных женщин.
- Шурик, какой у тебя корешок симпатявый, - давно нечесаная блондинка
сделала глазки Ложкину.
- А не желает ли, гражданин хороший, прогуляться с приличной барышней? – она сделала попытку подняться.
- Сидеть! – рявкнул взбешенный Ложкин. Его привела в ярость мысль о том, что эта старая пропитая швабра посмела предположить, что он одного круга с убогим и замшелым мазилой. Ложкин с омерзением посмотрел в безобразное синевато-желтое лицо и выпалил ядреную матерную тираду.
Художник тут же молча поднялся и, понурив голову, поплелся за комендантом.
- Лиговский проспект. Двери закрываются! – объявил машинист поезда.- Будьте осторожны!
Шура следовал за Маховым, словно прикованный невидимой цепью.
- Толкнуть бы этого гада на рельсы, - мелькнула злая мысль в голове. – Как он смеет топтать, унижать свободолюбивую творческую натуру!
Но весь протест художник вылился в зловещий шепот.
- Хоть бы стакан налили. На дело без горючего не ходят.
- Имей терпение, - брезгливо поморщился комендант, - из метро выйдем, тогда и подзаправлю малость.
В каменном дворе-колодце одинокое крохотное дерево тянулось откуда-то из-под полуразрушенного дома.
- И посидеть негде, - вздохнул Шура,
- Там, дальше детская площадка, - Махов был в раздражении.
- А ну, малявки, дайте взрослым людям потолковать, - мужчины бесцеремонно вытурили стайку пацанов с единственной скамейки, возле песочницы. Художник оживился, когда Махов достал из портфеля бутылку портвейна.
- Уважаю я вас, Лев Львович, - произнес довольным голосом после того, как сделал несколько звучных и затяжных глотков из темно-зеленой бутылки. – Уважаю за энергию, деловую хватку, за умение с кадрами работать.
- Кадр, это ты что-ли? – усмехнулся комендант. – Впрочем, философствовать будешь со своими собутыльниками. Слушай сюда. Вон ту дверь видишь? Войдешь, поднимешься на второй этаж. Позвонишь в квартиру номер десять. Препротивная девка дверь откроет. Ты ей с порога скажешь:
- Надыбай мне, ясноглазая, адресок один. Фамилия опупенная. И по слогам произнесешь. Шеромыжник! Запомнил?
- А че там? – Шура с удовольствием отхлебнул портвейн. – Я и не такие фамилии знавал. Например, был у меня дружок. Вот уж умора. Бабьяляха. Серега Бабьяляха! Вслушайтесь только, как чудно звучит.
- Слушай, заткнись. Тебе слово не давали. Значит, так дальше, девка начнет артачиться, будет денег просить. А ты в нахаловку при.
- Дура, перо в бок давно не получала? –
И вот этим ножичком перед носом гадкой твари помаши. Ну-ка, щелкни пару раз.
Шура с детским удивлением разглядывал стальное лезвие, выскакивающее из цветной наборной ручки.
- Классная работенка. Где такие куют?
- Там, где тебя давно ждут, - мрачно ответил Махов. Ох, как ему сегодня не нравился Шура! Квашня бесполая, не мужик.
- А дальше-то что? – Шура явно начинал дрейфить.
- Ты бугай еще тот. Девку в глубь квартиры гони.
- А вдруг она не одна?
- Проверено. Одна, - убедительно произнес Махов, хотя был совершенно не осведомлен по этой части. – В прихожей пакетик этот вывернешь. Пусть травка по полу разлетится. И все. Сделаешь, бутылка водки за мной. «Дипломат» устроит?
Шура вдруг разрумянился, плечи развернул.
- Ну, я пошел…
Притаившись у почтовых ящиков, Махов слышал, как художник громко сопя, поднимался по ступеням.
- Кто там? – раздался стервозный голос за дверью.
- По делу. Открывай, - рявкнул Шура, очевидно, войдя в роль. Не зря в артистической тусовке пьянствовал.
- А, привет, красотка, - Шура громко рыгнул. – Адрес Шеромыжника треба…
- Откуда ты, чума болотная? – усмехнулась девка во всю свою лошадиную морду. – Один урод уже приходил за твоим Шаромыгой. Ты опоздал. И Ваню Грозного из себя не строй. Глазенки-то, как у младенца, бессмысленные. Хочешь, на урода в парике бумажку сбацаю? Не ты, так другие его пришьют. Зеленой фальшивкой со мной расплатился.
- Вот твари! – от услышанного Ложкина заколотило. Эта лошадиная морда сдать его собралась в одночасье. А какая же скотина липу подсунула? Не паршивая ли азиатка из общежитского коридора? Доберусь до всех…
- Ну чего, долго квасить меня будешь? – зевнула девица.
- Перо в бок получи! – неожиданно заорал Шура, видимо, вспомнив слова из роли.
Услышав щелчок выскочившего лезвия, Ложкин в считанные секунды взбежал на площадку и толкнул художника в спину изо всех сил.
- Козел, куда прешь! – завопила девка, не поняв, отчего огромное тело приняло устрашающее движение с ускорением.
Пока захмелевший Шура падал на пытающуюся вывернуться тощую девицу, Ложкин захлопнул дверь ее квартиры. Прежде, чем выбежать во двор, он позвонил во все соседние двери. Пусть люди носы высунут на лестничную площадку.
На улице он остановил девушку комсомольского вида, с открытым взглядом, толстой косой и расправленными широкими плечами.
- Милая, там, за углом отделение милиции. Пусть срочно в квартиру номер десять наряд вызывают. Драка там. Поножовщина. Я за «Скорой» помчался.
Девчонка резво завернула за угол. И буквально через минуту спешила с двумя молодцеватыми паренькам в форме.
- Десятая квартира, десятая... Что-то мне про нее Колек говорил. Не помнишь, Сева?
Белобрысый щуплый Сева, пытаясь изобразить перед хорошенькой девушкой бывалого опера, нахмурив пшеничные брови, оживленно произнес.
- Сдается мне, что были заявления от жильцов. Речь о торговле наркотических веществ шла. Но за слухи арест не наложишь...
- Ой, я боюсь туда идти! – девушка-комсомолка прикрыла рот ладошкой. – Там, наверное, трупы. Тот человек за Скорой побежал.
- Какой человек? – белобрысый насторожился.
- Ну, такой большой, серьезный, седой…
- Похоже, кто-то из соседей.
Ложкин ликовал. Все складывалось удачно. Девку эту, с лошадиной мордой, давно мусоркам потрясти следовало. Если захотят, то кроме пакетика в прихожей, много еще заначек найдут. Девкин дружок срок мотает, а она его дело продолжает. И об этом только глухой не слышал.
А что с Шурой придурочным делать? В милиции ему незачем светиться. Расколется быстро. Трусливый гад с потрохами может и Ложкина выдать.
Комендант нашел уединенный телефонный автомат и, оглянувшись несколько раз по сторонам, набрал номер одного из милицейских начальников. Знакомы они были давно, еще по комсомольской заводской юности, выручали друг друга по мелочам.
- Пал Палыч! Нижайший поклон. Комендант Махов беспокоит. Художник один. Чего спрашиваешь? Известный? Еще какой, известный да популярный, в беду попал. Деваха одна на улице приглянулась, хотел на картине изобразить. Говорит, лицо мадонны. А мадонна, видимо, криминальная. Обоих забрали. Звякни им, пусть творческих людей не обижают. В долгу не останусь. Мои иностранцы кое-что интересное привезли. Конфисковал все. Храню для тебя, дорогой. Да, отделение недалеко от Лиговки. Как догадался? По таксофону? У тебя ума палата.
Через несколько минут красный потный Шура замаячил возле двери отделения. Заметив Махова, осклабился.
- Во влип! Она меня чуть не убила. Как нож-то увидала, заверещала, как свинья недорезанная.
- Где перышко взял? Это Вадьки моего игрушка была.
И прямо к горлу лезвие подставляет. Я тоже орать начал, чуть не обмочился от страха. У меня такое с детства. Думаю, может, ты на помощь придешь. Хорошо, что ребята подоспели.
- Где она сейчас?- строго спросил Махов.
- Кто? Эта бандитская жена? Куда-то повели. Ой, трубы горят. Где моя премия.
- Держи, - Махов достал из портфеля бутылку. – Привет супруге. Устал я от вас, - и почти побежал в сторону метро.
В вагоне он отдышался и подвел итоги. Все, теперь, если кто и захочет найти адрес наследника, то придется подождать. Год, второй, третий. Ха! К
тому времени он, Владимир Викторович Ложкин, то бишь Лев Львович Махов, (не пора ли французский псевдоним придумать?), будет проживать с законной супругой на Лазурной берегу.
Так ему понравилась эта мысль, что непроизвольная улыбка мелькнула на губах, и он совсем не обиделся, когда девчушка лет десяти сказала ему застенчиво:
- Садитесь, дедушка! Вы такой милый.
А милый дедушка спешил на Таврическую улицу.
- Нужно бы соседку потрясти, да всю информацию про наследника выудить. Где бабки, дедки, какие близкие родственники еще имеются. Хорошо бы парочку фотографий слямзить в свой архив. Короче, поработать основательно нужно.
А на Таврической уже появились хозяева.
- Вот теперь, здесь и жить будем, - Славка окинул знакомую комнату хозяйским взглядом. – Ты, Санек, говорил, что тебе понравилось здесь, и мне тоже по душе. Но сначала объявляю генеральную уборку. Пылищи-то налетело.
- Конечно, - радостно согласился Санька, - мы ведь в больницах к чистоте привыкли.
- Дружно вы, ребята, работаете? – Антиповна заглянула в комнату. – Славик, а от матери-то не было вестей?
- Не-е-а! – Славка плюхнул мокрую тряпку на пол.
- Хоть бы сам съездил, навестил, - не унималась старая женщина. – Не болеют ли? Врать не буду, никогда ни к Белле, ни к Ульяне не была я сердечно расположена, а все равно беспокойство гложет. Вот, такие мы люди! Они тебя растили, ласкали, как с торбой писаной носились, а ты от них, считай, отказался. Из-за девчонки ведь. Помнишь? Славненькая такая с виду, и имя чудное какое-то носила.
- Хорошее имя, - буркнул Славик, - Лана, Светлана.
- Ну да, ты им Лану свою не простил. А я им Азалию не простила. Ту историю ты поди-ка много раз слышал?
- Слышал, слышал, - соврал Славка, мечтая поскорее закончить тягостный разговор.
А когда соседка, наконец, ушла, он, протирая фужеры и тарелки из серванта, подумал, что нужно бы поподробнее про бабку узнать. Тогда, может, что-нибудь проясниться в той истории, о которой толковал мужик с шевелюрой. Франция, наследник, старая мадам. А, кстати, как он себя назвал? Смыков, Фраков или Маков?
И тут раздался звонок в дверь.
Санька вернулся в комнату с человеком, о котором только что вспоминал Славик.
- Привет, привет, подопечный! Ты, я вижу, окончательно в себя пришел. Хорошо! А малец, кто таков будет?
- Санька, мой родственник.
Гость как-то насторожился, в глазах его мелькнули злые искры.
- И много родни у Шеромыжника? – Махов прикусил губу, мрачно подумав. «Черт возьми! А, если этот Славик не единственный наследник, а их целая орава? Что на всех деньги делить?» От этого предположения у Махова скулы свело.
- Родни много ли? – Славка задумался. – По материнской линии, с фамилией Шеромыжник, я, получается, один. А по отцовской – хватает.
- Ясно, - Махов немного успокоился. – Папашка, значит, погулять любил и везде в подарок детей оставлял. Встречал я подобных типов. Да, ребята, жизнь сложная штука, - он прошел к круглому столу, накрытому плюшевой скатертью. – Давайте, с уборкой заканчивайте. Сядем, чаю попьем, разговор есть серьезный.
- Опять про Францию? – усмехнулся Славка.
- Зря лыбишься, дело настоящее, без понтов, - Ложкин побарабанил
пальцами по столу.
Пока парни по очереди принимали душ, потом закипал чайник, а Славик на правах хозяина собирал нехитрый стол: сушки, сухари, засахарившееся варенье из крыжовника, гость стоял у окна. Он не видел ни стройного ансамбля палат дворца, ни зеленое волнующееся море Таврического сада, он мрачно размышлял. Все мысли сводились к тому, что эти шустрые родственнички – Санька и Славка должны быть под бдительным присмотром опекуна. Мало ли чего им придет в голову? Насобирают денег на дорогу и адье! Укатят во Францию без него, заживут там припеваючи, а он, Вовка Ложкин, так и останется в проклятой русской дыре. Ну, нет! Такому не бывать!
- Прошу к столу! – Славка склонил голову, как учтивый официант.
Санька радостно заржал:
- Кушать подано! Жрать садитесь.
Лев Львович улыбнулся по-отечески ласково.
- Значит так, ребятишки. И мне повезло с вами, и вам повезло со мной. Завтра на работу выходите. Слава – администратором общежития для иностранных студентов, а Александр его заместителем.
- Вот здорово! – по-детски искренне обрадовался Санька, - а что делать-то будем?
- Работа творческая, интеллигентная. Как сами понимаете, непыльная. Все конкретные инструкции и распоряжения на месте получите.
- А зарплата? – подал голос Славик, уже имеющий трудовой стаж.
Махов отлично понимал, что иногда в этой жизни нужно уметь не мелочиться. Хотя бы в обещаниях. Он выдержал паузу, кашлянул в кулак и, понизив голос, произнес.
- Так как работа будет связана со специфическим контингентом, то бишь с иностранцами, то и оплата труда будет производиться в валюте. Все надежно и заметано. Завтра в восемь ноль-ноль вам необходимо быть на рабочем месте. Адрес я вот здесь написал. Мне пора. Время – деньги. Прощайте!
Как только за гостем захлопнулась дверь, Санька вскочил и начал вытанцовывать что-то типа ламбады или праздничных плясок африканского племени.
- Ай, да мы! Ай, да здорово! Ой, ля-ля! Три рубля!
- Угомонись, пострел! – солидно произнес Славик, чувствуя себя очень взрослым и опытным рядом с бесшабашным пареньком.
- Если честно, мне этот Махов не очень нравится. Мутный он какой-то. Ты ведь не знаешь, что он ко мне в больницу притаскивался, плел невероятную ахинею. Будто я единственный наследник богатой француженки, и что мы с ним скоро поедем в Париж, как только будут решены все вопросы с документами.
- И я с вами поеду! – выкрикнул Санька. А потом вдруг лицо его скуксилось, глаза погрустнели, уголки пухлых губ обиженно опустились вниз. - Ты ведь меня не бросишь?
У Славки в носу защипало от нежной жалости к доверчивому пареньку.
- Дурачок ты, я ведь и Махову сказал, что ты мой брат. Вместе и поедем.
- Ура! – Санька опять запрыгал, как папуас.
Действительно, только дети так открыто и эмоционально реагируют на все события вокруг них. Славка с умилением наблюдал за прыжками и гримасами двухметрового ребенка.
- А я пирожки с капустой сегодня пекла, - Антиповна зашла в комнату с тарелкой, прикрытой салфеткой. – Думаю, чего мне одной старой сидеть. Вон, у вас как весело! – она даже притопнула в такт Санькиным пляскам.
Будильник заверещал в шесть тридцать. Санька не мог продрать глаза.
- Может, ну ее к лешему эту работу, - вяло пробормотал, утыкаясь носом в подушку, как замерзший котенок.
- Нет, уж, парень! – строго произнес Славик. Он бы и сам, конечно,
часика два еще покемарил. Но… теперь расслабляться нельзя. Он ведь за старшего. – По чашечке кофею и вперед!
Общежитие они нашли быстро. Комендант мерил шагами просторный холл.
- А, работнички, явились! И даже не опоздали. Похвально! Сейчас будете хозяйство принимать, - он широко развел руки, словно показывая принадлежность всего здания новичкам. – Вот, оно, все ваше пространство. Пройдем налево, вот эта уютная комнатка отныне ваша. Для жизни есть все: две кровати, две тумбочки, стол, шкаф. Холодильник в холле. Удобства в коридоре.
- Мы, что здесь жить будем? – удивился Санька.
- А почему бы и нет. Удобно, работа и жилье все рядом.
- Я как-то больше предпочитаю у себя дома ночевать! – Славка явно был недоволен.
- Ну, ну! Не делать преждевременных выводов! – комендант похлопал парня по плечу и достал бумажник из брючного кармана.
- Держи, это аванс за комнату, - он протянул стодолларовую купюру. – Я ее хорошему человеку уступил на время. Он аспирант. Над диссертацией работает. Ему тишина, уединение нужны. А, здесь, то дискотека, то дни рождения. Молодежь, одним словом. А тебе, друг мой, валюта в новой жизни, ты понимаешь, о чем я глаголю, очень пригодится.
- Да? – Славка растерялся. С одной стороны, не хотел он по чужим койкам валяться, комнату он свою любил, почитай, больше четверти века в ней прожил. С другой стороны – глупо отказываться от денег. Сумма-то приличная.
Слаб и грешен человек! Ложкин это хорошо понимал. Эта же мысль была у него в голове, когда он запросил с любвеобильного Сулеймана за аренду комнаты на Таврической триста долларов. Знал Ложкин, что не осмелится спросить сириец, отчего так высока плата. Потому, как не за метры квадратные платил, а за грех и тайну.
Вот и сейчас, чувствовал комендант, как только зашелестела купюра в Славкиных руках, забыл парень про гордость свою питерскую. А то развыступался, дескать, и стены чужие, и атмосфера непривычная.
- Когда переезжать? – тихо поинтересовался Славик.
- Сегодня вечером. И не забудь соседке сказать, что отправляешься в длительную командировку, а вместо тебя твой друг поживет.
- Ладно, все так и сделаю, - кивнул головой, отчего-то совсем поникший Шеромыжник.
Зато Саньке все было нипочем. Он пронесся по всем этажам. Заглянул на кухню, где венгерки готовили гуляш. Посидел рядом с поляком у телевизора. Заглянул в прачечную, там китаянки затеяли великую стирку. Паренька все забавляло, удивляло, приводило в восторг.
- Слава, классно мы здесь заживем!
- И заработаем. Ты забыл добавить весомую фразу, - назидательно проговорил комендант. – А теперь об обязанностях. Будете по очереди на вахте дежурить. Почту получать, вести журнал регистрации посетителей. Ну, конечно, участвовать в уборке, как помещений, так и территории вокруг общежития. Здесь мы все делаем сами.
- А, что в штатном расписании нет должностей дворника, уборщицы, кто там еще может быть, сантехник, электрик? – без всякой задней мысли спросил Славик.
- Лишних вопросов я не терплю и не приемлю! – жестко оборвал комендант. – Что за манера у русских людей до всего докапываться? До чужих зарплат, документов. Свои обязанности знаешь, ну и выполняй их, как можно лучше. Так, нет же, все мнят себя правдолюбцами.
- Вы правы, - согласился Славик, - сам не знаю, отчего меня в дебри бумажные потянуло.
- Газет, видно, много читаешь.
Вскоре, через неделю, другую парни втянулись в новую жизнь. Спокойные, дружелюбные, готовые откликнуться на любой призыв о помощи, и Санька, и Славик вызвали чувство симпатии и уважения со стороны всех обитателей беспокойного большого дома.
Да и надо признаться, комендант, затевая переселение, не ожидал, что приобретет таких бесценных работников. Выяснилось, что оба парня просто физически не могли переносить неисправности и технического беспорядка. Вечно они что-то подкручивали, прибивали, паяли. И все дела сотворялись, словно играючись, для своего удовольствия и приятного заполнения времени.
Комендант быстро просек ситуацию, когда к безотказным паренькам шли с просьбой, то фен починить, то телевизор настроить. Он выступил кассиром в новом мероприятии, помпезно названном им кооператив «Золотые руки».
В общежитии, как в любом российском очаге культуры имелся еще со старых времен, так называемый Красный уголок. Махов переоборудовал эфемерное заведение в конкретно-полезное. Он организовал библиотеку. Его горячие воззвания имели резонанс. И общежитская библиотека поражала своей масштабностью и наполненностью. Здесь имелись собрания сочинений классиков всех времен и народов, а также современная литература, редкие учебники, и даже конспекты бывших студентов.
Конечно, интеллектуальные порывы мало интересовали коменданта. Библиотека служила еще одним источником дохода. Книги выдавались на руки только за деньги. Махов не ленился и, как в былые советские времена подшивал прочитанные газеты и журналы. В его арсенале имелись подшивки разной направленности – секс, юмор, криминал. На подобное чтиво даже существовала очередь.
Теперь главным библиотекарем числился Славик.
- Я капиталистов просвещаю, - смеясь, рассказывал он вечером Саньке.
– Рассказываю им, кто такой Пущин, Кюхельбеккер, почему Некрасов был самым богатым из писателей-демократов.
- А сам-то ты откуда знаешь все это? – таращил глаза Санька.
- Действительно, откуда? Ах, да я же воспитывался двумя интеллигентками.
- Это ты про кого говоришь?
- Были у меня мать и тетка.
- Умерли, да? – Санькино лицо приняло жалобное выражение. – Давай, хоть на могилку сходим. Я вот еще чуть вырасту, обязательно разыщу мамкину могилку. Оградку сделаю, незабудки посажу, а, может, и анютины глазки.
Славка смотрел на пацаненка с удивлением. Откуда у подкидыша-сироты такая тяга к родной крови? Даже за себя стало обидно. Он-то почему такой сухарь! Или, как там говорится, Иван, не помнящий родства.
- Слушай, а давай попросим у коменданта выходные, ну на два-три дня и съездим к моим в гости. Они теперь в деревне живут. Слышал я, что там красиво.
- Ура! – заорал Санька. – Они живы! И мы их скоро увидим.
- А ты, чего так радуешься?
- Я за тебя радуюсь. Просто такой уж я шумный родился, - засмущался пацан.
Часть ТретьяГлава 9 Дедушка Юбер
Глава 10 Сестры-француженки
Глава 11 Потерянный Рай
Глава 12 Встреча в Москве
Глава 13 Синеглазый Король
Глава 14 Семейный Альбом
Глава 15 Трудная Любовь
Часть 5
Глава 16 Ночной ЗвонокГлава 17 В Париж
Глава 18 Валентинов День
Часть 6
Глава 19 Голубка
Глава 20 Режиссер Воронков
Глава 21 Борислава
Часть 7
Эпилог
Комментариев нет:
Отправить комментарий