Автор Татьяна Демакова: Роман Белый Ангел Часть 2 Глава 6 Сердечный Приступ

Часть Первая
Глава 1 Телемастер

Глава 2 Сын Арестанта

Глава 3 Лев Махов

Глава 4 Отличница

Часть Вторая
Глава 5 На Улице Таврической

Глава 6

Сердечный приступ

За окном шумел Таврический сад. На новоселье к Азе пришли заводские подруги.

- Вид хороший, раздольный, - Лидия распахнула окно, облокотилась о широкий подоконник, - и воздуха много! Как я хочу домой, - закончила неожиданно и громко щелкнула металлической задвижкой.

- Нет, девочки, вы что хотите говорите, да, и паркет хорош, и потолок высокий, но главное, главное, вы понимаете, есть настоящая ванная комната, - Юля, словно вспомнив комфортные привычки своей довоенной жизни, жмурилась, как разомлевшая кошка.

- Вот дадут горячую воду, - размечталась хозяйка, - и по вторникам мы можем хоть целый день плескаться в ванной.

- Тю, а почему только по вторникам?

- Это наш день законный. Остальные дни соседские. У Спиридоновых семья большая, так им выделили два дня.

- Мама, а мне в общежитии даже больше нравилось, - Беллочка старательно протирала вафельным полотенцем фарфоровые с золотой каймой тарелки, подаренные Азалии заводским профсоюзом.

- А мы из них есть будем? – Федюшка не сводил восторженных глаз со сверкающих дисков.

- Ой! – тарелка выскользнула из детских рук, грохнулась на пол и не разбилась.

- Ну, что же ты так? – Азалия сверкнула глазами. – Не разбилась! Плохо! Неужели у нас здесь не будет счастья?

Беллочка замерла. Тарелка целой осталась, а матушка расстроилась. Разве поймешь этих взрослых?

- Все будет хорошо, - Лидия подняла стопку.- Обживетесь. Стол купите, кровать большую с блестящими шишечками, шторы с зелеными листьями, такие, как в заводском клубе. И забудешь, как сидели мы на новоселье, будто турки на полу.

- Не забуду, - глаза Азалии повлажнели.

- А потом замуж выйдешь, - Алия продолжала тянуть золотую нить повествования о будущем счастье новоселки.

- Мы ее никуда не отпустим! - с набитым ртом пробурчала Ульяна.

- Нам замуж не нужно, - как всегда поддержала сестру Белла.

Ядреная наливка лишь на короткое мгновение развеселила женщин. Посмеялись, пошутили, спели про синий платочек и темную ночь. А потом вдруг загрустили. Словно у каждой в сердце зазвучала своя, только ей ведомая песня неизбывной тоски.

- Ой, бабоньки, не могу здесь больше, так тянет к родной земле, - Лидия приложила широкую крестьянскую ладонь к груди. – Уеду я…

- И мне все постыло. Домой хочу к Ильдарчику, - всхлипнула Алия.

- А мне куда? – простонала Юлия.

Полгода назад у Любочки обнаружили врожденный порок сердца. Ласковая рыжая девочка таяла на глазах. Она уже не могла, как прежде бегать, прыгать, даже громко смеяться не хватало силенок. Тут же начинала задыхаться, губки синели, все тельце становилось влажным. Вот и сейчас Любочка прижалась к матери и тихонько вздрагивала.

- Живи с нами, - совершенно искренне предложила Азалия. – Тебе ведь так ванна понравилась. А, хочешь, я в общежитие вернусь, а ты здесь останешься?

- Мамка, не говори глупостей! – топнула крепкой ножкой Ульянка.

- И то верно, - Юля поцеловала детский золотой затылок.- У нас там свой врач рядышком.

Юля улыбнулась, вспомнив новую вахтершу, маленькую, седую тетю

Дусю, вдову некогда известного фармацевта Якова Канна.

- Мой Яшенька больше всех докторов понимал в болезнях и лекарствах. А через него и я научилась.

Многое умела Евдокия Евграфовна. Готовить мази и растирания от радикулита и чирьев, ставить пиявки и специальными компрессами снимать головную боль. Одного не умела – обижаться. Мужа ее арестовали в тридцать седьмом году и отправили на строительство Беломорканала, сама она отмантулила десять лет за колючей проволокой в Сибири.

- Ну и ладно, сетовать-то зачем, такая, знать, судьба дадена!

Даже, когда троюродная племянница по мужниной линии, чернобровая, дородная Жанна прямо с порога ей заявила:

- Писем мы ваших, тетушка, не получали. И знать, не знаем ни вас, ни Якова Абрамовича. Мой муж – коммунист с чистой биографией.

Не вскричала, не затопала ногами Евдокия. Дескать, квартиру эту шестикомнатную, с камином и дубовым паркетом, с люстрами хрустальными и прочими добротными вещами, еще ее покойный папенька обживал и обихаживал. А серебряные серьги с изумрудами на Жанниных ушах элегантно поблескивающие, как и золотая брошь на пышной груди новой хозяйки, из ее Дусиной шкатулки вынуты.

- Благодарю за слово честное! – вымолвила тихо и даже постеснялась попросить стакан воды.

К вечеру прибрела к заводскому общежитию.

- У вас нет родных в городе? – поинтересовалась комендант, наливая чай старой женщине.

- Есть-то есть, да не нужна я им нынче. Говорят, что биография у меня грязная. А, кто же ее выпачкал? Время, разве только. Пусть живут и радуются. А мне и здесь хорошо. Вокруг милые женщины и ребятишки. Так и осталась в казенных стенах.

- Да, Аза, чуть не забыла, - Юля развернула небольшой сверток, -

смотри, что тебе тетя Дуся прислала.

Теплым облаком распустился и закурчавился в женских руках невесомый ажурный платок.

- Прелесть какая!

- Настоящий, оренбургский, тот, что через колечко проходит.

«Дусин платок» будет долго жить на Таврической. Сначала Азалия будет накидывать ажурную шаль по праздникам, потом подросшие девчонки по очереди будут форсить в пушистой паутинке. И много позже, когда родится Славик, а на улице чуть-чуть подморозит, в доме начиналась суета: «Где Дусин платок»? Поверх шапки и воротника, как на матрешку, наматывали на пацаненка шаль, перевязывая концы платка на спине. Подрастающий мальчишка ненавидел бабский платок. И однажды он «потерял» его. Беззубая тетя Фая, гардеробщица из школьной раздевалки, с удовольствием приняла тайный подарок от упитанного ученика. И никому ни гу-гу! И опять Дусин платок был в радость.

Время, упрямое время! Оно по-своему усмотрению распоряжается вещами, событиями, людскими судьбами.

Несколько лет назад деревенская девчонка Азка не поверила бы, что так случится, расскажи ей про нынешнюю жизнь Азалии Григорьевны. На заводе – уважаемый человек, бригадир. Зарплата вровень с мужиками. Прописка в центре города. А комната – загляденье. Под потолком пятирожковая люстра, у дочерей-школьниц письменный двухтумбовый стол, в добротном шифоньере – стопки белья переложены пакетиками с душистыми травами.

Вот трюмо еще купить хочется! Не для себя, некогда ей перед зеркалами крутиться. Девчонки артистками растут. На всех праздниках стихи декламируют. Громко, смело. Азалия старается не загружать дочерей домашними делами. Пусть учатся, книжки читают, в кружки ходят.

Великий оптимист уже давно приметил интересную закономерность

наших жизненных событий. Жизнелюб утверждал, что за черной полосой неудач, нездоровья, неурядиц непременно придет светлая полоса немыслимых успехов. И наоборот: хорошо живете – ждите беды.

Но в большинстве своем люди не хотят контрастов. Зачем? Лучше бы смешать два цвета – черный и белый. Какой тон в результате получается, известно всем. А чем он плох серый цвет? Спокойный, размеренный.

Все-таки однажды начала трещать по швам налаженная жизнь Азалии Шеромыжник.

Самая главная неприятность случилась на работе. Всеми уважаемого Кутузыча перевели в Москву. Директором назначили бывшего заместителя, длинного блондинистого Трухина. Долго ждал этого момента энергичный карьерист. Слишком многое не нравилось ему в старомодном Николаеве.

- Развел, понимаешь, богадельню. Социалистическая действительность иного размаха требует!

Трухин считал, что на передовом предприятии должны работать молодые, образованные, перспективные кадры. Уж, никак не бабы с детьми! Увольнения следовали одно за другим. Особенно Трухин преследовал «крестниц» бывшего директора.

- Шеромыжник, почему халат не накрахмален?

- Что за отчет вы мне предоставили? Курица лапой понятнее нацарапает! А потом, вы что на особом счету? Почему, спрашивается, отказались службе контроля продемонстрировать свои карманы и белье. Знаю, я вас честных. Распустил вас, Николаев, жалеючи!

Неслыханное дело! Женщин, после смены выходящих с завода, могли осмотреть даже на гинекологическом кресле. Раньше, как было. Обрезки, крошку, нестандарт в бригадах учитывали, делили и выдавали по строгой очередности. Теперь по новому распоряжению в цехе запрещалось даже изюминку под язык положить.

- Воровство! – яростно выступал на собрании новоиспеченный директор. – Борьба с расхитителями народного добра будет безжалостной. Кому не нравятся новые порядки, пожалуйста, уходите, двери открыты!

Он сам лично перекроил рабочие графики. Азалия теперь должна была работать все ночные смены и воскресные дни.

- Но у меня же двое детей, - однажды попыталась возразить.

- Вы прежде всего труженица социалистического предприятия, - нахмурил редкие бровки Трухин. – Понарожали, понимаешь, а теперь чуть что, сразу детьми прикрываетесь.

- За что вы меня так ненавидите? – слезы навернулись на глаза женщины, издерганной замечаниями.

- Что? – удивился Трухин. – Запомните, на производстве есть только план, порядок, приказ. И нет тут места вашим дамским штучкам. Придумали тоже – «ненавидите»!

В его холодной усмешке можно было прочитать продолжение фразы.

- Да, плевать я хотел на вас, ваших сопливых детей, на все ваши ничтожные проблемы. Меня волнуют дела государственной важности!

Уволилась Азалия в апреле.

- Простофиля ты, Шеромыжник, - длинноносая, с серой челкой Людка из Отдела кадров разбирала бумажки на столе, - хотя бы май еще поработала. К праздникам, глядишь, директор бы премию отвалил.

- Да, если раньше, то я и бесплатно работала бы смены. А теперь… терпеть унижение, придирки, необоснованные замечания.

- Больно ты обидчивая, а о детях подумала?

- Перебьемся, были времена и похуже!

Азалия вышла из проходной. День ликовал чистыми весенними красками. Взбудораженные птицы откликались озорным переливом на трамвайные звонки. Но у Азалии, с каждым шагом, отдаляющим от завода, на душе становилось все муторнее и мрачнее.

Вернувшись домой, она впервые за много лет не понеслась с кастрюльками на кухню, не притронулась ни к утюгу, ни к венику. Сил хватило только на то, чтобы скинуть туфли и дойти до кровати.

- Маманя! – закричала с порога Белла, - ты в одежде на новом покрывале?!

- А что у нас на ужин? – Ульяна вытянула губы, с удивлением глядя на пустой стол.

- Что-то тошно мне, девоньки, - Азалия приоткрыла глаза. – Словно иголку вогнали в сердце. Голос потухший, виноватый.

- Ладно, уж, обойдемся! Но ты, помнишь, что скоро Первомай, а у нас блузки не дошиты?

Сквозь тягучую пелену Азалия слышала, как хлопали дверцы буфета, звенели ложки, что-то хрустело, шуршало. Наконец, девчонки улеглись, переговариваясь о чем-то своем. Через какое-то время дружно засопели.

Только через месяц Азалия нашла работу. Все каблуки стоптала, обходя конторы на дальних улицах. А подвернулось местечко в магазине на углу Тверской, в двадцати метрах от собственной парадной.

- Беги, Аза, беги, - это соседка Антиповна, запыхавшись, сообщила о вакансии. – Свято место пусто не бывает.

- Берем мы вас уборщицей, - заведующий магазином, Арон Аронович Бернштейн, - сделал многозначительную паузу. – Надеюсь, вы понимаете, какая ответственная работа вас ожидает. Заметьте, я не интересуюсь, почему вы ушли с завода. Что там было? Хищение, нарушение дисциплины? Может, какая другая причина? Не знаю и знать не хочу. Но, милочка, - он засунул маленькие, покрытые веснушками, ручки в карманы атласного жилета, обтягивающего грушевидное пузико, - вы должны знать, Арон Аронович любит чистоту и порядок. Все! Необходимый инвентарь найдете в подсобном помещении.

Там, в кладовке, белугой рыдала высокая рыхлая женщина.

- Все руки стерла, выскребая полы, - она вертела перед лицом Азалии розовыми опухшими пальцами с обломанными ногтями. – Уволили! За кусок мыла. Пожалели для фронтовички. Куда я теперь? И-и-и, - завыла она еще громче.

- Прекратите это безобразие! – картавый дребезжащий голосок принадлежал супруге директора, Ольге Михайловне. – Причем, здесь, спрашивается, мыло? Вы – пьяница! Уходите, и не мешайте людям работать.

- Видала, да? – бывшая уборщица, подбоченясь, изобразила директрису, старательно отставив зад и переваливаясь, как утка. – Плевала я на вас и ваш пол, она смачно сплюнула.

Все оказалось не так просто, как представлялось Азалии. Магазин полагалось мыть два раза в день: в обеденный перерыв и после закрытия. На покупателей Азалия не обижалась, разве заставишь людей вытирать грязную обувку у входа. Не всякий и дома-то к этому приучен. Чудили магазинные работники.

Ссориться Азалия не умела, да и не хотела. Молчала, тихо недоумевая, почему Маринка из овощного отдела скользкую гниль из ящиков разбрасывала по углам, а мясник Алик обрезанный жир и жилы затаптывал ногами.

- А за что уборщица деньгу получает? Пусть тоже покорячится, как мы цельный день за прилавком.

Невеселая работа не угнетала Азалию. Денег стало не хватать катастрофически.

Девчонки морщились:

- Маманя, опять щи постные? И к чаю нет ничего сладенького!

- Тапочки стерлись. Ходить уже стыдно! Когда ты купишь новые?

- Ты разве не поняла, что нам нужен не один альбом для рисования, а два.

Выход подсказала опять Антиповна. Не женщина, а голова советов.

- Азалия, тебе давно пора деньги за шитье брать. Хватит миндальничать. Бесплатно всех обшиваешь! Думаешь, твои «модницы» не знают, что «спасибо» на хлеб не намажешь. Ишь, зачастили. Прибедняются с тобой, а сами, знаешь, как жируют.

Антиповна и цены определила на халаты, юбки, блузки.

Заскрипела, застрекотала швейная машинка. Эту «верную помощницу» Лидуся подарила перед отъездом. Как она там в своей Белой Руси? Мыслимое ли дело, женщине целым колхозом командовать! Но Лида, крепкая, справится. Ах, девочки, девочки…

Мысли, как волны, набегают одна на другую.

- Вот у Алии дела совсем плохи. Муж ее, ненаглядный Ильдарчик с фронта жену с дитем привез и объявил поселковым:

- С Алькой у нас одно баловство было, а на войне все – сурьез.

Вот и осталась подруга без мужа и сына. От Феденьки отказалась. Может, не понимаю я чего? И ребенок от любимого мужа, особенно сердце материнское тешит?

А Федя пригрелся возле Юльки. Мамой стал ее звать. Ласковый парнишка. Ох, не могу, как Юльку вспомню, так сердце разрывается. До сих пор слышу ее голос: «Меня, меня с ней закопайте!» А Любочка в гробу, нежная, спокойная. Бантики в косичках. Спасибо тете Дусе. Она и выходила Юльку после похорон дочери, и уговорила укатить на Псковщину, подальше от грустных воспоминаний. Как они там поживают? И почему жизнь разлучает с хорошими людьми? - Азалия вздохнула, перекусила нитку крепкими белыми зубами и отложила шитье. А мысли, родившиеся под мерный перестук швейной машинки, не отпускали.

Какой славный мужчина – Кутузыч! Вот с таким бы рядом жить! Улыбка добрая, голос проникновенный. Вспомнились пестрые астры, вальс на вечере в клубе, руки его крепкие на талии.

- Не можешь ты так, не умеешь! – завопила Белла, как всегда, шумно

ворвавшись, в комнату.

- О чем ты? – Азалия улыбалась, еще не выплыв из теплой реки прошлого.

- У всех матери, как матери, - Белла, пунцовая от быстрого шага, тяжело дышала. – Сначала они делают все своим детям, а уж потом чужим людям. А ты, ты, - она схватила пестрый сверток. – Кому этот шелковый халат шьется? Опять директрисе-каракатице? А моя очередь когда?

Ульяна, возникшая за спиной сестры, ехидно прокомментировала.

- Зависть нашу Беллочку заела. У Тани Курочкиной новая юбка-плиссе появилась. Вот и нашей красавице точно такую же подавай.

- Не соскучишься с вами, девчонки, - Азалия взяла кухонное полотенце и пошла разогревать обед.

На кухне Антиповна тушила капусту.

- Ну чего ты, соседка, не хвалишься?

- Чем же?

- Ты ведь теперь старшая в бакалейном отделе?

- Ах, ты об этом? – отмахнулась Азалия. – Хлопот-то добавилось. Товар штучный, мелкий. Покупатель капризный. Отказывалась, честно тебе говорю. А директор с женой в два голоса:

- Молодая, красивая, с грязной тряпкой? Нехорошо! Зачем училась, школа вечерняя, техникум? Встанешь, как королева, за прилавок, может, и жених подходящий тебя разглядит!

- И то верно! – довольно прогундосила Антиповна, по-детски открыто улыбаясь.

- Да, что вы! – подняла черные брови Азалия, - зачем мне жених? У меня дочери, скоро невестами станут.

- Балуешь ты их очень, - Антиповна сморщилась, словно клюква под язык попала. – Такие кобылицы вымахали, а тарелки за собой не помоют.

- Ой, милая Антиповна, знала бы ты, как я в детстве надрывалась. Пусть

девчонки мои городскими барынями растут.

- Ну, ну, смотри, как бы тебя не выгнали, когда ненужной станешь. Много я таких историй про балованных детей знаю.

Но Азалия уже и не слышала ворчливого бормотания старухи.

Вот сейчас накормит она своих крошек, чаем напоит. Потом абажур зажгут. Ульянка тут же в книжку уткнется. Беллочка начнет танцевальные «па» перед зеркалом разучивать. Хорошо, что трюмо купили! От макушки до пяток, вся фигурка видна.

И полюбоваться-то на балерину некогда. Белье в баке замочено, пол второй день не мыт, опять же на халат пуговицы пришить нужно. И чего этот шелковый балахон так дочку разозлил?

Приходил новый день, и также быстро сгорал, как предыдущий. Шумели за окном дожди, падал снег, улетали и возвращались птицы.

После восьмилетки сестры Шеромыжник поступили в библиотечный техникум.

- Когда они успели вырасти? – мать растерянно смотрела на рослых девушек. – Они ли крохотными куколками сопели нос к носу на деревянной лежанке в лесной избушке? Она-то сама осталась прежней. Чудеса, да и только!

Ульяна, как родилась с темным хохолком, так и осталась черноволосой, кареглазой, со смуглым румянцем на скуластом лице. Нос, губы, как у Азалии по-цыгански изящно вырисованы. Руки холеные, пальцы длинные. Жаль, не сбылась мечта матери, не захотели музыке учиться дочери.

Беллочка в детстве беленькой была, как одуванчик. Головенка большая, пушистая на тонкой шейке, глазки васильками распахнуты. А сейчас другая, пышнотелая, дородная. Серые глаза поволокой затянуты, рот тонкий, неулыбчивый.

Но красавицы! Азалия от души любуется подросшими дочерьми, и старается одеть их покраше, накормить послаще. Себе-то уж и не нужно

ничего. Тут, как-то ее на работе товарка из соседнего отдела спросила:

- Азка, ты чего, как старуха рядишься, тебе годков-то сколько стукнуло?

- Старая уже, тридцать три будет. Я ведь очень рано девчонок родила, - она запунцовилась от стеснения, только-только шестнадцать тогда исполнилось.

- Ба! – выпучила глаза продавщица. – Мне бы твои годы, я бы на танцы ходила, а ты себя рано в бабки записала. Спохватишься, да поздно будет. Вон, смотри, как мужики на тебя пялятся. Для кого себя бережешь?

- Для дочек! – гордо ответила Аза, искренно уверенная в том, что самое главное богатство ее жизни – это Ульяна и Белла.

Сестры Шеромыжник всегда и везде ходили вместе.

- Мы две половинки большой гармоничной души, - высокомерно заявляла Белла, когда кто-нибудь шутил:

- Вы за ручку и замуж будете выходить?

- Нам никто не нужен в нашем милом мире, - добавляла Ульяна.

Азалия слушала и улыбалась:

- Смешные! Да, как вы без меня жить будете?

Бескорыстная любовь не ведает сомнений и не требует громогласного подтверждения взаимности.

Но однажды, как-то соседка огорошила Азалию неожиданным вопросом.

- Я вот наблюдаю за тобой и никак не могу взять в толк, почему дочки совсем на тебя не похожи. Видно, муж твой шибко был непутевый.

- С чего это вы? – Азалия аж задохнулась от бесцеремонности умозаключения старухи.

- Да, с того, ты баба – хорошая по всем статьям. И уважительная, и жалостливая. Незлобивая и нежадная. Душа, у тебя, как у ребенка открытая. А работяга, такую еще поискать нужно. Девки же твои – себялюбивые, строптивые. Лентяйки! Артисток из себя корчат! Ну не в тебя же они,

такие. Значит, в отца. Какой корень – такое и поднимется дерево. Разве не правду я говорю?

Промолчала Азалия. Никто на белом свете не знал той весенней тайны, когда закружилась девчоночья голова от обманных слов и ласковых прикосновений.

Вот тебе и открытая душа! Ведь, как сердечно дружили с девчатами по общежитию. Нараспашку жили. Казалось, до самого донышка друг про друга знали. И плохое, и хорошее. Но ни разу Азалия не произнесла вслух имя настоящего отца дочерей. Да, и они гордились легендарным отцом, Артемом Шеромыжником, смертью храбрых павшим на полях войны. Даже сочинение в школе на эту тему писали. Похоронную бумажку на мужа Азалия берегла, как зеницу ока. В коробочке рядом со своим паспортом хранила. Жаль не осталось ни одной фотокарточки. Смутно помнилось ей его лицо. Зато редко, но приходили сны, где бродила она в березовой роще в обнимку с голубоглазым артистом. Горели губы, обожженные первыми мужскими поцелуями, сладко ныло тело. А сердце? Куда оно летело? К звездам или в пропасть?

Азалия просыпалась и долго не могла успокоиться.

- Что за наваждение? – сердилась взрослая женщина. – Я ничего не помню, и не хочу вспоминать.

Но перед глазами упрямо вставало знакомое лицо. Оно было лукавым, ласковым, обворожительным, как тогда, в березовой роще. Потом жалким, с нервным тиком и подергиванием пухлых губ, каким увидела она уже после войны, в маленьком дворике на Лиговке. Но оно было живым! И отчего-то портрет мужчины не стирался в памяти, даже с годами.

Декабрь выдался в тот год ветреным и бесснежным. Низкое печальное небо раздражало горожан, готовящихся к новогоднему празднику.

Азалия, как могла, сопротивлялась этой серой волне всеобщей безрадостности. За неделю до новогодней ночи она принесла домой

небольшую пушистую елочку. Налила в ведро чистой воды, любовно расправила зеленые лапки. В ее детстве никогда не было новогодней елки. Замотанные и затюканные тяжелой работой, родители считали это баловством и бесполезной тратой времени. Но она помнила тот восторг, который испытывала, заглядывая в соседское окно учительницы. У Спицыных всегда наряжали елку. Она нарядной принцессой высилась посреди комнаты и по вечерам сияла разноцветными огоньками. Внук учительницы, кудрявый Валерик, рассказывал мальчишкам о чудесах, которые случаются под Новый Год. Однажды Дед Мороз положил ему под елку блестящий велосипед. В это очень хотелось верить и мечтать о сокровенных подарках.

Первую новогоднюю елку Азалия нарядила в избушке лесничего. Помогал ей в этом торжественном деле тот самый Валерка. Они вместе сооружали игрушки из еловых шишек и блестящих бумажек от довоенного чая. И подарки положили под елку. Азалия девчонкам сшила нарядные платьица, а Валерику брюки и жилет, удачно перекроенные из мужниного костюма. От маленького скрипача Азалия получила листочек с нотными закорючками. Он еще до сих пор хранится среди документов. «Утренняя песня любви и добра», вот как мудрено назвал свое сочинение мальчишка.

Валерий давно уже жил в Москве. Иногда по радио Азалия слышала, как торжественным голосом объявляли:

- Предлагаем вашему вниманию выступление известного музыканта Валерия Спицына.

Начинала петь скрипка. И какая бы мелодия не звучала, веселая или грустная, она уносила Азалию в тот нарядный осенний лес, где мальчишка играл для бородатых партизан.

Азалии очень хотелось узнать, как сложилась судьба мальчика. Женился, есть ли дети? А потом она гнала от себя эти любопытные вопросы, понимая, как это мелко и несущественно для музыканта. Главное, он был счастлив. Об этом Азалии рассказывала его музыка.

Когда дочки были поменьше, они с удовольствием помогали матери наряжать лесную красавицу. А вот в последнее время разлюбили. «Некогда! Все это детские штучки и забавы! А мусора, сколько от елки летит! В некоторых приличных семьях уже давно перешли на пластмассовые деревья. Символ есть, и достаточно!»

- Нет, уж, милые мои, тут я с вами не соглашусь! – Азалия выстаивала очередь за елочкой. И, когда приносила ее домой, ей казалось, что это живое зеленое существо.

Наряжала она лесную гостью тридцатого числа. «Чтобы обвыклась девочка с нарядом»! Зато коробка с игрушками доставалась заранее. Что-то нужно было подклеить, подмазать. У каждой игрушки была своя история. Вот картонные балеринки. Их рисовали, вырезали с Лидой всю ночь, чтобы утром обрадовать ребятишек. Балеринки держали сумочки с билетом на настоящий балет.

Серебряная избушка с медовым окошком и многоцветный шар. За ними в Гостинке с Алией в очереди стояли. А этот гномик, такой забавный. Она выиграла его в лотерею на заводском вечере…

В дверь постучали.

- Войдите, - радостно пригласила Азалия, не сводя по-девчоночьи восторженного взгляда со сверкающего великолепия.

- А вот и я, красотуля, не ждала?

- Господи! – обреченно вырвалось у женщины, - а я подумала, что кто-нибудь из соседей.

- Узнала? – мужчина снял фасонистую шапку «пирожок» и пригладил рукой редкие волнистые пряди.

- А я тебя нашел через дочек твоих. Наших! – добавил весомо.

- Замолчи! – Азалия шагнула навстречу нахальному взгляду голубых глаз.

- Нет уж! – Белла выступила из-за мужской спины. – Молчать теперь

никто не будет! Как ты смела, столько лет нас обманывать?

- И мы, комсомолки, честные, преданные делу партии, - Ульяна вышла на середину комнаты, как на сцену, - повторяли гадкую, противную ложь за тобой, обманывая своих товарищей по союзу.

- Придумала сказку о том, что отец погиб. А он живой. И любит нас, и мы его, - Беллочка театрально всхлипнула. – Ты узнала, что он калека, и отказалась от него. Разве не так?

- Папочка нам все рассказал, как после войны вы встретились. Ты приехала из деревни, румяная, здоровая. В лесу-то хорошо было прятаться! За плечами у тебя был целый мешок с припасами, и ты даже куска хлеба не дала человеку, познавшему все тяготы войны.

- Конечно, немудрено влюбиться было в статного красавца, а принять калеку ты отказалась. Ты предала любовь! Ты ни на минуту не подумала про нас! Каково нам было, без отца расти! Обноски и обшивки твои носить.

- Вот так! Мы теперь отца никуда не отпустим. Он наш, родненький, любимый.

- Да, Азалия, - мужчина, посмеиваясь, прошелся по комнате. – Правду-матку никогда не спрячешь! Я ведь тебя в магазине узнал. Да, только ты взгляд отвела, сделала вид, что мы незнакомы. А я-то по твоей физиономии понял, что узнала. Обидно мне стало! Никогда девки Жорой-артистом не пренебрегали. Неужто ты забыла все? Думал я, верная ты женщина, а вон, как все получается. И сейчас смотреть на меня не хочешь. Наверное, какого женатика обихаживаешь? Не поверю, чтобы такая справная бабенка да без мужика обходилась! Так что, хочешь или не хочешь, жить будем вместе. Это судьба!

- Да, что ты, папа, словно разрешения спрашиваешь! Проходи, дорогой, проходи!

Голоса звучали громко, напористо, потом стали стихать, и вдруг неожиданно Азалия перестала их слышать.

Как больно! Прижав руку к левой груди, будто пытаясь остановить жгучий поток, женщина повалилась набок, задев полунаряженную елку, так и упала в обнимку с колючими ветками.

- Как всегда сюрпризы! – вспыхнула Ульяна и, не торопясь, пошла в коридор к телефону, вызывать Скорую помощь.

…

- Дорогие женщины! – лечащий врач, Ирина Николаевна, высокая, плечистая, как пловчиха-разрядница, в широком халате и шапочке, надвинутой на брови, размашисто ходила по палате.

- Я вам приказываю всем поправиться! У нас с вами сегодня новогодняя ночь, по старому календарю. А, значит нужно встретить новый год в хорошем настроении и здравии. Все грустные мысли из головы выбросить. Это я вам тоже приказываю. Мы ваши сердца силой наполняем, лечим, восстанавливаем. А вы своими переживаниями и слезами всю нашу работу перечеркиваете. В здоровом теле – здоровый дух! Галина, все понятно? – врач остановилась возле кровати, на которой полулежала-полусидела бледная, блеклая, словно неживая женщина.

- Не слышу ответа!

Женщина, как китайский болванчик, закивала головой, но глаза оставались стылыми.

- Смотри, какой для тебя подарок! – Ирина Николаевна положила на тумбочку глянцево красное яблоко. – Как будто только что с ветки сняли, верно!

Ни один мускул не дрогнул на застывшем женском лице.

- Азалия, Аза, ну до чего же у тебя имя звонкое! Так и хочется его пропеть, да ножкой в такт притопнуть, - доктор положила шершавую ладонь на влажный лоб лежащей женщины. – Ну, вот и выкарабкались. Считай, что заново родилась. Организм у тебя крепкий, кровь горячая. Ты, девонька, не из табора ли убежала? Ишь, глазищи-то, как угли сверкают!

Не дождавшись даже подобия улыбки, врач положила на тумбочку две мандаринки.

- Моя бабушка говорила, в новогоднюю ночь в доме должно пахнуть хвоей и мандаринами. Даже в блокаду умудрилась выменять свое кольцо на несколько оранжевых душистых шариков. Все будет хорошо, милая! – врач умными серыми глазами ласково посмотрела на Азалию.

Потом Ирина Николаевна направилась к седой старушке, лежащей на койке у окна.

- А желаю я вам, - врач нагнулась и что-то прошептала в сморщенное желтое ушко. Старушка в ответ захихикала и сквозь смех прошамкала.

- Вот зубы вставлю и под венец! На сцене-то я роковая женщина, а в жизни по больницам валяться начала. Но это временно, правильно вы говорите, уважаемая Иринушка Николаевна! Вчера Васек Медведев мне такие стихи посвятил…

- Вот поэтому я и желаю вам любви! Для вашего сердца – это целебный бальзам.

- С новым годом, бабоньки! – хрипловатый голос докторши уже слышался в коридоре. – Хватит хворать, да унывать! Дайте врачам передых.

Азалия лежала, не двигаясь. Странное оцепенение сковало все клетки тела. Не было сил говорить, есть, пить, дышать полной грудью. Хотелось забыться и раствориться в безмолвной тишине.

- Забери меня к себе, боженька, - в который раз запричитала, всхлипывая, Галина. – Хочу к мужу своему любимому, сыночку, маменьке. Без них жизнь постыла мне. Васеньку моего пуля не взяла на фронте, и мальчонку я уберегла, матушку выходила от болезни страшной. Жить бы нам вместе и радоваться. Зачем ты усадил их в машину окаянную, да дорогу ледяную снежком обманным присыпал? Не мучай меня больше, умоляю. Дай встретиться с родными!

- А мне к кому попроситься? – Азалия сухими глазами смотрела в потолок. – Неужели нет ни на земле, ни на небесах, ни одной любящей души. Одна!

Тоска острыми коготками царапалась внутри, подбираясь к беззащитному комочку сердца. Оно начинало беспокойно метаться, словно пытаясь выпрыгнуть из тягостного пристанища, потом обессиленное замирало. И десятки жгучих иголок вонзались в нежную плоть.

Сквозь горячую пелену и свои стоны, Азалия слышала, как ворковала медсестра.

- Сейчас, сейчас поможем, миленькая, - и вкалывала еще одну болючую иглу. – Будем жить, будем жить, - легкая рука с влажным тампоном проходилась по сухим воспаленным губам.

В конце февраля Антиповна, подкараулив Ульяну, выходящую из ванны с красным распаренным лицом, прижала девицу к стене.

- Ах, ты змея подколодная! Долго в молчанку играть будешь? Говори быстро, в какой больнице мать? Ишь заладили: «К сердечникам не пускают. Тяжелое отделение. Волновать нельзя». Меня пустят. Нет на земле такого места, куда Антиповне дорога заказана. Бедная, бедная Аза, каково ей там, среди чужих людей. Тут не от болезни, от тоски сердце разорвется! А, ну говори, тварь бесстыжая и черствая!

- Что вы себе позволяете? – на помощь сестре спешила Белла.

- Ты, еще будешь меня одергивать! Маманю чуть на тот свет не отправили! Халды глазастые! Ну, и где он ваш, проходимец? Дуры вы, хоть и шибко грамотные. Какой он вам отец? Ну, подумаешь, рожей схожи? Документа-то нет!

- Вы, пожалуйста, в наши семейные дела не встревайте, - Ульяна брезгливо скинула с плеча руку старухи. – Сами разберемся. - Адрес могли бы попросить и культурно, без оскорблений!

- Вас розгами хлестать надо. Говорила я Азалии, что не жди от вас

добра и благодарности. А она, святая душа, жизнь на вас положила!

Антиповну снаряжали в больницу всей квартирой. Ревиковичи испекли рулет с маком, вдова Иванова дала квашеной капусты и моченой брусники, Сидоркины – сала деревенского.

- Ей все пойдет, силы набирать нужно. Знаю я больничную бурду. От нее и здоровый человек ноги протянет, - хозяйственная Антиповна скрупулезно собирала сумку с гостинцами.

Не поленилась она и в магазин зайти, надеясь у евреев перехватить что-нибудь существенное. Икорку черную или фрукт какой заморский, хорошо бы и бутылочку коньяка. Помнила она, как господа едали.

В бакалейном отделе стояла новенькая, пучеглазая блондинка, с арбузным бюстом.

- Где директор? – грозно гаркнула Антиповна.

На ее голос просеменила Ольга Михайловна.

- Жалко, жалко, как Азалию! Такой ценный кадр. Конечно, пришлось временно замену подыскать. Но куда новенькой до Азы. И ленива, и неповоротлива. И чует мой нос: подворовывать начинает. Опять же к мужскому полу неравнодушна. Арончика моего, так и буравит глазами. Глупая, не знает, какие верные мужья – евреи. Да он ее телеса и не замечает. Для него главное – родная душа.

- Ну, ладно, родная душа, - старуха не признавала церемоний, - я в больницу к Азалии иду, что передадите ценной работнице? В больнице ох, как не сладко!

- Верно, вы говорите, не сладко, - Ольга Михайловна цепким взглядом обвела витрину, - ну тогда шоколадочку для вкуса. Вот такую, с мишками на картинке. Забавно, да?

- Тьфу-ты, знала бы и не зашла, - Антиповна с презрением окинула маленькую, тяжелозадую еврейку. – С головы до ног тебя Азалия бесплатно обшивала, а ты вшивой шоколадкой отделаться решила. Быстро же вы

забываете хорошее! А мишек на фантике своему верному Арончику покажи, может, развеселится и не будет в подсобке девок тискать, - и гордо подняв голову Антиповна удалилась.

Вернулась Антиповна поздно. Озябшая, измотанная.

- Через весь город на трех трамваях тащилась…

- Ну, как там наша Аза? – коммунальная кухня затихла.

- Что ну? – сердито зыркнула по сторонам. – Нет, нашей Азочки.

- Как так?

- Неделю назад выписалась. Докторам и в голову не пришло, что не домой отправилась.

- Может, в деревню, к родне покатила? – подала голос Иванова. Она мне часто сказывала: «Так, хочется, Наталка, хоть одним глазком на свой лесной домик взглянуть»!

- А мне думается, в Москву, - Жанна Ревикович тряхнула кудрявой головой. – Ведь ей присылал открытки сам Валерий Спицын. Я все время гадала, что может их связывать. Аза – простая женщина, а он такой известный человек. Можно сказать, музыкант от бога. Такие одаренные люди редкость на земле.

- Чего гадать? – перебил поклонницу скрипача Сидоркин, который мусолил во рту погасшую Беломорину, - давайте у дочерей и спросим.

- Да, что они знать могут. Эти гадины ни разу в больницу не пришли, - Антиповна покраснела от возмущения. – Все сестрички удивились, когда от меня узнали, что у Азалии есть две здоровенные дылды - дочери, и что живут они не за тридевять земель, а здесь, в городе. Азочка, бедная, все про одиночество в бреду шептала, - старуха смахнула слезу с глаза.

Вот письмо, это мне уже бывшая соседка по палате передала. Странная женщина, будто неживая. Я, говорит, договорилась с Азой, что поеду на Таврическую и отдам в руки каким-то девочкам, из комнаты с эркером. Но, видно, я уже отсюда никуда не выйду. Не хочу света белого видеть, и от

людей устаю. С чужими жить, что в лесу дремучем бродить…

Да, уж в больнице чего только не наслушаешься! – Иванова поджала скорбно губы. – Мне сестра говорила, она медик, что в войну от сердечных болезней не умирали. А сейчас, как эпидемия, какая…

- Не эпидемия, а жестокость людская, страшнее пули ранит, - весомо проговорила Антиповна и обратилась к младшему Сидоркину. – Иди, Витек, стукни к Шеромыжницам в дверь.

Белобрысый паренек понесся по коридору.

- Закрыто! – звонко крикнул. – Я письмо в щелку сунул.

- Может, прочитать нужно было, - папаша Витька, наконец, расстался с папиросой.

- Не тебе же писано, - возмутилась Антиповна.

Через час квартира на Таврической угомонилась, затихла, погрузившись в ночные сны.