Глава 1 Телемастер
Глава 2 Сын Арестанта
Глава 3 Лев Махов
Глава 4 Отличница
Глава 5 На Улице Таврической
Глава 6 Сердечный Приступ
Глава 7 На Крыльях Любви
Глава 8 Великие Переселенцы
Часть Третья
Глава 9 Дедушка Юбер
Глава 10 Сестры-француженки
Глава 11 Потерянный Рай
Глава 12 Встреча в Москве
Глава 13 Синеглазый Король
Глава 14 Семейный Альбом
Глава 15 Трудная Любовь
Часть 5
Глава 16 Ночной ЗвонокГлава 17 В Париж
Глава 18 Валентинов День
Часть 6
Глава 19 Голубка
Глава 20 Режиссер Воронков
Глава 21 Борислава
«Уже полночь, а я не могу заснуть. Сегодня папа возил нас с сестрицей в родовое имение. Там все так славно, воздух, как хрусталь прозрачный, сирень роскошна, как невеста, а на полянах красными бусинами рассыпана земляника. А люди, какие дивные! Простые, уважительные.
Мы ходили в церковь. Батюшка Опонас очень милый. Голос у него бархатный, а взгляд печальный. Он на меня смотрел строго и грустно, словно предупредить о чем-то хотел.
Обедали мы прямо в саду. Сказочно. Потом папенька с маменькой пошли в дом отдыхать, а мы с сестрой взяли ажурные зонтики и отправились на прогулку. Я и сама теперь уж не знаю, отчего мне в голову пришла та странная мысль, навестить тетку Варвару. О ней, в нашей семье всегда говорили шепотом, потому, как умела она ворожить, судьбу предсказывать, а дело это нелюбо для бога.
Нашли ее домик возле самого леса. В дверь постучали – нет ответа. Я решительно вошла внутрь. Поначалу ничего не видела в полумраке, только запах терпкий почувствовала. Травами сушеными пахло, свечами спаленными. А тишина такая, что уши заложило.
Полина ойкнула, выдернула свою руку из моей и выбежала вон. В угаре, видимо, ведро перевернула. Грохот по всей избушке прокатился. А я осталась, хотя чувствую, как от страха взмокли ладони.
- А ты, дева, смелая! – тягучий голос послышался откуда-то из дальнего темного угла.
Я сначала шаги услышала. Легкие, стремительные. И вдруг рядом увидела ее. Я ведь думала, что она старая, сгорбленная, с клюкой. А передо мной стояла статная красавица. Черные волосы, на прямой пробор расчесанные, по плечам струятся. Брови, будто углем нарисованы четкой дугой, а глаза светлые, как крыжовник на просвет. На ней просторная
холщовая рубаха, и, по-моему, тетка была босиком.
- Нисколько не боишься? – усмехнулась она и взяла меня за руку. Рука у нее прохладная, приятная.
- А почему я должна своей родственницы бояться? Мой папенька вам кузеном приходится. Я Варвара, и у вас такое же имя. Разве не так?
Она засмеялась. Смех такой, словно ручей журчит.
- Проходи, детка! Нравишься ты мне. Садись напротив меня. Что узнать-то хочешь?
- Я? Да так, ничего. Ну, если желаете, расскажите о себе, - промямлила я, так как окончательно растерялась и не знала, о чем говорить.
- Пустое, про других-то слушать. Давай-ка, в тебе разберемся. Раскрой ладони…
- О, милая, жизнь у тебя будет долгая-долгая, со страстями, мужской беззаветной любовью, богатой будешь, здоровой, а смерть мученическая придет, от поганого человека удар примешь.
- Ой, тетушка, боюсь я! Может, не нужно больше говорить, - шепотом попросила я.
А она крепко мне пальцы сжала:
- Нельзя нам с тобой уже останавливаться, в воды темные по пояс вошли. Э-э, да, ты не кручинься. Замуж скоро выйдешь. Как пятнадцать исполнится, вскружит тебе голову мужчина-красавец. Загляни в это зеркало, видишь там портрет?
- Ничего не вижу, - пропищала я, ни жива, ни мертва.
- А я вижу, ах, какой бравый, да румяный. Но черный ветер вокруг. Будешь от сердечных сквозняков его маяться и страдать. Обида на мужа к другому человеку приведет. Любить он тебя будет крепко и верно. И ребенка от него понесешь. Мальчика. С этой тайной жить будешь. Второй твой муж будет старым. От него девок нарожаешь. Любить будешь запоздало и истово первенца. Хороший человек вырастет. В дом жену приведет. Внука
тебе подарят. Но все вы в один день исчезнете, испытав муки и боль.
- Подожди-ка, подожди, - Варвара зажгла две свечи, налила в фарфоровую миску воду, яйцо туда бросила, что-то пробормотав, сказала:
- Мальчика спасет женщина с именем Жизнь. А полвека спустя другая женщина с именем твоего первенца, продолжит род твоего единственного настоящего мужа, - она замолчала.
- Как путано все. Устала я, - тетка откинулась на спинку стула, закрыла глаза.
А я вдруг перед собой не черноволосую красавицу увидела, а старуху со сморщенным темным лицом, без глаз и губ. Себя, не помня, я вскочила со стула и выбежала. Даже зонтик и перчатки впопыхах оставила. По улице бежала, а в голове теткины слова крутились.
Честно признаюсь, многого не поняла. Вот сейчас, почти все слово в слово записала, и так страшно стала. Зачем ходила? Может, лучше, когда человек ничего не знает о своем будущем?
Сестренка, молодец, никому не проболталась, а то бы папенька гневался, а маменька мучилась бы мигренью.
Завтра уезжаем ранним утром в Петербург. Прощай, тетка Варвара, прощай улица Луговая, дом один».
Андрей еще раз перечитал листочки, испещренные круглым детским почерком. Теперь сомнений у него не было, именно в том доме, возле которого он бродил сегодня, и произошла встреча его бабушки, Варвары Воронковой с ворожеей-тезкой.
Из рассказов Зои, он знал, что Варвара Аркадьевна действительно была дважды замужем. Первый муж погиб молодым. Второй умер от старости. Варвара с детьми и челядью приняли мученическую смерть от руки бандита, именующего себя революционером.
По чистой случайности, уцелел из всех Воронковых лишь, он, Андрей. Спасла его нянька. Так, что по этому поводу говорила гадалка? Ну, конечно,
опять все совпадает: женщина по имени жизнь. Это же – Зоя. Лишь совсем недавно Андрей отыскал в одной из книг, что именно это имя в переводе с греческого обозначает «жизнь». Значит, теперь нужно выяснить, кто тот человек, который, по словам ворожеи, любил Варвару беззаветно. И, если опять же верить гадалке, именно он является отцом первенца, а значит приходится родным дедом ему, Андрею Бориславовичу Воронкову. У этого человека могла быть семья, дети, внуки. Если они живы, то Андрей не одинок на Земле. Но как отыскать их след?
Андрей встал из-за стола, подошел к окну. В форточку струилась прохлада летней ночи. Была бы рядом Зоя. Они бы вместе пораспутывали этот клубок. Видимо, пришло время.
Раньше Зоя прятала шкатулку, в которой хранился дневник Варвары Аркадьевны, потом даже предлагала:
- Давай поразмыслим над записями, сдается мне, что кроется в них какая-то жгучая тайна.
А он отнекивался. Всегда причины были убедительные – то срочная роль, то интересный сценарий. И вот стоило случиться этой разлуке.
Театр уехал на гастроли по городам Волги. Воронков остался в городе, вот-вот должны были начаться съемки фильма, где он был утвержден на роль директора крупного завода. «Я должен завтра же позвонить на студию и отказаться от этой роли», - эта мысль мелькнула тенью в сознании, а потом вдруг тяжело застучала в висках.
- Во-первых, образ диктатора с партбилетом в кармане, мне не по нутру. Во-вторых, у меня осталось совсем немного времени здесь, на земле, и я не желаю больше растрачивать его на чьи-то чужие замыслы и амбиции.
Андрей плеснул в маленькую рюмку теплого коньяка и вернулся к столу.
Щелкнул замочек на шкатулке.
«Боже мой! Я влюблена. Он необыкновенный, умный, обаятельный. Когда он смотрит на меня, земля уходит из-под моих ног. Ради него я готова
на все. Теперь мне смешно вспоминать моих мальчиков. А ведь казалось, любовь! А было просто любопытство. Каждую секунду я думаю о нем. Вспоминаю, как он подошел к нам на балу у графини Н., как учтиво представился и испросил позволения у матушки ангажировать меня на танец. О! Рука его коснулась моей талии. Какое блаженство! А глаза, синие глаза волшебника, дьявола, искусителя.
Теперь Жоржик каждый день бывает у нас. Мы музицируем в четыре руки, рисуем в альбомах. С ним мне все в радость. Сестра говорила мне, что все военные – ограниченные, неинтересные люди, якобы у них в голове лишь марш-броски и интрижки с легкомысленными женщинами. Как она не права!
Мой Жорж – душка! В Сочельник Жорж объяснился мне в любви. Это случилось вечером, но мое сердце предчувствовало это счастливое мгновение давно.
Все! Все! Родители дали согласие на наш брак. Хотя на папеньку я немного обиделась. Обычно, он тактичен и деликатен, а тут вдруг заявил мне: «Признаюсь, Варюшка, не о такой партии для тебя я мечтал»! Как они могут рассуждать, что-то взвешивать, сравнивать. Любовь! Как я счастлива!
Сегодня мы с Жоржиком сидели совсем одни. Он сжимал мою руку, нежно перебирал пальчики и все повторял и повторял сладкие, нежные слова. Ах, будут ли в моей жизни минуты счастливее этих? А сумерки были серебристо-сиреневыми».
« Вот уже год, как я не раскрывала свой дневник. Мой муж! Как редко я его теперь вижу. У них то учения в полку, то еще какие-то дела. Отчего-то тоска на душе, и плакать часто хочется.
…Сегодня ходила к доктору. Жорж сердится, отчего я не могу ему подарить сына. Познакомилась с А.Ш. Что-то есть притягательное в этом человеке. Он очень отличается от всех, кто окружает меня.
… Ужас! Горе и отчаянье. Мое сердце в трауре. Я вдова. Бедный, бедный Жоржик!
…Семь лет я не открывала свой альбом с записями. Я другая теперь. Все, что раньше удивляло, восхищало, абсолютно не трогает мое сердце нынче. Мне кажется, что мужчин я теперь вижу насквозь. Неинтересные они существа. Зачастую хвастливы, болтливы, чванливы и глупы. Хотя, безусловно, встречаются отдельные личности. Но сердце мое молчит.
Умение любить – это своеобразный талант, которым Бог награждает лишь избранных. Как это не печально, но я увы! не одарена этой способностью – любить безрассудно. А.Ш. – другое дело. Что он нашел во мне? Завтра я непременно поеду к нему.
…Мой муж Борис Глебович замечательный человек. Я ценю его ученость, степенность, воспитанность. Во время путешествия в Америку, я чувствовала себя прескверно. Меня укачивало, тошнило, кружилась голова, я была уверена, что это морская болезнь. А оказалось… под сердцем вызревал плод любви. Никольская ночь»!
Андрей отложил в сторону альбом в сафьяновом переплете, взял в руку остро-отточенный карандаш и попытался набросать план зарождающегося сценария. Всю ночь он просидел за письменным столом. А утром бледный, с черными подглазьями, перечитав свое творение, театрально-громко расхохотался и разорвал на мелкие кусочки густо-исписанные листы.
Через два дня театр вернулся с гастролей. Зоя Феофановна с порога почувствовала, что душа Андрея в каком-то смятении. Она пыталась рассказывать ему о том, как принимали спектакли наивные и доверчивые зрители из провинции, какие чудесные заметки появились в местной прессе.
- Вот почитай, как расхвалили Сергеева и Болдину!
Он рассеянно слушал, кивая головой, перебирал программки, фотографии, а потом вдруг предложил.
- Зоюшка, давай прямо сейчас поедем в тот дом, где ты жила с моими родителями.
- Почему так спешно? – Зоя внимательно посмотрела в бледное мужское лицо.
- Горит здесь, - он приложил руку к сердцу, - боюсь, вдруг не успею. Не успею прочувствовать и понять.
- И я боюсь, Андрюша. Мне страшно идти туда. Я поняла, что со временем прошлые события, и хорошие, и ужасные воспринимаются сердцем острее. Тогда-то я глупая была, душой неопытная. Да, и инстинкт жизни был силен. А сейчас… выдержит ли сердце?
- Мы ведь вместе!
- Да, да, - она невесело усмехнулась, - и тогда мы были вместе. Только ты был беспомощным, маленьким. А теперь, получается, ролями мы поменялись.
До Моховой они доехали на такси. В парадной пахло бездомными кошками и летней пылью. Широкая, некогда шикарная лестница вид имела прескверный. Грязные, с прилипшими окурками ступени, разбитые перила.
- Сердце гудит, как колокол, перед бедой. Ноги подкашиваются, - Зоя запыхалась. – Вот, здесь Семен сидел, - она шмыгнула остреньким носиком, - царство ему небесное! А вот тут я его ждала… Нет, ты только посмотри на нашей двери опять какая-то надпись!
- Похоже, это просто список жильцов, - Андрей легонько нажал на кнопку замызганного звонка.
За дверью что-то зашумело, загрохотало, словно враз с гвоздей сорвались несколько металлических тазов.
- Боже! – Зоя испуганно перекрестилась.
Дверь распахнулась широко и резко. На пороге стояла девица. Ее возраст не возможно было определить с первого взгляда. Крупное тело с высокой грудью и крутыми бедрами венчала голова с растрепанными светлыми
7
волосами и розовым пухлощеким лицом. В голубых глазах искрилось детское любопытство, а сочные, яркие, словно малиной вымазанные губы, вытянулись в трубочку.
- У-У! Мамани нету! – низким голосом протянула девица. – Боля – я, я - Боля, - она улыбнулась. На розовых щеках обозначились нежные ямочки. – Нету-ти, нету-ти, - плаксивая гримаска пришла неожиданно на смену наивной улыбке.
Андрей и Зоя поняли, что перед ними, мягко говоря, не совсем психически здоровый человек.
- Простите, что мы вас побеспокоили, попробуем зайти в следующий раз, - Зоя показала глазами Андрею, что визит неуместен и бесполезен.
Но тот вдруг заупрямился. Он снял шляпу и, ласково глядя в девичьи глаза, мягко произнес.
- Можно пройти? Понимаете, я режиссер, и задумал сделать картину об одной семье. Замечательной семье, которая давно-давно жила в этих стенах. Мне хочется выглянуть из окна, какой там вид. Наверное, он не очень изменился? А черный ход заколочен? В ванной комнате на полу плиты изумрудного цвета? Вещи надолго переживают людей.
Зоя вздрогнула, вместе с вздохом из груди вырвался жалобный всхлип.
- У-У, - сочувственно протянула девица. Она явно не поняла, о чем толковал лысый незнакомец, но откликнулась на скрытое в мужском голосе страдание. – У, красивый! Кровит здеся, - девица положила белую пухлую руку себе на грудь. – Болю, болю, - бормоча, она шла следом за гостями.
- Андрюша, смотри, вот здесь была детская, - они зашли в просторную светлую комнату.
На широком окне болталась дешевенькая занавеска. У стены, обклеенной пожелтевшими газетами, стояла металлическая кровать, покрытая серым тощим одеялом. Напротив стоял стол, на нем топорщилась жесткая, какая-то несусветная ткань. На колченогом стуле восседал плюшевый зверь,
8
отдаленно напоминающий медвежонка без глаз и носа.
- Боже мой, - всплеснула руками Зоя, - отчего же люди стали так некрасиво жить? Давай уйдем, Андрюша. На сегодня достаточно. Мне становится так плохо, словно я заболеваю.
Андрей, как будто и не слышал жалобной женской просьбы. Душа его была охвачена вихрем непонятных чувств.
- Пойдем, пойдем с Болей! – девица схватила режиссера за руку и потянула вглубь темного коридора.
На кухне, вдоль закопченной, темно-зеленой стены тянулись разнокалиберные столы. На них громоздились помятые кастрюли, заскорузлые миски. Из крана дребезжащей струйкой текла вода. Раковина ядовито-желтая изнутри, снаружи была черной.
- Нет, я не могу все это видеть, - из Зоиных глаз потекли слезы. – В этой столовой мы обедали. Теперь я понимаю, почему я не хотела сюда приходить. В моей памяти были светлые, красивые комнаты, наполненные изящными вещами, а сейчас я чувствую, как теряю то, что хранила, как драгоценность, - она заплакала еще горше.
- Тю-тю, слезки, да? – девица вытянула малиновые губы, свела пушистые брови к переносице и тоже заревела в голос. – Ты хорошая, а они, - она погрозила кулаком в сторону убогих шкафов, - звери…
- Боля, Боля! – вдруг раздался встревоженный женский голос. – Ты с кем разговариваешь? – невысокая, стриженая, похожая на серенького взъерошенного воробья, женщина торопливо вошла на кухню.
Увидев незнакомых людей, она остановилась. На бледно-прозрачных щеках загуляли бордовые пятна.
- Извините, но, что здесь происходит?
- Не волнуйтесь, не волнуйтесь, сейчас мы вам все объясним, - Андрей Бориславович тихо и терпеливо, как маленькому ребенку, рассказал женщине о цели визита
Она, приоткрыв маленький рот, заворожено смотрела на говорящего. А потом вдруг радостно просияла:
- Поняла. Вы ведь актер. Я, как вас увидела, подумала: откуда я знаю этого человека. Ой, забыла, как фильм называется. Завтра на работе девчонкам расскажу, не поверят ведь.
- Тогда и не нужно ничего говорить, - Андрей улыбнулся. – Будьте добры, покажите нам квартиру. Уверяю вас, много времени мы у вас не отнимем.
- Сейчас, я только кофту сниму, да сетку занесу, вот по случаю крупой отоварилась, - она смущенно суетилась, еще не зная, как себя вести с именитыми гостями.
- А квартира наша неудачная. Говорили, что здесь давно кого-то убили. Без вины виноватого. Вот, видимо, та загубленная душа сама мучается до сих пор, и в тоску вгоняет всех, кто здесь поселится.
Мы-то с Болей сюда перебрались, как блокаду сняли. Наш дом на Васильевском под чистую разворотило. Боля, ты где, моя девочка? – женщина встревожено завертела головой.
- Сестра ваша? – шепотом спросила Зоя.
- Племянница. Дочь сестры моего мужа. Ольга родила девочку аккурат, через месяц, как война началась. Мы ведь думали, что ненадолго заваруха, в эвакуацию не поехали. А потом - блокада. Честно скажу, ужас кромешный был. Но мы, слава богу, еще ничего жили. Я в посудомойках при столовой в Смольном работала. Начальники и тогда ели сытно. Конечно, особо не жировали. Но суп, каша, компот завсегда. Остатки по кухне главный повар Игнатьич делил по справедливости.
Я и Олюшку кормила, и еще двух соседок поддерживала. А она, Ольга-то померла от аппендицита. Не прооперировали, врачи подумали, от голода животом маялась сердечная. А Болечке и трех годков не было, как мамку закопали. Кроха крохой, а тосковала, как большая. Тогда и случилось у нее
что-то с головенкой. Говорить перестала. То бывает, три ночи напролет не сомкнет глаз, лежит, вздыхает, тихонько плачет, а то сутки напролет спит – не добудишься.
В обычную школу не взяли. А в интернат я не отдала. Сама занимаюсь с ней, когда время есть.
- Ба! Болечка! Что же ты так вырядилась? – ласково обратилась она к племяннице, которая танцующей походкой выплыла из-за двери одной из комнат.
Без улыбки невозможно было смотреть на девицу. Она натянула на себя все, что, по ее понятиям, казалось необыкновенно-прелестным. На лохматую голову нахлобучила вылинявшую голубую панамку с помятой бумажной ромашкой посередине. На шею повязала огромный бант в горошек, так обычно дети украшают котят. Юбку она соорудила из клетчатого, тронутого молью шерстяного платка.
А лицо! Красным карандашом Боля обвела губы и намазала кружочки румянца на щеках. Черным вывела стрелки от глаз к вискам и нарисовала жирную черную мушку над верхней губой.
- И куда мы, такие красивые собрались? – добродушно поинтересовалась женщина-воробей.
- Замуж! – ответила девица и, задрав подбородок, подплыла к Воронкову и уставилась на него грустными и умоляющими глазами.
Он не растерялся. - Прошу! – протянул ей руку.
- Не обижайтесь на нее, - шепотом попросила хозяйка квартиры, - она играет. – Так вот, про квартиру вы просили рассказать. В этой комнате вдова Люкова жила. Год назад повесилась на дверной ручке. В милиции служила, бумажки какие-то составляла. До сих пор не пойму, что с ней произошло. Такая справная была женщина, кавалер приходил к ней, Болю конфетками угощал. На Первомай Люкиной всегда премию давали. Живи и радуйся. Ан нет!
А в этих двух смежных комнатах семья Шлыковичей обитала. Тихие, спокойные люди. Оба в институте студентов учили. Не то математике, не то физике. Отравились, говорят, грибами. Мы тогда с Болечкой из города уезжали, я на лето в санаторий пристраиваюсь посудомойкой. Очень удобно. Свежий воздух, еда, да и копейку какую лишнюю заработаю. Я ведь с детства никакого труда не чураюсь. Ах, да! О чем я? Вернулись мы, значит тогда. А в коридоре крышки от гробов. Шлыковичи долго мертвые в комнате лежали. Запах уж в подъезде стоял. Верно я вам говорила, неудачная квартира.
Вот еще смотрите, в этой маломерке Ванька Пудров жил, пил забулдыга. Однажды со своего Треугольника, завод такой, калоши вынес. Знамо дело, хотел на бутылку променять. На проходной его и взяли. Срок получил. И там, дурень, успокоиться не мог. Бежать вздумал. Ну, теперь в лагерях до самой смерти прописан. Жалко мужика. Он с Болечкой играть любил, особенно в жмурки. Вот уж оба хохотали!
- Так, что же получается, вы одни здесь живете?
- Да, - женщина обвела глазами убогие стены. – Одни, к счастью и несчастью. С одной стороны хорошо: на кухне у плиты я одна, хоть пять сковородок задействуй, в сортир опять же очереди нет… После блокады нас здесь два десятка проживало. Представляете, да, что утром творилось! А с другой стороны, страшно бывает. Ночью ветер завоет, а мне голоса тоскливые слышатся вперемежку с плачем, в окнах глазищи чужие мерещатся. Жуть, - она поежилась. - Управдом говорил, что скоро подселят новых жильцов. Знаете, какие очереди на жилье нынче? А полгорода пустует. Я и еще такие квартиры, как наша знаю. Неразбериха!
- Простите, - Андрей учтиво наклонил голову, - мы ведь даже имени вашего не спросили.
- Люся я, Петрухина, по батьке Прокопьевна. Это я вас заболтала. Может, кипяточку согреть? У меня и варенье припасено для гостей. Черничное.
Сами собирали.
- Спасибо, в следующий раз обязательно попробуем. Теперь нам пора.
Боля, услышав эти слова, вдруг заревела в голос, как обиженное трехлетнее дитя, прижалась большим жарким телом к Воронкову.
- Не надо уходить! Не надо! Боле плохо! – отчаяньем и страстью были переполнены девичьи глаза.
Воронков, всю свою сознательную жизнь общавшийся с актрисами, от неожиданности оторопел. Впервые, он не почувствовал ни малейшего намека на театральность и игру, все было настоящим - слезы, крик, горячие руки.
- Я приду, приду, девочка, к тебе, - он снял с нее нелепую панамку и гладил по голове, которую Боля мгновенно в сладком оцепенении склонила ему на плечо, при этом она прикрыла глаза, как котенок, мурлыкающий от нежных прикосновений.
И действительно он вернулся. Но уже не как гость, а как полноправный хозяин с ордером на все пустующие комнаты. Среди влиятельных чиновников были поклонники таланта Воронкова. Один из них был не просто удивлен, а возмущен.
- Как так, почему известный актер еще не обратился в Горсовет с заявлением об улучшении жилищных условий?! Скромность, конечно, украшает! Но жить в сыром крысятнике? Это слишком! Это непростительно для человека, себя уважающего. Мой отец говорил: - Наше внутреннее «Я» формируется окружающей средой и красивыми приятными вещами, - он раскрыл серебряный портсигар с вкрапленными изумрудами. – Угощайтесь. Кубинские. Качество отменное.
В конце встречи он попросил Воронкова оставить автограф.
- Жене подарю. Она по артистам с ума сходит. А, может, в гости зайдете? Мы люди гостеприимные!
- Непременно! – Воронкову понравился этот румяный толстячок,
живущий вкусно и весело. А еще больше Андрею пришлось по душе, как чиновник-оптимист тут же куда-то позвонил, строго распорядившись.
- Чтобы никаких проволочек и бюрократических задержек, артист должен завтра же переехать. Адрес он вам скажет. Вы меня хорошо поняли? Все!
Андрей, улыбаясь, шел по просторному коридору. Был он необыкновенно хорош в голубой тенниске, светлых брюках, загорелый, легкий.
Люся и Боля не сводили с него завороженных взглядов. Он был для них посланником из другого мира, где ходят нарядные женщины в душистых шелках, где кушают необыкновенные блюда и пьют игристое вино.
- Теперь вы - мои милые соседки! Я очень рад этому счастливому случаю. Посмотрите, что я вам принес, - он протянул Люсе сумку с продуктами. – Нам иногда кое-что перепадает от власть имущих. Там хорошая колбаска, сыр, чай, кофе. А тебе, прелестное дитя, вот эта замечательная коробочка.
Боля осторожно взяла в руки подарок, понюхала.
- Вкусно!
- Она ведь и не видела таких конфет, - засмущалась Люся. – Болечка, ты открой коробку и попробуй.
- Не-а, - девушка крепко прижала к груди цветную картонку и закружилась вокруг Воронкова, как большая мохнатая бабочка.
Удивительно, но эта непосредственная, искренняя девушка-дитя нисколько не раздражала и не напрягала Воронкова, обычно тяжело входящего в новые отношения. Более того, в течение этих недель, пока он оформлял жилищные бумажки, договаривался с ремонтной бригадой, Андрей много раз мысленно возвращался к образу девушки, столь непохожей на всех, кого встречал ранее.
В одну из комнат прописали молодую журналистку. Саня факт переезда
практически проигнорировала.
- Подумаешь, радость великая! Стены и потолок, все это – чушь и условности. Главное – это храм в душе. А храм в душе – это любовь, - она не уставала рассуждать о неземных чувствах, но почему-то ходила в обнимку только с подружками. Мужчины вызывали у нее чувство брезгливости и страха.
- Творческая натура, у них все по-другому, - понимающе кивала головой Зоя Феофановна, не умеющая критиковать и осуждать людей, тем более близких.
Зоя Феофановна поселилась в самой светлой и заветной для ее сердца комнате. Именно здесь когда-то стоял овальный, орехового дерева стол, за которым она, девчонкой играла с барыней в подкидного, читала вслух или просто секретничала.
Воронков настаивал.
- Зоюшка, напрягись и вспомни все в деталях. Предметы мебели, цвет обивки, обои, портьеры, посуду. Я приглашу художника, и мы вдохнем аромат жизни моих предков в сегодняшние дни.
Зоя не соглашалась.
- Но людей-то ни один художник не вернет.
После мощного ремонта бывшая коммуналка стала неузнаваемой.
- Вы только посмотрите, какой королевский паркет! – отчего-то Люсю-воробья особенно взволновало преображение пола. – Кто же додумался три слоя краски намазать на такую расчудесную деревянную мозаику, да еще сверху клеенкой заклеить?
- Зато сохранился как! – смеялся в ответ Воронков.
В последнее время он чувствовал себя счастливым и молодым. Словно, живительная энергия наполняла квартиру, где почти полвека назад жили люди, родные с ним по крови.
Наконец, наметили день переезда.
- Ну, Маркиз, заходи! – Зоя открыла вместительную сумку, и на сияющий паркет мягко выпрыгнул крупный черный кот с белой плоской мордой, на которой хитро поблескивали изумрудные глазищи.
- Ах, у нас цирк! – Боля захлопала в ладоши.
Маркиз внимательно осмотрел веселую девушку и в знак расположения потерся мохнатой головой об полные теплые ноги.
- Знатный, важный, чисто барин, - Люся с опаской посматривала на четвероногого жильца, бесцеремонно обнюхивающего углы. Ее присутствие кот проигнорировал, словно и не заметил худосочную серенькую женщину. А та поинтересовалась у Зои:
- Кто же вам удружил это лохматое чудо?
- Любовь нам посылают небеса, - ответила Зоя, чем очень удивила спрашивающую.
Люся икнула и решила на эту тему больше не разглагольствовать. Боялась она фантазий в чужих головах. Вон, как порой бывает трудно и непонятно с Болей…
Маркиз и Зоя… Их первая встреча произошла осенью. Зоя вышла из подъезда, торопясь на утреннюю репетицию, и вдруг где-то над головой услышала звонкий возглас.
- Я вас уверяю, на мяуканье это было совсем не похоже, - рассказывала она позже, - меня кто-то окликнул!
Обернувшись, и никого не увидев, женщина пожала плечами и заспешила дальше. Зов повторился. Но теперь стало ясно, что странный звук исходил сверху, чуть ли не с небес. Зоя стала вглядываться в пеструю макушку дерева. Среди желтых резных листьев она рассмотрела два светящихся огонька.
- Ты кто? – шепотом спросила Зоя.
Треснула сухая ветка и к ногам женщины спрыгнул смешной котенок-подросток. Был он головастый, тонконогий и хвост имел длинный и
мокрый.
- Вот ты, какой забавный, - Зоя наклонилась и почесала за маленьким треугольником уха. – Извини, но я ничем не могу угостить тебя. На работу бегу, - она взглянула на часики, - ай, ай, могу и опоздать, заспалась в это дождливое утро.
Котенок упрямо шел за женщиной.
- Заблудишься, не ходи дальше! – Зоя сердито притопнула ногой.
Он остановился и, склонив голову набок, долго смотрел ей вслед.
В суете гудящего театрального улья, Зоя и думать забыла про утреннего знакомца. Вечером, она немало удивилась, обнаружив черного котенка, сидящего возле парадной.
- А это ты, дружок! – Зоя очень устала. Утром репетиция, вечером спектакль, один из тех, что требует особого внимания костюмеров, реквизиторов, так как действие происходит в разные эпохи.
- Ты голодал, наверное, целый день? Подожди, я тебе что-нибудь принесу. К сожалению, взять тебя к себе не могу. У нас живет Люся. Она кошка пожилая и степенная, четвероногих гостей не особо жалует. Переживать будет или вдруг обидит тебя.
Когда Зоя вынесла блюдце с молоком, котенок звонко помурлыкал, благодарно потерся об ноги и ушел ночевать на дерево.
С тех пор каждый день пушистый поклонник провожал и встречал Зою. Она выносила ему «остатки с Люськиного стола», то колбаску, то кусок рыбьего хвоста. Кот ел не спеша, с горделивым достоинством, всем своим видом показывая, что еда не главное в жизни, а тем более в их нежных отношениях.
В январе, когда трескучие морозы обрушились на город, кот, которого Зоя за светские манеры, окрестила Маркизом, неожиданно исчез. Может, и забыла бы она о нем. Мало ли бездомных кошек шатается по дворам. Но Маркиз стал являться к ней во сне. То он шел за ней следом, то заглядывал в
17
форточку, то сидя на дереве, звонко окликал, как тогда, в первый раз. И, однажды в свой выходной день, Зоя не выдержала и отправилась на поиски кота.
Мальчишки, барахтающиеся в снегу, сообщили, что в их подвале живет кот, но он рыжий и старый. Дворничиха Светка перечислила с подробным описанием внешности, кошек, обитающих в булочной и молочном магазинах.
- Я их почему так хорошо знаю? – она хитро прищурилась. – Сама их им и подкидываю. Ну, чего бедные животины в стужу на улице будут мерзнуть…Какого ты ищешь? Черного с белой мордой? Нет, не встречала!
- Маркиз! Маркиз! – звала Зоя, заходя в парадные соседних домов.
Ни звука в ответ. Изредка где-нибудь тявкала собака, уловившая далекие чужие шаги. К вечеру, она вернулась домой, измученная бесполезными поисками. Ленивая Люся даже не вышла встретить хозяйку. Спала мохнатым клубком на подушке, расшитой васильками.
- Вот, ты в тепле нежишься, а мальчик, такой искренний и преданный, мается где-то, - проворчала Зоя сердито.
Она еще не успела облачиться в домашний халат, как в дверь кто-то постучал.
- Тетенька, я вспомнил, - пацаненок лет семи со щеками по снегиринному розовыми, с головы до пять весь заснеженный, громко шмыгнул носом.
- Машина страшная по двору ездила. Дядьки сетками ловили кошек. Может, там и ваш черненький был.
- Спасибо, малыш. Ты замерз, может, чайку с конфеткой выпьешь.
- Не-а, меня мамка заждалась, поди-кось, - он убежал, оставив Зою в еще более расстроенных чувствах.
«Мы в ответе за тех, кого приручили», - эта фраза крутилась в голове на следующий день, когда она сквозь метель добиралась на край города, где
18
находился приют для бездомных животных.
В дощатом неотапливаемом сарае сидела сердитая женщина в телогрейке, мужской ушанке и огромных серых валенках.
- Гражданка! – грозно прогудела женщина, - вы по какому вопросу.
Зоя растерянно, как провинившаяся школьница, тихо сказала:
- Котика ищу.
- Вон, в той клетке смотрите. Завтра всех усыпим. Одна зараза от них. У вас, видно, детей нет, - тетка с укором и осуждением смотрела на Зою. – А мои пацаны от этих уличных хвостов лишаи, да глисты домой носят.
В металлическом ящике сидели, лежали, беспокойно бегали разномастные кошки, рыжие, полосатые, черные. У Зои зарябило в глазах, пока она пыталась разглядеть их по отдельности. Маркиза среди зарешеченных животных не было.
- Они голодные, - грустно произнесла Зоя.
- Вот и накорми! – безаппеляционно отрезала баба в телогрейке. – На словах вы все добрые, а чуть что не так, вышвыриваете кошек за дверь. Скажи, откуда они все здесь взялись. Ясное дело, надоели хозяевам.
Зоя уже хотела уходить, мучительно раздумывая, а не взять ли котенка из этого плена. Хоть одного спасти и обогреть! И вдруг она услышала тот особый возглас, которым звал ее Маркиз. И опять голос шел сверху.
- Кто там? – Зоя пыталась вглядеться в деревянные перекрытия под крышей.
- А там, вообще чумак бешеный. Витька сказал: «Персонально эту тварь уничтожу»! Видела бы ты, как он руку мужику прокусил. Опасный зверь!
- Маркизик, Маркизушка, - запричитала Зоя. – Я пришла за тобой. Будешь теперь в доме жить. Я виновата перед тобой, не сердись и прости меня.
Тетка покрутила пальцем у виска:
- Чокнутая! По тебе психушка плачет.
19
А «чокнутая» вдруг резко повернулась к ней и строго выговорила:
- Будьте любезны, освободите помещение. Бедное животное напугано и вам не доверяет, поэтому не спускается. Зачем вам лишние проблемы?
- А че ты так разгорланилась, - тетка пожала плечами, - ну, и пойду выйду, давно уже хочу по нужде, живот аж раздуло.
И точно, только захлопнулась дверь, Маркиз спрыгнул к Зоиным ногам. Зоя склонилась к нему и обомлела. Ухо кота было разорвано, под носом запеклась кровь, с одного бока шерстка была выдрана и на тонкой голубой кожице зияли круглые ранки.
- Я боюсь тебя трогать. Больно будет, - Зоя всхлипнула. – Попробуй, сам заберись в сумку, там платок пуховый. Я тебе ее вот так, удобненько раскрою. Ну, прыгай!
Маркиз понял.
- Люся! – заявила Зоя с порога, - я тебе ребенка принесла. Обижать не смей, он и так настрадался, бедолага.
Разумная Люсяя стала облизывать котенка, потом позволила ему поесть из своей тарелки и даже уступила теплое местечко у батареи, сама легла с другой стороны, громко мурлыкая.
Вскоре Маркиз поправился и как-то незаметно превратился из тщедушного подростка в огромного смышленого котяру.
Даже Андрей, не особо жалующий мяукающих представителей фауны, признал и уважал Маркиза за его понятливость, преданность и чистоплотность.
Старушка Люся расхворалась всякими женскими болезнями, и кошачий гинеколог предложил усыпить бедняжку, орущую по ночам от боли.
С Маркизом Зоя старалась не расставаться. Она таскала его в огромной корзине с собой на работу, возила на гастроли. Он с удовольствием путешествовал, вел себя спокойно, с грациозным достоинством, как и подобает особям аристократических кровей.
Новая квартира Маркизу пришлась по душе. Будь он невоспитанным уличным хулиганом, с радостью бы пометил новую территорию, еле сдержался! Хорошо, что веселая девка с толстыми теплыми ногами отвлекла его внимание. Она стала перед его носом возить по полу бумажку за ленточку. Смешная! За кого она его приняла! Ну, так и быть. Маркиз попрыгал за шуршащим фантиком, доставил удовольствие барышне.
- Ой, - удивилась Зоя, - в первый раз вижу, что он играет. С самого детства он такой степенный и серьезный. Значит, очень ему Боля понравилась!
И потекла жизнь в новых стенах. Один бог ведает, как хорошо было Воронкову в то время. Наконец, у него появился свой кабинет с просторным письменным столом, вместительными книжными шкафами, креслом-качалкой у окна.
Гостей Воронков особо не жаловал. Но к нему постоянно набивались с визитами, то начинающие драматурги, то журналисты, то художники. От разговоров Андрей уставал и иногда жаловался Зое.
- Почему-то люди ошибочно меня считают общительным и открытым человеком. А я ведь так люблю одиночество, и молчание предпочитаю всем словам.
Боля это понимала лучше всех. Бывало, она приходила к нему в кабинет, сворачивалась на диване калачиком, и не то дремала, не то думала о чем-то своем. Ее присутствие не отягощало Воронкова. Рядом с ней не нужно было умничать, толкуя про новые концепции в искусстве, можно было напрочь забыть все емкие цитаты из классиков. С ней можно было просто рядом жить.
Как-то в один из вечеров к Андрею заглянул Глеб Спасский, художник-трудяга, один из немногих, кому Воронков всегда был рад. Увидев молодую соседку, Глеб обомлел:
- Старик! Такое совершенство матушка-природа создает чрезвычайно
редко. Я должен ее писать. Непременно маслом. Обнаженную, во всей телесной роскоши. Фон? Что-нибудь из природы. Может быть, морская бесконечность. Волнующие блики света. О! Это будет шедевр, - Глеб говорил торопливо, по привычке проглатывая половину звуков. – Старик, у тебя найдется лист хорошей бумаги? Я прямо сейчас сделаю набросок. Руки чешутся. Поверь, я давно не встречал такой дивной натуры!
Боля испугалась и, закрыв лицо руками, судорожно всхлипывая, твердила:
- Нет, нет! Не надо так смотреть. Боле плохо.
Глеб и предположить не мог, что ему, известному не только среди профессионалов, но и популярному в основной массе любителей живописи, какая-то простая девчонка может отказать позировать. Нонсенс! Он разнервничался.
- Дюша, поговори с ней. К тебе она привыкла. А меня она не понимает. Я ей втолковываю про гонорар, про благодарную память потомков. Так раздухарился, что Ренуара вспомнил. Ну, кто бы сегодня знал рыжеволосую актрису Жанну Самари?
- Умен ты больно, - усмехнулся Андрей, - но раз ты так горячо просишь, попробую тебе помочь.
Вечером за ужином, а они теперь частенько собирались вместе за большим ореховым столом, Андрей завел разговор о Глебе, даже показал альбом с репродукциями.
- Боленька, вы даже не представляете, сколько женщин мечтает хотя бы на мгновение оказаться рядом с этим действительно талантливым человеком. А уж позировать ему – великая честь, - Зоя не лукавила, она так считала совершенно искренне.
- А он что только голых рисует? – Люся покраснела, застеснявшись своего вопроса.
- Люсенька, любой бы художник вам бы с возмущением заметил, что
голые – в бане, а на полотне – обнаженная натура. Но дело не в словах. У Боли действительно необыкновенной красоты тело, да и личико тоже симпатичное, особенно, когда она, как сейчас смущается! – Андрей с нежностью дотронулся до девичьей руки. – Ну, что, красавица, согласна стать самой любимой натурщицей известного художника Спасского?
- Никогда! – строго произнесла Боля, насупив пушистые брови.
Вот и разберись, попробуй, в чем разница между нормальной женщиной и «ненормальной», как Болю называли за глаза. Нормальная за деньги, славу, интерес бесстыдно скинет одежды и встанет, сядет, ляжет, как того потребует мастер. А ненормальная? Деньги? Так, она и ведать не ведает, какая коварная сила скрыта в замызганных бумажках. Для нее коробка с цветными конфетными фантиками ценнее. Слава? Объяснишь ли ей наркотическую зависимость индивидуума от шумной и изменчивой толпы поклонников. Этой девочке нужны только свои любимые люди.
Под конец разговора о художнике, Боля горько расплакалась. Ее отчаянная обида всколыхнула в душе Андрея жгучий стыд за самого себя.
- Все, все! Не будем больше вспоминать, нет, нет. Я прямо сейчас ему позвоню и решительно откажусь.
В Болиной же голове все разговоры о роскоши ее тела, о ненужности одежд для настоящей красоты, выстроились в очень правильный порядок. Она поняла, самое лучшее, что есть у нее, можно отдать в дар тому, кого любишь. Она явилась к Воронкову ночью.
Белая кожа светилась в темноте, золотые тяжелые волосы струились по плечам и гибкой спине. Обняв податливое горячее тело, Андрей испытал такую обжигающую нежность и сумасшедшую радость, чего не случалось с ним даже в молодости.
Женщины всегда водили вокруг него хороводы. В него влюблялись, его преследовали, его желали. Но только сейчас он понял, ни одна из прежних его любовниц, не дарила себя просто по зову сердца. У каждой подспудно
была своя цель. Одна мечтала о замужестве, другая о главной роли в спектакле, третья хотела погреться в лучах его славы. Получалось, что все они притворялись, пытаясь изобразить искренние чувства. Истина отношений в их подлинности.
Когда Боля ушла, Андрей уже не сомкнул глаз. Он лежал, радостно слушая стук собственного сердца. И вдруг мозг, словно обожгло. «Борислава»! Это полное имя его ночной гостьи.
« И род ваш продолжит женщина с именем твоего любимого сына», - кажется, так записано в дневнике Варвары. Борислав, так звали первенца графини Воронковой.
Утром, после завтрака Андрей сказал Боле, глядя на нее влюбленными глазами.
- Нам нужно сходить к доктору, милая моя!
Она доверчиво кивнула головой, давая ему понять, что готова куда угодно идти с ним, только бы вместе, рука в руке.
Гинеколог, Яков Иосифович Гольдштейн, долго тряс Воронкову руку, весело воркуя о том, что его жена готова без передыха смотреть фильмы с участием Андрея.
- Я и ревновать даже начал, - заключил он притворно плаксивым тоном.
- Да, будет вам, Яша! – Воронков усмехнулся. – У Софьи Семеновны поводов для ревности поболе. Вон какие к вам королевы приходят.
Доктор потер ручки.
- А кстати, простите, вы ведь не просто навестить пришли старого еврея. У барышни проблемы? – он по-отечески ласково оглядел Болю.
Воронков вкратце рассказал историю Бориславы, показал все медицинские справки, заключения, выписки, которые вручила ему Люся.
- Мда, - Яков Иосифович прищурился. – Ясно, заболевание не носит наследственного характера. Вряд ли оно как-то может повлиять на развитие плода. Дамочку мы сейчас осторожно посмотрим. А вы вон там, дорогой,
за ширмочкой посидите. Да, разговаривайте с ней, чтобы она не испугалась.
- Ну все порядок! Одевайся, крошка! – доктор стянул перчатки. – Хорошая, крепкая женщина. О беременности пока говорить рано. Кто отцом-то будет?
- Я! – гордо выпятил грудь Воронков.
Гинеколог как-то странно причмокнул языком. Уж, он-то не понаслышке знал, какие ядреные красотки роем вьются вокруг Андрея. Родной брат Якова музицировал в театре. Какие страсти неаполитанские творились вокруг хромого артиста.
- Вот уж сегодня Софьюшку удивлю. Что-то есть в этой истории загадочное, - Яков Иосифович, размышляя, подошел к окну.
По аллее, ликующей осенними красками, медленно удалялась парочка. Она высокая, статная, полные бедра плавно и женственно колышутся. Он худой, порывистый, схватил ее за руку, как мальчишка.
А над ними, доктор поморгал несколько раз, нет, не показалось, над ними летело сияющее облачко.
- Мда, - гинеколог побарабанил короткими волосатыми пальцами по подоконнику.
- У них родится необыкновенный ребенок. Дети любви – особые дети!
Комментариев нет:
Отправить комментарий