Глава 1 Телемастер
Глава 2 Сын Арестанта
Глава 3 Лев Махов
Глава 4 Отличница
Часть Вторая
Глава 5 На Улице Таврической
Глава 6 Сердечный Приступ
Глава 7 На Крыльях Любви
Глава 8 Великие Переселенцы
Часть Третья
Глава 9 Дедушка Юбер
Глава 10 Сестры-француженки
Глава 11 Потерянный Рай
Глава 12 Встреча в Москве
Глава 13 Синеглазый Король
Глава 14 Семейный Альбом
Глава 15 Трудная Любовь
Часть 5
Глава 16 Ночной ЗвонокГлава 17 В Париж
Глава 18 Валентинов День
Часть 6
Глава 19 Голубка
Глава 20 Режиссер Воронков
Глава 21 Борислава
Часть 7
Глава 22 Профессор
«5 октября. Вечер. Случилось! Я встретил свою внезапную сумасшедшую любовь. Но все по порядку.
Я вышел в осенний неуютный двор с ведром для мусора. Какая гадость вокруг: стены обшарпаны, замызганы. Под ногами собачьи фекалии. Ненавижу этих нечистоплотных тварей. И вдруг… Все изменилось!
Мне навстречу выбежала она. Глазищи прозрачно-зеленые, вытянутые, как огромные виноградины. Носик с изящно-выразительными ноздрями. А вся она, такая чистенькая, такая беленькая.
- Ты откуда, чудо неземное? – спросил я шепотом.
Она не ответила. Горячая волна захлестнула мое тело: наконец-то, я встретил мою принцессу, мою осеннюю принцессу! Не задумываясь, я поднял хрупкое девичье тело и прижал к сердцу.
- Люблю, люблю тебя! Как сладостно мне было повторять эти слова. – Пойдем ко мне!
Домой я вернулся другим человеком. Включил парадный свет. Достал свою любимую пластинку Эдит Пиаф, провальсировал, нежно и бережно держа мою девочку на руках. Она прикрыла глазки. И я положил красавицу на пушистый плед.
Кто-то звонит в дверь. Допишу свои впечатления попозже».
- Профессор, ты дома? - звучит за дверью противный бабий голос.
- Анфиса Ивановна, вы опять со свойственной вам беспардонностью, врываетесь в мою личную жизнь.
Они стоят через порог, друг против друга. Высокий, темноволосый, очень бледный мужчина лет тридцати пяти. И низенькая, толстенькая, как надутая сарделька, бабенка.
- Профессор, я вот, что говорю, с тебя десятка, - тетка протянула красное полиэтиленовое ведро, - я и мусор выбросила.
- Вы чрезвычайно любезны, Анфиса Ивановна, - мужчина галантно наклонил крупную голову.- Еще признателен вам за то, что вы, наконец, усвоили, что я профессор, - он сделал ударение на французский манер на последнем слоге, а не Болюнчик, как вы раньше пытались обращаться ко мне.
Он достал из портфеля, стоящего на лакированной тумбочке в прихожей, кожаное портмоне. Глаза бабенки масляно заблестели.
- Не я же вам имя придумала! Ваши знакомые и сейчас вас так величают. Болюнчик! – произнесла по слогам, ехидно собрав тонкие губы в морщинистую гузку.
- Прощайте! Я не желаю с вами более дискутировать, - произнес мужчина высокомерно.
- Погодите, погодите. Я че? Я же шуткую. Может, нужно, что постирать или помыть? Я нынче свободная.
- Спасибо. Не нужно. Сегодня у меня торжественный день. Я встретил любовь.
- Да, я видела ее, - бабенка хохотнула. – Береги! А то сбежит от твоих ласк, - она уже не могла сдерживаться и захохотала во весь рот, демонстрируя металлические мосты.
- Будьте здоровы, - надменно поднял брови мужчина, закрыл дверь и на цыпочках прошел в комнату. На клетчатом пледе, свернувшись калачиком, спала кошка. Обыкновенная, короткошерстная, пятнистая.
- Спи, моя крохотулечка! – мужчина опустился на колени и замер, лаская взглядом чуть подрагивающее кошачье тельце. Из забытья вывел его телефонный звонок.
- Борис Андреевич, вы не забыли, что сегодня у ваших подопечных контрольное тестирование?
- Вы дурно воспитаны, Ада Васильевна! Вместо того чтобы поздороваться, начинаете оскорблять человека. Разве я давал вам повод для этого? Можете ли вы припомнить случай, когда бы профессор Борислав Андреевич Любимов забывал о своих должностных обязанностях? Придется, на преподавательском совете обсудить вашу кандидатуру. Достойны ли вы своего места? – положил трубку, не желая выслушивать никаких объяснений.
- Однако, действительно пора собираться! – сказал он, обращаясь к своему отражению в большом зеркале. Пританцовывая и что-то, напевая под нос, Борислав Андреевич, прошел в ванную.
- Прохладновато-с! – он повернул кран с красной кнопкой. От горячей струи пошел пар. Стены, облицованные розовой кафельной плиткой, вскоре покрылись капельками испарины. Замечательно!
Резким движением мужчина перекрыл кран с горячей водой, повернул металлическую рукоятку на синюю отметку и, как был в тренировочном костюме, шагнул под душ.
- А-а, - истошно закричал в потолок. – А-а, ледяной дождь! – через мгновение он выскочил из-под душа, сбросил мокрое белье и вошел голым в комнату.
Встав у зеркала, он начал энергично растирать тело большим голубым полотенцем, приговаривая:
- Вот, какой я красивенький, свеженький, новенький!
Открыв полированный гардероб, Борислав Андреевич стал перебирать висящие на деревянных плечиках рубашки, рассуждая вслух.
- Белую надеть? Нет, с ней связаны одни неприятности. Полосатая дает головную боль. Черная? Привлекает к себе людское хамство. Да-а, задачка!
Наконец, он сделал выбор, достав рубашку василькового цвета. Распечатал новый пакет с бельем. Все обнюхал. Разложив на тахте одежду, он долго обрызгивал все швы одеколоном.
Через полчаса из подъезда вышел элегантный мужчина в светлой тройке из тонкой шерсти, в изящной голубой рубахе. Цвет желтых кожаных штиблет гармонировал с тоном портфеля, украшенного металлическими под золото бляхами и замочками.
- О, Борис Андреевич, вы, как всегда неотразимы! – восхитилась секретарша Пьеретта.
Ему никогда не нравились ее комплементы, она их раздавала налево и направо. А вот имя ее, необычное для русского уха, очень волновало мужчину, поэтому иногда он удостаивал ее вниманием.
- Пьера, - мелодично произнес Борислав Андреевич. Улыбнулся. – До чего приятно звучит.- Пьеретта Анриевна! Будьте любезны, выдайте мне все необходимые документы.
- Для вас, в первую очередь все подготовила, - радостно загундосила Пьеретта Анриевна, тучная высокая еврейка.
Она и не собиралась скрывать, что из толпы преподавателей выделяет этого мужчину. Ей нравились его утонченные манеры, холеные руки с длинными чуткими пальцами, его настоящее грассирующее французское произношение.
Сама она, как не корпела над учебниками, дальше двух элементарных фраз, «меня зовут» и « я живу», не могла пробраться в дебрях ни одного иностранного языка.
- Вам нужно иврит учить, - посоветовал ей сосед-алкаш Ромка, услышав, как она на кухне, снимая пенку с малинового варенья, пыталась вслух зазубрить спряжение одного из французских глаголов.
Пьеретта Анриевна давно уже научилась не реагировать на отдельные личности, занеся их в разряд швали. Нужно отметить, что почти все окружающие Пьеретту Анриевну люди по тем или иным статьям вписывались в эту нерентабельную группу.
А вот Борис Андреевич был другим! Как он божественно говорил на
французском языке! Словно только вчера приехал из Парижа. Секретарша уже решила со следующего семестра записаться к нему в группу. Это же блаженство – сидеть два часа, с упоением глядя на красивое мужское лицо, и слушать волнующие звуки.
- Бонжур! – мягко проворковал Борис Андреевич, входя в аудиторию.
На дорогостоящих курсах, где преподавал язык Любимов, занимались те, кто, устав бороться с российской действительностью, решили коренным образом поменять свою жизнь в чужестранье. Кстати, эта Школа иностранных языков для отъезжающих, называлась «Родина».
Непонятно, что имел в виду человек, который придумал это название. То ли хотел досадить будущим эмигрантам, то ли внушить, что родина это там, где сытно и добротно.
Впрочем, Борислава Андреевича подобные размышления не волновали. Как не волновали те, кто склонился сейчас над мудреными учебниками.
- Са ва?-
- Ой, пардон! – волоокая Сонечка щелкнула пудреницей. Она безуспешно пыталась замаскировать юношеские прыщи на лбу, проглядывающие крупными земляничинами сквозь черную пружинистую челку.
Рядом с Сонечкой притулился ее папаша, Абрам Семенович Ревкин, некогда главный инженер крупного производственного объединения «Гигант». Когда-то «Гигант» рапортовал миру о своих достижениях. И вдруг в одночасье умер. Может быть, рекорды были дутыми, а, может, существовала другая причина, о которой не догадывались русские простофили. Но еврей Ревкин был уверен, что он-то знает, в чем корень бед, обрушившихся на страну, из которой он мечтал вырваться. Французский язык Абрам Семенович учил старательно, радуясь, что его природное «р», да и другие звуки так гармонично вписываются в нужную артикуляцию.
Супруга его, Римма Григорьевна, предпочитала знакомиться с иностранным языком через музыкальную культуру. Вот и сейчас она сидела
с наушниками и качала головой, как птица с большим клювом.
Через три месяца Ревкины должны были держать экзамен в Квебеке.
- Самое удивительное место в Канаде, - прошептал однажды глава семейства, - нам родственники все подробно написали.
За другим учебным столом сидела блондинка с выпуклыми застывшими глазами. Она подпиливала ногти и, казалось, всегда мечтала о чем-то своем.
Год назад Алина с большим трудом выпустилась из средней школы. Родители, довольные оттого, что, наконец-то, закончилось время подношений и унижений в учительской, подарили своей мужественной дочурке вояж во Францию. Смазливая троечница не умела и не хотела решать задачки, писать диктанты, зубрить какие-то даты. Но зато она в совершенстве умела строить глазки. В первый же день пребывания на Лазурном берегу, Алина познакомилась с очаровательным Лораном. Они купались, загорали, гуляли. Для общения влюбленным достаточно было взглядов и жестов.
Предприимчивые родители решили, что такую партию упускать нельзя. И силком впихнули дочь на самые престижные курсы. Авось и любовь француза станет крепче, как узнает, что русская девушка ради него готова на все. Алине язык учить скучно. А вот с профессором пофлиртовать занятно. На уроки она приходит в прозрачных блузках, коротких юбочках и нежно улыбается элегантному мужчине. Впервые в жизни ей непонятно, отчего на преподавателя не действуют ее чары. Он, словно вовсе ее не видит. Как растопить этот лед?
Был еще один ученик в группе. Престранный тип. Вальяжный, с седой пестрой шевелюрой и быстрыми глазами. Как только он начинал что-то говорить или читать по-французски все вздрагивали, словно от включенной бормашины или от скрежета железа по стеклу. Но ученика это не смущало, он бесцеремонно задавал вопросы преподавателю, по несколько раз проговаривал вслух неподдающиеся тяжелому языку звуки. Во всех его
жестах сквозила мысль: за все уплачено! В основном седого ученика интересовали числительные и кое-какие юридические термины.
Сметливые Ревкины считали, что разгадали тайну пытливого студента.
- Абраша, я уверена, что этот человек получил огромное наследство. И, какой обстоятельный, учится считать по-французски.
- Да, Риммочка, нам бы тоже не мешало нажать на цифры, - кивает головой бывший инженер. – Еще моя тетушка говорила, что деньги и евреи любят счет.
Впрочем, преподавателя не интересует ни один из тех, кто сидит сейчас в аудитории. Что ему их судьбы, сбывшиеся и несбывшиеся надежды.
От звонка до звонка Борислав Андреевич погонял учеников по спряжениям, устойчивым словосочетаниям, протестировал по полученным в секретариате хитроумным бумажкам, и «адье»!
Через десять минут он уже был в магазинчике «24 часа».
- Пять коробочек сметанки, два литра молока, килограмм сосисок, - надменно приказал румяной продавщице, в кокетливой кружевной чепце.
- Побаловать себя молочным любите? – игривой продавщице очень хотелось, чтобы этот голубоглазый красавчик обратил на нее внимание.
- Почему сосиски такого цвета? - с ужасом спросил он, глядя на бурые мягкие палочки.
- Дайте, я понюхаю…
- Да, лучше меня понюхайте, - продавщица приосанилась.
Он посмотрел на нее, как на пациентку сумасшедшего дома.
На Невском проспекте Борислав Андреевич остановил машину, назвал адрес и, откинув голову, прикрыл глаза.
У таксиста чесался язык. Ему хотелось обсудить с умным клиентом политические новости, плохие дороги, футбольный турнир. На все разговорные пассажи клиент презрительно пожимал плечами.
- Не наш человек, - рассердился водила и содрал сверху положенной
суммы.
- Благодарю! – щелкнул затвор портфеля.
Борислав Андреевич, захлопнув дверцу такси, вдруг побежал стремительно и легко, как молодой возлюбленный на свидание. Пожалуй, каждый припомнит это состояние крылатости перед долгожданной встречей.
- Во, чокнутый! – заржал таксист. – Стометровку сдаешь? Смотри, не кувыркнись, - не поленился же открыть окно и крикнуть вслед удаляющейся фигуре.
В низком деревянном строении тускло светилось маленькое окно. Мужчина стукнул согнутым пальцем. Метнулась пестрая ситцевая занавеска, и выглянуло плоское раскосое лицо.
- Вам кого?
- Откройте, - глухо приказал профессор.
Щелкнула задвижка на двери.
Раскосая, стоя на пороге, с интересом разглядывала элегантного мужчину.
- Это милым крошкам, - он протянул пакет с молочными продуктами. – А вы новенькая?
- Да! – кивнула головой девица.
- Странно! Мне это не очень нравится, - он быстро удалился.
- Вот дела, - Асия прошла на кухню, заглянула в мешок, - придумал тоже питомцам. - Ни минуты не сомневаясь, она стала перекладывать продукты в свою черную сумку. - Неделю прокормимся, - довольно произнесла вслух.
Потом налила себе в чашку молока, выпила залпом и принялась за сметану.
- Я ее убью, я ее убью! – орал мужчина в трубку. – Алла Сергеевна, что за тварь вы взяли на работу. Она жрет то, что ей не положено.
- Кто там опять? – раскосая вытерла ладонью жирные от сметаны губы.
- Мерзавка, я убью тебя сейчас! – элегантный мужчина ворвался в помещение. На бледном лице сверкали потемневшие от расширенных зрачков глаза. – Думаешь, я ушел! Как же! Я все видел. Тварь, воровка, нашла, кого объедать? – он со всего маха влепил девушке звонкую пощечину.
Девица растерялась лишь на мгновение. Горячая азиатская кровь прилила румянцем к скуластым щекам. С гортанным криком Асия бросилась вперед и начала царапать холеное мужское лицо.
Где-то истошно заголосила кошка.
- Бедняжка, как ей плохо! – встрепенулся на истошные кошачьи вопли Борислав Андреевич и мгновенно разжал пальцы, выпустив длинную густую челку Асии.
- Спешу, спешу к тебе, моя девочка! – взволнованный мужчина метнулся в глубь помещения.
- Придурок! – взлохмаченная, раскрасневшаяся Асия, стараясь не потерять ни одной минуты, мало ли, что придет в голову этому сумасшедшему, сдернула с крючка старенькую, видавшую виды куртку, схватила свою дерматиновую торбу, выскочила из двери и понеслась через пустырь, не оглядываясь.
- Гады мерзкие! С жиру бесятся. Детям есть нечего, а они над кошками трясутся. Чуяло мое сердце, не нужно было соглашаться на эту работу. Няня в кошачьем доме! Надо же было такое придумать, - Асия сплюнула.
От переживаний и слишком быстрой ходьбы во рту было горько, под ложечкой муторно сосало. Она замедлила ход возле обшарпанных пятиэтажных хрущевок.
На освещенном пятачке, под фонарем, старушка в розовом берете выгуливала на поводке сиамского кота.
- Еще одна! – остановилась Асия, тяжело дыша. – Думаете, вы добренькая, да? Кошака откормили до размеров теленка! – затараторила в
удивленное лицо старушки.- Эгоисты вы, зажравшиеся. У меня дома пацан голодный. А вы: «Сю-сю, му-сю» с безмозглыми тварями разводите! Молочка им, сметанки пожирнее покупаете…
- Что у вас случилось? – светлые старческие глаза потемнели, словно тяжелая туча заволокла небо. – К сожалению, я могу вам помочь лишь немного, - она повернула замочек лакированной, давно вышедшей из моды сумочки.- Вот держите, - протянула десятирублевку. – Хотела Тимоше рыбки купить. Да, обойдется, он у меня не избалованный.
Раскосая сунула купюру в карман брюк.
- Я опять без работы, - завыла в голос и, застеснявшись слез, неожиданно навернувшихся на глаза, рванула к метро.
Старушка вздохнула, покачала головой, взяла сиамца на руки, прижала к себе и тихо прошептала в сторону удаляющейся спины.
- А на кошек вы зря сердитесь. Упаси вас, бог, от одинокой старости.
Кот потерся влажным носом о морщинистый подбородок. Из глаз старушки, как маленькие прозрачные бусинки, выкатились слезинки.
- Что с тобой, что с тобой, моя милая! – Борислав Андреевич склонился над отчаянно мяукающей, худой полосатой кошкой.
Когда-то в своей кошачьей молодости полосатая отличалась задиристым характером. В битвах за территорию потеряла полхвоста. На память о любовных драмах остался шрам через всю узкую мордочку. Бельмо на глазу подтверждало нетерпимость к лающим особам.
- Животик болит, да? – мужчина положил ладонь на облезлое, с лишайными пятнами тельце. – Завтра доктор обязательно тебя осмотрит. А сейчас я попробую тебя хоть чуть-чуть успокоить.
Он достал из внутреннего кармана пиджака маленький стеклянный пузырек. Кошка перестала голосить, задрожала, заперебирала лапами и начала оглушительно звонко мурлыкать.
- Ну и певунья, - восхитился мужчина. – А теперь сметанки. Тебе нужны
калории, - он поставил перед кошкой четырехугольную полиэтиленовую ванночку. Но кошка не среагировала на запах молочного продукта, она нахально тянулась к карману с пузырьком.
- Ах ты, шалунья, - ласково пожурил Борислав, - много нельзя. Валерьяночка только для тонуса, совсем не для пьянства беспробудного.
Он нежно гладил и ласкал полосатую кошку, явно не избалованную теплом человеческих рук. В благодарность вчерашняя бродяжка звонко пела и влажно сверкала одним зрячим глазом.
- Ну, а ты, как поживаешь, Лизаветушка? – обратился Борислав Андреевич к рыжей вальяжной кошке в другом отсеке.
Рыжая лежала на боку, подергивая хвостиком. Три разноцветных комочка шевелились возле пушистого розового живота.
- Замучили сосунки? – мужчина крошил в миску сосиски, - потом сливочек тебе налью. Специально для тебя, кормящей мамочки, взял пожирнее.
Елизавета, словно все поняла. И, одобрительно мурлыкнув, она поднялась на четыре лапы, бесцеремонно сбросив с себя котят, не торопясь, подошла к серым брюкам. Коротко потерлась, будто поблагодарила, и только потом приступила к трапезе.
Котята, потеряв теплое матушкино тело, отчаянно и жалобно запищали, перекатываясь, как надувные шарики, по байковой подстилке.
- М-ра! – фыркнула Елизавета в сторону оставленного лежбища. Малыши затихли. Борислав засмеялся.
- Что ты им сказала? Чтобы не отвлекали от еды? Правильно.
Но Елизавете после обеда захотелось прогуляться, нюхнуть воздух свободы, перемигнуться с соседом, матерым черным котярой. Елизавета, несмотря на внушительные формы, была совсем юной кошечкой. А, как известно, ранние детки – последние игрушки для молодых мам. Поэтому к материнству чаще всего они относятся небрежно.
Кот, с которым хотела поближе познакомиться красавица-соседка, страдал. Доктор до сих пор не снял с его могучей лапы деревянные плашки, фиксирующие сложный тройной перелом.
- Лежишь, Трубочист! Ну, потерпи еще немного, парень! – Борислав Андреевич потрепал за черным остроконечным ухом. – Помнишь, как я тебя с крыши снимал? А ты, бедняга, ничего не соображал от боли и голода. Видишь, - мужчина приблизил к черному замшевому носу руку. – Да, шрамов много. А этот самый внушительный, от твоих зубов. Узнаешь, почерк? До сих пор плохо затягивается.
Кот тихо и виновато мурлыкал и лениво лизал сметану. Словно подчеркивал, что, дескать, главное для него не еда, а дружеское общение.
- Ну, а вы, мои смолянки, что приуныли? – обратился Борислав к трем разномастным кошкам, сидящим по углам просторного отсека.
- Опять поссорились? Вы же благородные девицы, а ведете себя, как простолюдинки.
- Тереза, - он начал расчесывать пушистую белоснежную кошку.- К вам приходил сегодня учитель музыки? Ты ведь любишь петь?
Пестренькая изящная кошечка подбежала к мужской руке.
- Заревновала, Балеринка! Не к тебе первой я подошел? Да, не переживай, глупышка, я за вас всех готов жизнь отдать. И нет времени для меня счастливее, чем быть рядом с вами.
Он взял с полки, укрепленной над входом, игрушечную мышку на веревочке.
- А ну-ка, разомнемся!
Минут двадцать Борислав Андреевич бегал, прыгал вместе с разрезвившимися кошками, при этом он громко и искренне смеялся, уморительно восклицал замысловатые ласковые словечки.
Первой устала Тереза. Она завалилась на бок, открыла розовый ротик и тяжело задышала. Профессор принес ей свеженькой водички и, словно
извиняясь, приговаривал:
- Я такой заводной. Увлекся игрой, совсем забыл, что ты, моя милочка, недавно пневмонию перенесла.
Наконец, все четвероногие питомцы были напоены, накормлены, обласканы, и хозяин присел к столу.
- Теперь заполним Журнал дежурств, - произнес вслух, как примерный ученик. Он раскрыл толстую амбарную книгу, на обложке которой круглыми, по-детски старательными буквами было выведено «Кошкин дом. Филиал на Московском проспекте».
На каждого жильца дома была заведена отдельная страница. Под цветной художественной фотографией шло описание внешности. Чувствовалось, что руку приложил, если не поэт, то человек, явно влюбленный.
«Аннушка. Глаза продолговатые, светло-зеленые, как влажные молодые листья березы после весеннего дождика, носик задорный, курносый, цвета чайной розы, зубки похожи на отборный жемчуг.
Характер: задумчива, поэтична, мягка и обаятельна в общении. Пристрастия: музыка, созерцание».
В графе «Осмотр специалиста» значились антропологические данные, состояние здоровья на момент поступления и ежедневные наблюдения. Температура тела, аппетит, стул.
Борислав Андреевич, достав изящную ручку с золотым пером, с видимым удовольствием стал заполнять каждую страницу журнала. От усердия, он высунул кончик языка, как мальчик, рисующий что-то очень занятное и радостное.
Писк радиотелефона разорвал сладостную ауру, облаком висящую над умиротворенным человеком.
- Алло, - он нехотя нажал на кнопку. На лоб набежали морщины, рот капризно искривился.
- Разве вы не поняли, я ее выгнал! Меня не интересует ее, как вы
выразились, бедственное положение. Люди все врут. По-настоящему бедствовать могут только несчастные кошечки.
- Почему до сих пор никто не подъехал? - вдруг завопил Борислав. – Как я оставлю моих девочек одних? Все, Алла Сергеевна, даю вам двадцать минут, - швырнул трубку в портфель.
- Мое сердце разорвется когда-нибудь от этих жестоких людей, - прошептал он, почти плача в темный мрачный вечер за окном.
Алла Сергеевна, пышная, высокая блондинка с короткой азартной стрижкой, чубчиком наверх, металась по комнате в длинном атласном халате.
- Боже мой! Всего двадцать минут он мне отвел! Хотя бы поинтересовался, где я нахожусь? Ведь между нами полгорода. Господи, ну зачем, я опять кого-то пожалела? Как уж плакалась эта бурятка! Из-за нее убрала Светлану Павловну. Чокнутая пенсионерка на все сто процентов устраивала директора. И вот, теперь, на ночь глядя, после травяной ванны, куда-то нестись. А, так все хорошо было. Нет ни минуты на переодевание.
Алла Сергеевна, коротко матюгнулась, и надела кожаное пальто поверх халата, зажала под мышкой маленькую сумочку.
- Расплачусь в баках, только жми на педаль шустрее, - закричала сонному таксисту.
- Пожар, что ли где? – лениво отозвался толстый водитель. Спешить он, видимо, не любил.
- Типун тебе на язык, - вытаращила глаза женщина.
Пожар! Она представила охваченное пламенем ветхое деревянное строение, в котором жили кошки. Тогда бы точно пришел конец ее нынешней сытой жизни. От ужаса по всему большому телу пробежали противные мурашки.
Двадцать лет проработала Алла Сергеевна в кафе администратором, и никогда не предполагала, что придут времена, когда она, независимая,
решительная и властная женщина, будет так лебезить перед каким-то мужичонкой, назвавшим себя директором. И панический страх потерять работу будет клещами сдавливать сердце, отчего оно будет неспокойно ныть и днем, и ночью.
А работа-то какая? Генеральный менеджер «Кошкиного дома». Звучит, а?! Интересно, под каким номером значилась та палата, где находился создатель этой затеи?
Но, слишком уж хорошо помнит Алла Сергеевна все унизительные процедуры на Бирже труда, куда она наивно отправилась, когда их кафе приобрел черноусый, смуглый толстяк.
- У меня трудиться будут мои люди. Русский человек умеет водку пить и воровать. Такой работник мне не нужен, - произнес новый хозяин с чудовищным акцентом.
Он щелкал пальцами и звонко цокал языком, проходя по всем подсобным помещениям и, глядя брезгливо на обшарпанные общепитовские стены, замызганный пожелтевший кафель над вечно засоренной раковиной.
На горстку притихших женщин-поварих, раздатчиц, официанток он, совершенно искренне не обращал внимания. Зачем они ему нужны?
- А нам, что делать прикажете? – Алла Сергеевна еще не верила, что вот так в одно мгновение можно перечеркнуть все, что наполняло день в течение долгих лет, а самое главное, растоптанное прошлое не могло иметь будущего.
- Ты кто такой будешь? – усатый сдвинул смоляные брови к переносице.
- Администратор! – вскинула подбородок Алла.
Он облизал полные, вишневые губы, медленно осмотрел с головы до ног крупную блондинку.
- Вчера!
- Что вчера? Что вы имеете в виду? – Алла Сергеевна вспыхнула о
нахального взгляда, в котором прочитала приговор: « старовата лошадка».
- Пусть документы покажет, - осторожно пискнула буфетчица Ирка, у которой муж работал охранником в юридической фирме.
Не говоря ни слова, новый хозяин достал из кожаной папки несколько бумажек.
- Нет, вы только на даты посмотрите! Уже месяц назад, как нас продали с потрохами. А мы и знать не знали. И теперь, все как будто по закону.
- Какие законы? У нас в стране, после этой непонятной перестройки, - раздатчица, худая желтолицая Ольга, смачно выругалась. – У кого деньги, у того и права, и закон.
Через неделю в кафе начались ремонтные работы. На месте скромной, привычной для глаз таблички «Кафе Юность» засверкало разноцветными звездочками табло «Ресторан Семь чудес».
Раньше о Бирже труда Алла Сергеевна знала понаслышке.
- Вот уж придумали сборище для лентяев, - бывало, возмущалась она, когда кто-нибудь рассказывал о баснословных пособиях для безработных. – Есть голова, есть руки, всегда найдешь работу. Было бы желание…
После недели безрезультатных звонков по знакомым, « что ты, какие нын вакансии!», пришлось - таки отправиться на пресловутую биржу.
- Все сообщили? – служащая биржи пробежала глазами анкету, которую усердно заполнила Алла Сергеевна, удивляясь про себя многочисленности и бестолковости отдельных вопросов.
- Ну, а теперь ждите. На регистрацию придете через две недели.
- А в эти две недели, чем заниматься? – возмущенно спросила ныне безработная, но еще не утратившая руководящего пыла, женщина.
- Дама, я же вам русским языком сказала – ждать! – поджала губы противная, как старая ворона, баба. И, встретив яркий вызывающий взгляд блондинки, еще ехиднее добавила.
- Подумаешь, общепитовский работник! У нас доктора наук, заслуженные артисты и прочие примечательные люди, как шелковые, на отметку являются. И ничего… Ждут!
За шесть месяцев безработной жизни, когда с каждым днем надежд найти нормальную работу становилось все меньше, Алла Сергеевна очень изменилась.
Где она, жизнерадостная, румяная, отзывчивая на мужские взгляды, блондинка? Да, никто на нее и не смотрел сегодня! Исчезновение мимолетного облака обожания лишь царапнуло сердце. Больно задело другое: отчего-то разорвались многолетние связи.
- Аленка, я весь опутан проблемами и родственниками. Прости, дорогая, тебе ничем не могу сегодня помочь.
- Эх, Фима, Фима! Как долго я к тебе привыкала, принимала таким, какой ты есть. Научилась не видеть глянец лысины, пучки седых волос, торчащих из ушей и носа, а запах, запах изо рта по утрам… А ты теперь, в Израиль, к сладким берегам, не свою Аллочку-выручалочку увозишь, а законную супружницу-каракатицу.
- А ты, Глеб! Помнишь ли благодарные слезы на моем плече? Мальчишечка втюрился во взрослую бабу. Какого мужика из тебя вылепила! Плечи расправил, в голосе властные нотки появились, дома научился хозяином быть. И что? Как скорый поезд помчался дальше. Ваша семейная фирма называется « Дуэт». Ты – директор, жена – бухгалтер. И времени вдруг не осталось на ненужные встречи.
Помнишь, я позвонила тебе, когда совсем окоченела от одиночества и безденежья, коротко выдохнула наш веселый пароль. И услышала в ответ:
- Вы ошиблись номером!
Сколько подобных монологов сквозь горькие слезы прошептала женщина.
Пустота, образовавшаяся внезапно вокруг всегда общительной,
компанейской Аллы оставляла горькие отметины на лице. Потускнели глаза, опустились уголки рта, заметнее стали морщины.
Как-то сосед, Витька-забулдыга, который раньше подобострастно величал Аллу «королевной», встретив ее во дворе, нахально распахнул объятия:
- Может, скинемся и выпьем с горя?
- Пошел ты, - отвернулась Алла от щербатой физиономии.
А дома разревелась в подушку, вспоминая ликующий взгляд алкаша. Ну, что отвыбражалась? Безденежье оно всех на одну ступень ставит.
- Мы, сорокалетние, оказались никому не нужными, - всякий раз причитала в телефонную трубку бывшая сослуживица по «Юности», повариха Валька.- Я объявления о вакансиях читаю и тихо матерюсь. Нет, ты только послушай.
- Для работы на кухне ресторана приглашаются симпатичные девушки до двадцати пяти лет, со знанием иностранного языка, ПК, высшим образованием.
- А, что твой Серега, тоже еще ничего не нашел? – вяло перебивала Алла повариху.
- Он же токарь! – Валька произносила «токарь» так значительно, словно речь шла о полярнике на африканском континенте.
- На что живете?
- Халтурим на отцовском «Москвиче» по очереди. По этому поводу тебе и звоню. После того пьяного придурка теперь я побаиваюсь одна ездить. Помнишь, рассказывала? По башке мне мужик въехал, хотел деньги забрать. Кулачище-то у него, что гиря! Спасла меня шапка. Она ведь у меня настоящая, на двойном ватине, не «обманка» какая. От удара искры из глаз полетели, но осталась-то я в сознании. Уж, гаду показала, где у рака глазки. А все равно боюсь.
- Пусть Серега ездит.
- Он же устает, нельзя так мужиков напрягать.
- Благородная ты, - позавидовала Алла теплой нежности, наполнявшей Валькин голос, когда та говорила о муже.
- Да, при чем тут это, - бесхитростно добавила Валька, - должны же пацаны дома отца видеть. Давай, халтурить на пару.
- Как это?
Будем по ночам вместе колесить. Тридцать процентов твои. Понимаешь, напополам никак, - словно засовестилась Валька, не умеющая быть хапугой.- Все-таки я за рулем, да и техника наша.
- О чем разговор. Давай попробуем, - неожиданно быстро согласилась Алла.
Видимо, хотелось внести, если не острые ощущения, то хотя бы разнообразие в постылые будни. Да, и денег катастрофически не хватало.
Белый «Москвичок» чихал, кашлял надрывно, как старый дед, но все же слушался хозяйку, колеся по раздолбанным дорогам, где подбирал неприхотливых пассажиров.
Помотавшись с боевой подругой неделю, Алла решила отказаться. Уж очень утомительно, ночи напролет трястись по ухабам в почти неисправном автомобиле. Да и в последнее время пробеги все чаще были холостыми. У богатых свои машины, а бедные предпочитают одиннадцатый маршрут.
И вдруг Валька восторженно прошептала.
- Какой шикарный улов!
Она лихо притормозила возле элегантного мужчины в длинном белоснежном плаще. Он назвал адрес.
- Далековато будет! – присвистнула Валька, что означало: такса за подобный маршрут достаточно высока.
Мужчина, не слушая ее, бесцеремонно располагался на переднем сидении. И сразу стало ясно, что за ценой он не постоит.
Алла, уставшая и злая, сидела сзади, втягивая ноздрями замечательный
запах хорошего одеколона, окружающий силуэт мужчины.
И вдруг замяукала кошка. Противно и надоедливо.
- Откуда в машине животное? – Алла встрепенулась, удивленно заглядывая под сидения.
Мужчина расстегнул плащ. На его груди был надет матерчатый карман-кенгуру, в таких современные мамаши носят малышей. А у этого элегантного пассажира из этой нагрудной сумки торчала усатая голова совершенно задрипанной кошки. У нее гноились глаза, из носа вытекала темная густая струйка.
- Ну и красотка! – ужаснулась вслух Алла Сергеевна. Пассажир не уловил брезгливой иронии в женском голосе.
- Действительно, красавица, - с удовольствием откликнулся мужчина. – А неприступная, какая! Полчаса ухаживал за ней возле контейнеров с отходами.
- На помойке найдена прекрасным принцем. Золушка, да и только, - ехидно заметила Алла.
Он опять не уловил ее презрительного тона. В ответ искренне обрадовался.
- Золушка! Как замечательно! Я ее так и назову. Бедненькая ты моя, Золушка, - ласково погладил грязную ушастую голову.
- Простите, мадам, - он обернулся к Алле. – По вашему голосу я понял, что вы очень тонко чувствуете сердца несчастных кошек, вы должны работать у меня.
- Чувствует, чувствует сердца! И не только кошек, - многозначительно вмешалась Валентина, чувствуя, что какая-то ниточка протянулась от чудаковатого мужчины к страдающей от одиночества подруге.
Но он не услышал игривой реплики.
- Работа у меня восхитительная, - продолжал мужчина вдохновенно.
- Кем же вы меня приглашаете? – Алла Сергеевна замерла. Как давно она
не слышала предложений о работе.
- Администратором в Кошкин дом, - произнес пассажир гордо, словно приглашал ее в министерство иностранных дел.
- Интересное предложение, - глупо хихикнула Валька, - а какая зарплата?
- Поначалу, пятьсот долларов, - произнес он солидно.
- Что? – не поверила своим ушам Алла. От цифры, которая получилась после переведения валюты в родные рубли, засосало под ложечкой.
- Я, я согласна!
Машина дернулась. Это Валька выкрикнула согласие, одновременно нажав на педаль тормоза.
Пассажир надменно окинул взглядом горбоносую, тощую, в подростковой куртке шофериню.
- А вам, мадам, я ничего не предлагал.
В тот вечер впервые Алла Сергеевна перешагнула порог дощатого строения, под крышей которого мяукали разномастные кошки.
Выяснилось, что в городе три подобных сарая, или, как называл их директор, Борислав Андреевич, филиалы, куда он стаскивал со всех окрестностей четвероногих бомжей.
Алла Сергеевна, как генеральный менеджер Кошкиного дома, должна была контролировать работу дежурных сиделок, приглашать ветеринара, составлять меню и делать еще какие-то глупости, которые ей, здравомыслящей и умудренной женщине, казались детскими забавами или прихотями сумасшедшего. Но зарплата, да еще выплачиваемая еженедельно в инвалюте, укрощала самые строптивые мысли. И не только примиряла с действительностью, но раскрашивала будни радужными красками.
И вот сейчас, ее только-только наладившаяся жизнь, с бассейном, солярием, французскими духами, да, что там просто со свежим хлебом, густо намазанным маслом, еще помнились дни, когда в доме имелась одна овсянка, висела на волоске.
Взбудораженный, капризный голос директора, через каждые десять минут врывающийся в радиоэфир: « Я не могу больше ждать, ваше время истекает!», будто выдергивал из рук тонкую ниточку, на которой беспомощно дрожал воздушный шарик сегодняшнего дня.
- Ах, как сердце ноет, - Алла Сергеевна приложила ладонь к груди, когда, наконец, машина свернула с Московского проспекта в сторону Кошкиного дома.
Директор энергично мерил шагами пространство вокруг дощатого сарая. Швырнул ключи подбежавшей женщине.
- Будете ночевать здесь, а завтра разберемся, - выкрикнул в бледное лицо.
У Аллы Сергеевны ослабли ноги, все тело взмокло, а голову, словно сдавили тяжелые тиски.
- Подождите, Борислав Андреевич, - умоляющим шепотом произнесла женщина.
Но директор уже ничего не слышал. Его спина мелькала далеко, в сумеречном тумане пустыря.
- Мне нужен самолет, мне нужен самолет, - твердил Борислав Андреевич в такт скорым шагам и отчаянно махал руками проезжающим автомобилям.
- Наконец-то, - засмеялся он, поворачивая ключ в замке.
- Сладкая моя, любовь неземная, я вернулся. Прости, что так долго длилась разлука, - закричал с порога.
- Ты где? Обиделась? – включив свет, мужчина обшарил все уголки. Встал на колени перед кошачьей миской.
- Пусто. Значит, ты покушала, а потом…- Борислав Андреевич поднял глаза наверх. – Форточка! О боже! Какой вольный ветер позвал тебя? Зачем, зачем ты ушла? – зарыдал он громко. Сквозь рыдания прорывались стоны, бессвязные бормотания.
- Болю, болю, - шептали бескровные губы.
… Вот так же безутешно плакал нежный мальчик Борюнчик много лет назад. «Болю, болю»,- кукожилось капризное личико сквозь слезы. И никто не мог понять, твердит ли малыш картаво свое имя – Борюнчик-Болюнчик. Или жалуется на боль, разрывающую изнутри крохотное существо, которому не вынести всей печали земной жизни.
- Он у меня, как трепетный цветочек, - ласково говорила Зоюшка, седенькая, хрупкая, с осанкой балерины няня.
- А где мама, где папа? – любопытствовал, подрастая Борюнчик, обнаружив, что у всех соседских ребятишек есть родители.
- Повзрослеешь немного и обо всем узнаешь, - в синих глазах Зоюшки гасли сверкающие звездочки. – А разве тебе плохо со мной? – грустно спрашивала.
- Хорошо-о, - малыш прижимался к женским рукам. Гладил пальчиками синеватые жилки, вздрагивающие, как неспокойные ручейки, под белой тонкой кожицей, что-то бормотал и вдруг опять заходился в плаче. «Болю-болю».
- Ну, погорюй, погорюй. Громко, широко. Душу облегчить от страданий слезами не каждый умеет. Это дар небесный.
Зоя никогда не ругалась, не кричала, почти все время напевала. Очень любила украшать все, что окружало ее и мальчика жизнь. Ажурные снежинки салфеток на полках. Миниатюрные душистые букетики на подоконниках. Вышитые васильки на кружевных блузках.
Она и пацаненка наряжала, как куклу. Панталончики со штрипками, расшитые тесьмой жилеты, рубашки с накрахмаленным воротом.
- Мы с тобой счастливые, богом отмеченные, - шептала в розовое детское ушко. – Запомни, тебя ждет необычная жизнь.
Было в доме еще одно существо, которое обожала Зоя.
Маркиз, так звали кота невероятных размеров и очень странного окраса. Все мощное тело Маркиза от кончика пушистого хвоста, до треугольных,
высоких ушей было угольно-черным. А широкая плоская морда – абсолютно белая. Дополняли портрет роскошные кусты черных усов под темной замшевой пуговицей носа и такие же густые пучки бровей над глазами цвета ночного моря – зелень в черноту.
- Мы с Маркизом долгую совместную жизнь прожили, ни разу не обидев друг друга. Наши отношения с каждым днем становятся все проникновеннее, - Зоюшка счастливо улыбалась. – Вон он спешит, мой добытчик! – восклицала с немеркнувшей от времени искренностью.
Словно не кот каждый вечер притаскивал к кожаным узеньким тапочкам пойманную мышь, а волшебник бросал к ногам принцессы все дары мира.
К Борюнчику Маркиз относился снисходительно. Если Зоя просила, кот с ленцой играл с мальчишкой. Гонял тяжелой лапой пестрый мячик, делая вид, что бегает с семенящими ножками наперегонки. Иногда позволял любопытным ладошкам пошуровать по лохматой спине.
Когда малыш хворал, Маркиз укладывался рядом, словно понимал, что горячая волна его энергии обогреет лучше и полезнее всяческих компрессов.
В деревне Зою Феофановну называли «чудаковатой барыней».
Ну, кто из баб вздумает засадить все огородные грядки цветами? Или в самое пахотное время – распахнуть окна в сад с цветущей сиренью и музицировать часами.
Чудаковатая нарисовалась в здешних краях несколько лет назад.
Ранней весной, когда земля только-только обнажилась и задышала глубоко, как истосковавшаяся женщина, на главную сельскую улицу въехала серебристая машина.
- Вот это да! – мальчишки в телогрейках, резиновых сапогах, высыпали из своих дворов и побежали за мощными, глубоко и причудливо рефленными колесами.
Сверкающая незнакомка притормозила возле заброшенного дома на
околице. Мальчишки остановились серой притихшей стайкой.
В деревне боялись этого места. А о доме, прячущимся за высокими деревьями ходила недобрая молва. Старожилы утверждали, что под остроконечной крышей проживала колдунья Варвара. Травами, наговорами, обжигающими взглядами черноглазая старуха вмешивалась в судьбы людские.
Куда она сгинула, никто не знал. Вот уже много лет дом пустовал. Но, если вдруг обрушивался ледяной ливень на младенчески-беззащитные весенние посадки или вдруг жадный пожар сжирал осенью скирды, кто-нибудь в сердцах восклицал:
- Опять Варвара затевает недобрые шутки. Когда уж успокоится, бестия?!
Даже мужики, драчливые и шебутные, сторонились колдовской околицы.
А дом, крепкий, сложенный из отборных бревен, как могучий богатырь, грозно скрипел под ветрами, мрачно глазел темными окнами на лес и деревню и, словно ждал хозяина.
И дождался! Из машины вышел высокий, чуть сутулый худой мужчина. Он театрально снял шляпу, изображая жест приветствия, склонил абсолютно лысую голову и что-то прошептал.
Затем открыл громко заскрипевшую тяжелую калитку и, не обращая внимания на хлюпающую жирной грязью тропинку, направился к высокому крыльцу с резными перильцами. За ним семенила дама в розовой шляпке и в черной бархатной шубке. В руке, обтянутой перчаткой лимонного цвета, дама несла большую плетеную корзину, из которой торчала ушастая голова.
- Какая красота, Дюша! Какая прелесть! – звонко восклицала дама, стараясь не отставать от размашистых и энергичных шагов мужчины.
Странная парочка пробыла в доме недолго. По крайней мере, мальчишкам еще не наскучило месить грязь вокруг машины. Любопытствовали они издалека, близко подойти не решились.
Застенчивая деликатность присуща провинциалам, жаль, что город моментально сжигает это нежное свойство души.
Спустя примерно неделю лысый привез в дом двух молчаливых мужиков. Работали они практически, не отдыхая. Меняли оконные рамы, перестилали полы, латали крышу.
Вездесущая Любка-почтальонша разнесла по деревне, что объявился не то сын, не то внучатый племянник сгинувшей Варвары, Андрей Воронков-Шеромыжник, известный театральный режиссер и актер. И к осени он привезет на улицу Луговую дом один, свою семью.
В сентябре, когда небо забеспокоилось прощальными криками птиц, а лес золотым сиянием соперничал с куполами местной церквушки, и заселилась в свежевыкрашенных хоромах чудаковатая барыня.
В первый день приезда она совершила променад по деревенской улице. Ласково здоровалась, протягивая узкую, детски-беззащитную руку, представлялась:
- Зоя Феофановна, а лучше Зоюшка. Буду очень рада увидеть вас у себя в гостях.
- Спасибочки, - перемигивались местные бабы.
Дюже любопытно было им заглянуть на огонек к чудаковатой барыне. Уж, слишком красиво рассказывала почтальонша.
- А мебель, как в замке старинном, резная, красного дерево. На пианино – золоченые подсвечники. Ну, а ванная! Я, как глянула, глаза зажмурила: все сияет, серебрится.
Посмотреть-то хотелось, как живут богатые люди. Но маячила перед глазами тень колдуньи. И сельчане, отводя взгляд, бормотали:
- Вот управимся с делами, обязательно зайдем!
А дела, как известно, в деревне не кончаются.
Никто и не заметил, в какой приезд лысый артист вместе с многочисленными коробками, пакетами внес в дом кружевной сверток с
младенцем.
- Сама лично видела, - Любка докладывала в соседних домах.- Бутузик такой розовый. Но глаза на мокром месте. Муха ли пролетит – плачет, грустную ноту услышит – опять в рев. Хлопот-то с ним будет немало.
В пол-уха слушали деревенские жители россказни почтальонши. Своих дел не перечесть, да и эка невидаль – малец. Не чертенок же. Вон сколько ребятни во всех дворах копошится. До них ли? И как бы затух интерес к дому на околице.
Незаметно Борюнчик подрос. И Зоя Феофановна возобновила свои променады по деревенским улицам.
Картина была презабавнейшая. Вдоль дороги, где в пыли зарылись куры, а бычок топтал обманчиво-яркие и горькие одуванцы, выплывала павой барыня в шляпке и под кружевным зонтиком. Рядом семенил пацаненок, у него локоны до плеч, под отложным воротничком шелковый бант. А следом за детскими ботиночками, подняв хвост кочергой и грозно распушив усы, вышагивал мордастый котяра.
- И в кино ходить не надо! – прыскает в кулак белобрысая Нюрка, и тут же прячется за широкий материнский подол.
Зоя останавливается у соседних калиток, расспрашивает хозяев о здоровье, о видах на урожай. Угощает озорных ребятишек сластями.
Мальчишка с котом не принимают в беседах никакого участия, они, словно отсутствуют на земле в этот момент. Так холодны и непроницаемы их глаза.
Ближе всех к дому чудаковатой Феофановны жили Файрулины. Говорливая, смуглолицая Роза, ее муж Руслан и три востроглазые, темнокосые дочери.
Руслан, мечтающий о сыне, подвыпив, выговаривал соседке.
- Ты, Зоя Феофановна, из парня девку не делай. Зачем рядишь его в бабьи тряпки, патлы не стрижешь. Ему мужиком жить…
- Вы, Руслан, добрейшей души человек и грамотный в жизненных вопросах, а, видимо, не понимаете, что бог людей создает, а не мы с вами. Родился Борюнчик таким нежным созданием, и ничего уже не изменит ни один воспитатель.
- Вот это ваша ошибка, - не соглашался Руслан. – Меня батя ремнем воспитывал, и я своих девок вот, где держу, - он махал смуглым кулачишком.
- Ишь расхорохорился, - сердится Роза. – Хватит балаболить-то, скотина не кормлена, двор не подметен, а он туда же, в философию ударился!
По воскресеньям младшая из дочерей Файрулиных, молчаливая Зайтуна, повадилась ходить к Зоюшке в гости.
- Тетя, сыграй, очень прошу! – страстным шепотом умоляла хозяйку.
Завороженной птичкой сидела на маленькой табуретке рядом с пианино, открыв рот и не сводя глаз с порхающих над клавишами пальцев.
Борюнчик с Маркизом не одобряли вторжения чужестранки в свои владения. Они демонстративно покидали музыкальную комнату. Кот шастал где-то на чердаке, а Борюнчик, забившись в темный угол, тосковал. Страдал и упивался горькой песней сердца.
Недавно Роза, угощая Борюнчика пирогом, который почему-то назывался «калиткой», тяжело вздохнула:
- Кушай, кушай, сиротинушка! Что тебя ждет впереди? Мать умерла, за ней отец. А, что Зоя-то? Долог ли ее век?
Глаза Борюнчика наполнились слезами.
- Ой, ой, что это я раскудахталась, - закричала женщина, прикрывая рот руками, будто старалась назад затолкать вылетевшие слова.
Мальчишка толком ничего не понял. Но бабья жалость добавила горечи в его страдальческую душу.
Из того времени взрослый Борюнчик помнил какие-то маленькие детали. Вышитые синие васильки на воротничке, запах белой сирени, вкус
хрустящих сахарных крендельков. Все затмил последний день, проведенный рядом с Зоей и Маркизом.
В тот августовский вечер ветер нагнал с севера тяжелые, мрачные тучи. Небеса загрохотали, засверкали, и безудержный ливень обрушился на деревню.
- Господи, как тревожно, - Зоя часто крестилась.
Борюнчик испуганно жался к теплому боку и вздыхал.
Вдруг женщина встрепенулась.
- Зовет меня, зовет, любимый! Пойду за ним. А ты спрячься под одеяло, - она заботливо расправила уголки пододеяльника с ажурными узорами, коснулась мягкими губами мальчишеской щеки.
- Я скоро, не грусти…
Из приоткрытой двери тянуло влажной стылостью. На какое-то мгновение мальчишка даже окунулся в сон. Проснулся от громкого голоса соседки Розы.
- Она закричала, как птица подбитая. Я и выглянула в окно. Смотрю, Зоя Феофановна, на крыльце стоит, словно зовет кого. А потом вдруг вытянулась, как тростина, даже выше ростом стала, вся затрепетала и рухнула. А еще прежде молния, будто от нее в небо пошла. Жуть! Я своему говорю: «Беги, Руслан. Похоже, соседку шарахнуло». Русик мой на ногу скорый. Как пушинку, перенес Зоюшку в дом, а сам за доктором помчался.
Борюнчик выглянул из-под одеяла. Возле дивана, на котором лежала бледная Зоя, суетилась соседка Роза и еще одна тетка.
- Что-то долго их нет! – причитала Роза. – Я от беспокойства места себе не нахожу. Как бы еще чего не случилось!
Женщины вышли на крыльцо.
Борюнчик, выбрался из постели и на цыпочках подошел к дивану.
- Зоюшка, - ласково позвал.- У тебя от грома голова заболела? – осторожно провел маленьким пальцем по мокрым бровям, - сейчас доктор
придет. Открой глазки, - попросил жалобно. – Ну, хоть на секундочку…
На диван запрыгнул кот. Он встал в ногах у неподвижно лежащей хозяйки и истошно замяукал.
- Не шуми, Маркиз, - рассудительно обратился к животному мальчишка, - Зоя ведь тебя пошла искать. Упала, наверное, на скользких ступенях…
Кот затих, сел и уставился немигающим взглядом горящих глаз-фонарей в женское лицо.
Как только на крыльце послышались шаги и голоса, Борюнчик с Маркизом юркнули на кровать под одеяло.
Зою Феофановну увезли. В суматохе про мальчишку забыли. Так он и просидел всю ночь в обнимку с Маркизом, дрожа от страха и обливаясь слезами.
Утром в дверь поскреблась младшая Файрулина.
- Пойдем к нам, - она крепкой ладошкой взяла за руку Борюнчика. – Поживешь пока у нас. Потом за тобой приедут…
- А, где Зоюшка? – он нахмурил бровки.
- Ее бог к себе прибрал, - рассудительная девочка набросила темный шарфик на зеркало, - так надо, - добавила печально.
Борюнчик словно оцепенел. Даже слезы, которые раньше горячими угольками жгли сердце, вдруг обратились в льдинки. Их холодное дыхание пронизывало все клеточки тела.
В день похорон Роза шепнула мужу:
- Может, и не нужно брать мальчишку на кладбище? Дюже он слабый, да плаксивый. Выдержит ли печальное зрелище?
- Горести, они дух укрепляют, - важно отозвался Руслан.
- Пойдем, мужик, попрощаешься со своей родственницей-то, - подтолкнул к двери ничего не понимающего Борюнчика.
Над кладбищем летали большие вороны, разрывая низкое осеннее небо своими пронзительными криками. Пахло сырой землей.
Зоя лежала в гробу совсем иная, чем была при жизни.
Борюнчик, встав на цыпочки, с удивлением всматривался в незнакомое лицо. Он еще не мог осознать, что никогда больше не увидит ни той ласковой певуньи, ни этой, застывшей и красивой, как манекен, в черных кружевах.
Вдруг, когда громко заголосили бабы, и мужик взял крышку гроба, откуда-то из-под ног выпрыгнул кот Маркиз.
- Пошел вон! – замахнулся мужик.
Кот презрительно прищурился, отвернулся и улегся на руки, сложенные на груди умершей женщины. Маркиз звонко замурлыкал, пристально глядя в лицо той, кого он так любил.
- Прощается, - всхлипнула Роза, - они ведь вместе лет двадцать прожили. Уж, как покойная его уважала.
Мужик выкурил папиросу и, схватив кота за шкирку, выбросил вон. Но, как только он наклонился за крышкой гроба, кот черной молнией метнулся на прежнее место. Так повторялось несколько раз.
В толпе кто-то даже съязвил:
- Маркизу дела нет, что Матвеич выпить хочет на поминках. Душа горит…
- Ах ты, стервец! – Матвеич разозлился не на шутку и со всего размаха долбанул кота по ушастой голове молотком.
Кот не замяукал, а закричал, как испуганный человек. Он поднялся на задние лапы и инстинктивно хотел выпрыгнуть, чтобы уползти умирать по всем кошачьим законам подальше от людей. Но какая-то другая сила удержала его возле любимых рук.
- Маркиз, - затрясся Борюнчик, поймав бесконечно-грустный и отрешенно-угасающий взгляд зеленых глаз, из которых выкатились две крупные слезы.
Кот тяжело рухнул рядом с хозяйкой.
- Теперь порядок, можно заколачивать, - мужик приноравливал крышку гроба, стараясь не подходить к тому краю, где лежал упрямый черный дьявол.
- Может, не хорошо-то с животиной хоронить, - прошамкала древняя, сгорбленная Никитична.
- А какая разница! Вместе жили, вместе и на тот свет полетят, - мужик говорил виновато, словно оправдывался сам перед собой.
Он ловко забивал гвозди.
Борюнчик не шевелился, ему казалось, что эти острые гвозди впиваются в его маленькое тело. И боль становилась такой невыносимой.
Мальчик упал и забился в судорогах.
- Болю, болю, болю, - повторяли посиневшие губы на бледном сморщенном, как у старичка, лице.Эпилог
Комментариев нет:
Отправить комментарий