Глава 1 Телемастер
Глава 2 Сын Арестанта
Глава 3 Лев Махов
Глава 4 Отличница
Часть Вторая
Глава 5 На Улице Таврической
Глава 6 Сердечный Приступ
Глава 7 На Крыльях Любви
Глава 8 Великие Переселенцы
Часть Третья
Глава 9 Дедушка Юбер
Глава 10 Сестры-француженки
Глава 11 Потерянный Рай
Глава 12 Встреча в Москве
Глава 13 Синеглазый Король
Глава 14 Семейный Альбом
Глава 15 Трудная любовь
Что же ты делаешь с людьми, коварная сладострастница, Ницца! Нежится приезжий под твоим бархатным солнцем, блаженствует в бирюзовых волнах, упивается сладким ароматов садов. И… не стало человека. Пропал он, растворившись во времени и пространстве. Исчезли глубокие мысли, сильные эмоции, решительные поступки.
Не избежал этой участи и бледнолицый северянин, Андрей Шеромыжник. Застрял он на несколько месяцев в медовом тумане лени, пьянящей сытости, праздных разговорах и бесцельных прогулках.
Но, как доброкачественное новообразование вдруг преобразуется в злокачественную опухоль, так и сладостная нега по непонятным причинам стала перерастать в длинную, непереносимую скуку. Деятельная натура доктора отказывалась принимать тягучее безделье нескончаемого праздника.
«Подобная жизнь явно не по мне скроена», - однажды эта мысль разбудила Андрея и потом уже не давала покоя.
«В человеческой судьбе нет случайностей. Все происходит по божьей воле, мудрому замыслу Всевышнего. И, зная это, я должен понять, для чего меня из холодного, загнанного края Он переместил в это райски уютное место? Зачем мне, никогда не грезившему о богатстве, вручил баснословное наследство? На эти непростые вопросы я вряд ли найду ответ в пьяной атмосфере ресторанов, азартном угаре казино или в праздном пустословии салонов. Я должен оставаться собой при самых немыслимых обстоятельствах. А каков я? Трудно ответить однозначно. Но я знаю точно, без конкретных дел я заболеваю.
Значит, действовать! И начнем, пожалуй, с реконструкции отеля!»
Андре с удовольствием обвел пером восклицательный знак в конце предложения. Закрыв тетрадь, подумал:
«Хорошая привычка вести дневник. Записи дисциплинируют мысли, а главное помогают разобраться в себе самом».
На следующее утро месье Дюваль отправил с посыльным в редакцию городской газеты объявление. «Для реконструкции старинного отеля приглашаются опытные специалисты».
Андре и сам не ожидал, какое количество людей всколыхнет его призыв. Не смолкал колокольчик у двери. Важные седые зодчие разворачивали ветхие бумаги с чертежами и рисунками.
- Вы только взгляните! Узнаете? Да, это тот самый известный отель на берегу. Хорош! И вам сделаем не хуже. Желаете, как у Негреско?
Молодые, длинноволосые, в широких шелковых рубахах, размахивая руками, говорили об урбанизации, об Османе, задумавшем перекроить Париж.
Приходили и просто любопытствующие, те, кто когда-либо был в «Белом ангеле». Им очень хотелось поглазеть на смельчака, решившегося на большие перемены.
Через две недели вереница визитеров поредела, но ни на ком конкретно Андре не остановился.
- В чем дело? – спрашивал сам себя. И тут же отвечал. – Душа не лежит!
Попробуй, объясни французам, что сие означает.
- Месье, вы сами-то определились? Понимаете, чего хотите?
Перед Андре, сидящим на садовой скамейке с толстой книгой на коленях, стоял кудрявый, веснушчатый молодой человек, невысокий, кряжистый, напоминающий обликом своим волжанина, а не парижанина.
- Простите, месье, но вы кто будете? – Андре неохотно оторвал взгляд от страницы.
- Я писал вам, и вы мне назначили встречу, - кудрявый смутился, и на его широких скулах вспыхнули розовые пятна румянца.
- Разрешите представиться – Рено-Жак-Лоран Мюге.
- Как, как?
- Вы не ослышались. Мю-ге, - повторил гость громко и по слогам. Наш род пошел от королевского садовника, который всем цветам предпочитал эти душистые миниатюрные создания.
- Занятно, - пробормотал Андре, - но я, видите ли, не ищу садовника. Мне архитектора подавай. А фамилия у вас занятная, в переводе на русский обозначает – Ландыш.
- К вашим услугам выпускник парижской школы архитекторов, - Ландыш церемонно раскланялся.
- Ну, это другой разговор. Надеюсь, вы захватили с собой эскизы ваших прежних работ. Я охотно с ними познакомлюсь.
- Никак нет! – Ландыш присел на скамейку. – Вы позволите? Понимаете, я учился. И смею заверить вас, постиг слишком много для простого зодчего. Я могу вам бойко и без запинки рассказать обо всех стилях и направлениях в архитектуре с древнейших времен до сегодняшнего дня. Ну и что? Еще я мог бы представить вам пухлые папки моих учебных работ. Но зачем? Я считаю, каждое творение неповторимо. Было бы смешно, если бы доктор женщине, собирающейся родить, сказал:
- А предъявите-ка ваших раннее рожденных детей.
Или вы мне доверяете, и мы работаем вместе. Или я, ни капли не обидевшись, бегу к мору, а потом вечерним поездом отбываю в Париж.
- Вы откровенны и непосредственны, месье. Мне всегда были по душе такие люди. Вопрос о гонораре вы замалчиваете из деликатности или еще по каким причинам? Все ваши предшественники, буквально через два слова после знакомства начинали пугать меня арифметическими выкладками.
- Благодарю, месье, за любезные слова в мой адрес. Гонорар – дело серьезное. Можете не сомневаться, вас я не обману и себя не обижу. А потом, не слишком ли рано мы завели разговор о деньгах. Сначала потолкуем о деле.
- Хорошо. Я предлагаю отобедать вместе со мной. А, кстати, где вы остановились?
- Между небом и землей, - парижанин улыбнулся.
- Если я правильно вас понял, то нигде. Что ж, давайте, подберем что-нибудь удобное для вас в «Белом ангеле». Работа предстоит долгая. Нам нужно привыкнуть к друг другу.
- Золотые слова! – Ландыш вскочил со скамейки и с жаром воскликнул:
- Вы умнейший человек, месье Дюваль!
Он излучал сияние всеми золотыми конопушками, щедро усыпавшими его лицо и руки. В двадцать с хвостиком, без имени, без протекции, окунуться в серьезную интересную работу, разве это не удача! Вспышка ликования через мгновение сменилась трезвой деловитостью. Вот она, невидимая метка, роднящая всех трудоголиков мира. Им неведомо ощущение долгой беспечной радости. Сладостная гармония воцаряется в их душе только в кропотливой, жесточайшей пахоте.
- Единственное, о чем я вас попрошу, - строго, почти сурово молодой человек обратился к Андре, - не торопите меня на первом этапе. Пока я не изучу старую систему коммуникаций, все чертежи и даже химический состав старинных строительных материалов, ни о каком новом проекте не может быть и речи.
- Я вас хорошо понимаю, - уважительно отозвался Андре. – Я всегда опасался дилетантов и лентяев в какой бы то ни было области, - он помолчал. – Еще я вот о чем подумал, небольшой аванс вам вовсе не помешает, - достал из кармана брюк кожаный кошелек.
При виде денег глаза парня радостно заблестели.
- Благодарю, - как можно сдержаннее произнес он, пытаясь унять всколыхнувшуюся внутри бурю.
О! Это гордость иных бедняков: засыхать без гроша, но не унизиться разговором о нужде. И, какое счастье встретить тонкого, понимающего
человека, у которого ничего не нужно просить.
Странно, Андре никогда не был бедным. Судьба всегда распоряжалась так, что всегда рядом были состоятельные люди, обеспеченные родственники, и тем не менее он очень чувствовал обездоленных. Словно не раз и не два побывал и их шкуре.
Молодой архитектор плотно засел за разборку архива, связанного с почти столетней историей «Белого ангела».
Целую неделю Андре не беспокоил Ландыша. Лишь в субботу, когда солнечный день угомонился, и бархатная прохлада окутала дома и деревья, он предложил архитектору вместе прогуляться к морю.
- Охотно и с удовольствием! – Ландыш пятерней пригладил буйную шевелюру, застегнул пуговицы жилета. – Я готов.
На набережной, многолюдной и возбужденно-шумной, архитектор, не обращая ни на кого внимания, стал излагать Андре идею нового проекта. Он энергично размахивал руками, то и дело забегал вперед, разворачивался к Андре лицом и восклицал:
- Вы только представьте, как грандиозно будет выглядеть правое крыло, если мы сделаем его по типу пассажа. О! Первые пассажи в Париже имели колоссальный успех. Овальные стеклянные перекрытия, подсвеченные изнутри, фантастически смотрятся на фоне вечернего неба. А удобно-то как!
- Пардон, пардон! – молодая невысокая женщина буквально врезалась в спину архитектора, остановившегося для новой партии словесного выступления.
Женщина имела очень странный вид. Маленькая соломенная шляпка сползла набок, черные волосы неаккуратными прядями выбились из прически, и в платье, дорогом и изящном чувствовалась какая-то торопливая небрежность, может быть, был забыт и не завязан пояс, или отсутствовал кружевной воротничок.
- Боже мой! – женщина почти бежала, заглядывая в лица праздно
фланирующих мужчин.
- Голубушка, не мужа ли потеряла? – высокий итальянец игриво поинтересовался и, белозубо улыбаясь, добавил:
- Может, я сгожусь?
- Мадам, мадам Сюзи, - неожиданно вскрикнула бегунья, - вы доктора Гастона не видели?
- Он еще утром отбыл в Антиб, милочка, - дородная, чернобровая дама произнесла фразу с величавой небрежностью и, обмахиваясь веером, поплыла неспешно дальше, шурша шелковыми юбками.
- Ах, он уехал! – маленькая женщина остановилась, как вкопанная. Сжав голову руками, она заплакала. - Что же мне делать?
- Простите, мадам, но, может быть, вам нужна помощь? – доктор Шеромыжник не мог пройти мимо.
- Разрешите вашу руку, что вас беспокоит? – ловкие пальцы врача определяли удары пульса.
- Ах, дело вовсе не во мне, - женщина всхлипнула, - мой малыш умирает.
- Срочно останавливайте любой экипаж, я должен заехать за инструментами.
У маленького Мишеля оказался острейший приступ астмы, вызванный пыльцой цветущих кустарников. Полночи Андре провел у постели мальчика. Наконец, дыхание его выровнялось, и малыш согласился попить вкусный горячий напиток, который русский доктор приготовил сам лично. Молодая мама, прижав к груди свое улыбающееся чадо, шептала:
- Сокровище мое! Как же ты меня напугал. Все обошлось, да? Скажи дяде доктору «спасибо».
Ласковый малыш потянулся к жесткой щеке нежным розовым ртом. У Андре на глаза навернулись слезы. И в этот момент он понял, что даже здесь, в райском краю, он никогда не сможет быть счастливым, если вновь не займется делом, ставшим основной сутью его личности.
Ох, и огорошил же он своего Ландыша, когда объявил ему, что хочет в левом пассаже, там, где больше солнца, организовать что-то, типа детской здравницы. Несколько светлых спален, столовую, игровую комнату, процедурный кабинет.
- По типу госпиталя? – даже вдумчивый архитектор не сразу уловил мысль неугомонного хозяина.
- Вовсе нет! – разнервничался Андре, вспомнив жалкую приютскую больницу на невских берегах, где он начинал свою врачебную практику.
До сих пор являлись ему во сне бледные, прозрачные детские лица, с глазами темными от боли, с шелестящими голосами, в которых не было ни одной звонкой нотки. Не мог он тогда спасти многих ребятишек. Да, что там, спасти! Даже облегчить страдания маленьких пациентов не было возможности.
А сейчас другое дело! Доктор успел понять, какой мощной целительной силой наделена уникальная природа волшебного края, где есть море, солнце, горы и разнообразная зелень.
Как только Ландыш проникся идеей, он азартно увлекся ею.
- Подобного я не проектировал даже в своих фантазиях. Занятно! Какой возраст детей предполагается? От этого будет зависеть многое: цветовая гамма, пропорции и размеры всех элементов интерьера.
- Пожалуй, от трех лет и до двенадцати. В правом крыле отеля можно будет разместить нянек, родителей. А? Славно придумано! – Андре оживился, обсуждая детали.
- Ба! – архитектор хлопнул Андре по плечу. – Вы забыли главное, где вы найдете хорошего врача. Именитые доктора сюда не пойдут, они не любят экспериментов и разных фокусов. Молодые… Ну, может быть. А, где гарантия, что у них получится? А вдруг случится, что-нибудь трагическое? Болезни ведь оканчиваются не только выздоровлением, но и смертью пациентов. Да-а, - протянул архитектор растерянно. – Месье, подумайте!
Еще есть время отказаться от вашей затеи.
- Вот это нюанс! Я ведь еще вам по-настоящему не представился, - Андре протянул руку для пожатия. – Прошу любить и жаловать, дипломированный и, заметьте, с большим опытом работы детский врач. В России меня звали Андрей Андреевич Шеромыжник, а здесь Андре Дюваль.
- О ла-ла! Месье Дюваль! То-то я думаю, что за интересный акцент в вашей речи. Можно сказать, головоломку разгадывал, усиленно думая, в какой же провинции вы родились.
- А ля рюс! – Андре засмеялся.
- Теперь я уважаю вас еще больше и снимаю шляпу перед вашим благородным порывом – организовать детскую клинику. Ведь известно, что отель на Лазурном берегу это чрезвычайно доходное дело. Но, создаваемый вами пансионат, назовем его так, далеко не коммерческий вариант. Пожалуй, я и свой гонорар урежу вдвое.
Мужчина обменялись крепким рукопожатием.
Через год обновленный «Белый ангел» распахнул двери для гостей. У доброй вести есть свои энергичные крылья. Даже, сам доктор Дюваль не ожидал, в отель хлынул поток пациентов. Ослабленных, бледных, кашляющих и гундосящих детей везли заплаканные мамаши и озабоченные няньки со всех концов Франции. Пришлось даже завести особую службу по резервированию детских мест.
График жизни Андре резко поменялся. По утрам он вел прием новых пациентов, днем занимался со «старожилами», а по вечерам работал в кабинете, где штудировал записи английского доктора, прожившего в Ницце почти полвека.
Андре нашел в тетрадях Чарльза уникальные методики массажа с использованием морской воды, горячего песка и целебных грязей. Кроме того, дотошный Чарльз на протяжении длительного времени вел дневники наблюдений за природой края. В итоге он составил подробнейшие
характеристики времен года Ниццы с температурными перепадами, влажностью и даже с точными датами цветения тех или иных деревьев и кустарников, аромат и пыльца которых могли вызвать у ослабленных людей приступы кашля и удушья.
Несколько тетрадей были посвящены лекарственным сборам. Вначале Андре сам готовил отвары, травяные чаи и плодовые настойки, позже с удовольствием доверил аптекарскую кухню расторопному провизору, Максимилиану Льюису, молодому американцу, мечтающему сделать научную карьеру в фармацевтике.
Своих пациентов доктор делил по сезонам. «Осенним» детям категорически запрещалось приезжать в упоительно-цветущую весеннюю пору, их золотое время – тихая осень. Летним ознобикам, конечно же, было не перенести влажные резкие ветры февраля.
Многие маленькие пациенты встречались впервые с доктором в пору своего карапузного периода, а потом, приезжая, каждый год, на его глазах крепли, мужали, вымахивая в подростков с ломкими голосами или в нежных барышень-невест.
Пятилетнюю рыженькую Патрисию привез из Лиля ее неразговорчивый худой отец. Много лет он работал в шахтерском забое, и угольная пыль навсегда въелась в глубокие морщины, отчего лицо его казалось всегда мрачно-уставшим. Патрисия родилась слабым, хилым ребенком. Любая простуда брала в плен надолго тщедушное тельце. Девочка болела тяжело, с высокой температурой и надрывным кашлем.
Один из местных лекарей посоветовал пожилым родителям.
- Если хотите сохранить девочку, везите на юг, к доктору Дювалю.
Сохранить! Вот так сказанул эскулап. Да они, Клод и Елен Пуатье, готовы свои жизни отдать ради здоровья их долгожданного золотоволосого чуда. Собрав все свои сбережения, шахтер отправился в Ниццу.
По заведенному правилу, первую неделю ребенок жил в пансионате с
родителями. Потом, когда выяснялся или подтверждался диагноз, зачастую малыши имели истории болезней в несколько тетрадей, густо исписанных по-латыни, доктор Дюваль предлагал взрослым или ехать домой, оставив ребенка на лечение, или поселиться недалеко в соседних отелях или частных апартаментах.
- К сожалению, родственники больных детей становятся реальной помехой в процессе лечения. Я могу требовать с нашей служащей Жоржеты соблюдения строгой диеты, индивидуальной для каждого ребенка. Но сердобольные мамаши! За ними глаз да глаз нужен. Не хотят они мириться с тем, что их чаду противопоказано коровье молоко или клубника. Обязательно накормят или напоят запрещенным продуктом. А то еще и воду для обливания подогреют. Несговорчивым родителям он заявлял:
- Или вы мне доверяете вашего ребенка, или встретимся в следующий раз.
Точно так же он предложил отцу Патрисии отправиться в Лиль. Шахтер поупрямился, но потом согласился с разумными доводами. Действительно, три месяца пребывания на Лазурном берегу основательно подорвут семейный бюджет. И присутствие отца никаким образом не повлияет на процесс лечения.
- Будь умницей! – он поцеловал девочку в бледную пестренькую щечку, и глаза его предательски заблестели. Выдержит ли сердце эту разлуку?
- Пока, папочка! – Патрисия не умела расстраиваться. – Я побегу к доктору.
Рыженькая, хитроватая и лукавая, как лисичка, Патрисия скоро сориентировалась в новой обстановке. Она была в меру послушна с нянями, с детьми играла неохотно, ее кумиром стал доктор Андре. Ему она подчинялась беспрекословно. Только из его рук принимала горькие травяные настои, пила козье молоко и под его счет « раз-два-три» погружала конопатую мордочку в чан с холодной морской водой.
Когда отец приехал за любимой дочкой, она ему строго заявила.
- Запомни, папа, через полгода я опять должна приехать сюда. А то захвораю и умру, и вам с мамой некого будет любить.
- Да, что ты, доченька, такое говоришь! – соскучившийся отец, нежно обнимал хрупкое девчоночье тельце.
Она ему вдруг выдала взрослую тираду.
- И все ваши денежки пойдут не на свадьбу, а на похороны.
Бедный Клод вздрогнул от тяжести слов, произнесенных розовыми пухлыми губками.
Доктору, прощаясь, она приказала, топнув ножкой в белой лаковой туфельке:
- Андре! Я вам не позволяю других девочек любить. Самая лучшая – это я!
Доктор рассмеялся. Уж, очень забавна была девчонка. Рыжие локоны выбились из-под шляпки, зеленые глазенки сверкали. Ни убавить и не прибавить – самая настоящая женщина в пылу ссоры с супругом.
«Душа зачастую не соответствует биологическому возрасту человека, - запишет Андре в дневнике несколько месяцев спустя. – Кому-то покажется нелепой моя мысль, и тем не менее, я думаю, что душа вселяется в новорожденное тело, уже будучи в той или иной возрастной категории. И только это определяет основные качества нового человека. На протяжении земной жизни будет изменяться физическое тело: сначала рост всех клеток, затем весенний расцвет – молодость, далее зрелость среднего возраста и, наконец, осеннее увядание старости и вечная зима. Но, душа, нашедшая кров в данном теле, ничего общего не имеет с законами физики, биологии и анатомии.
«Старички» встречаются среди десятилетних. Все-то им не нравится, все раздражает, им невыносимо скучно со сверстниками, порывистое поведение которых кажется им глупым и наивным. И точно также среди седовласых старушек живут «девчонки», которым до всего есть дело. Они шустры, любопытны, готовы смеяться и плакать без причины.
Безусловно, когда человек взрослеет, он обогащается знаниями, опытом. Но запасы в кладовой мозга не определяют и уж ни коим образом не влияют на состояние души.
Что сказать о себе? Сейчас мой внутренний мир удивительно благостно гармонирует с миром внешним. Нынче все замечательно. Все по мне. Как не парадоксально, но в юности и молодости, душеньке моей чаще всего было неуютно».
Далее следовали записи о маленьких пациентах. Доктор заполнял не только истории болезней, но и анализировал поступки детей, записывал их интересные фразы.
Про рыженькую Патрисию Пуатье заметок было немного, в основном только то, что непосредственно касалось ее конкретного заболевания. Хотя на полях тут же имелись занятные умозаключения.
«Излишняя опека и безудержная любовь родителей могут способствовать снижению сопротивляемости сил организма к инфекциям извне».
«Капризность – спутник несчастливого женского характера».
«Не могу понять фразу о том, что человек, который не умеет любить себя, не способен полюбить другого. Себялюбивый человек смотрит в других людей, как в зеркало. Говорит он о себе, его волнуют лишь свои собственные проблемы и эмоции. А ведь настоящая любовь – это погружение в мир другого человека. Порою это отказ от самого себя ради благополучия и счастья любимого существа».
Патрисия Пуатье приезжала каждую весну. Андре и не заметил, когда она из тщедушной конопатой замухрышки превратилась в рослую красавицу с огненной гривой волос, властным взглядом зеленых глаз и резко-очерченным крупным ртом.
Однажды девица подкараулила доктора после ужина.
- А я вас жду, чтобы вместе прогуляться вдоль моря.
Андре немного растерялся, у него были совсем другие планы на вечер. В кабинете ожидали новые книги. Да, и тревожило состояние приехавшего вчера мальчика из Парижа. У ребенка весной и летом резко падала острота зрения. Нужно было просмотреть еще раз историю болезни, может быть, покопаться в медицинских справочниках. Но девушка, стоявшая рядом, так умоляюще не него смотрела, что он не смог отказаться.
- Месье Дюваль, - объявила Патрисия почти сразу, как только они вышли за ворота, - я не буду терять понапрасну время и скажу то, о чем думала на протяжении десяти лет. Мы должны пожениться!
От неожиданных слов доктор остановился. В горле пересохло:
- Прости, девочка, я не совсем понял.
- Знаю, знаю, - перебила Патрисия, - что вы сейчас скажете! – она засмеялась, крепче прижимаясь к мужскому торсу. – Ну и что, мне через месяц шестнадцать исполнится, а вам… Какая разница! Меня это не волнует. Вы со своей наукой забыли о наследнике. Я его рожу.
- Патрисия, опомнитесь!- Андре все еще не мог прийти в себя. – Это баловство, ребячество! Вы шутите и ставите меня в очень неловкое положение. Понимаете, брак – это не сделка, это союз двух сердец, скрепленных трепетным и серьезным чувством. Потом… вы ведь нисколечко не любите меня?
- Полюблю! – усмехнулась девушка.
В ту ночь она прокралась к доктору в спальню.
Через несколько месяцев Патрисия стала мадам Дюваль. А холостяк доктор нежданно-негаданно сделался мужем, со всеми вытекающими обязанностями, хлопотами и семейными проблемами.
Такова участь практически всех очень занятых мужчин. Женщины выбирают их и женят на себе.
Та, поздняя прогулка к мору перевернула, перетряхнула сверху донизу жизнь доктора. Все стало другим: завтраки и ужины, беседы и занятия. Молодая жена требовала постоянного внимания.
- У, какой ты бука! Опять в книжки уткнулся. А в галерею шелка привезли. Неужели я, замужняя дама, пойду одна! Это неприлично!
- Мне не нравится, что ты слишком много времени уделяешь чужим детям. У них есть родители. Давай прокатимся в Канн.
Андре старался ни в чем не отказывать супруге, боясь не то что словом, взглядом неосторожным обидеть или раздражить ее. Патрисия ждала ребенка.
В апреле на свет появился рыжий крикливый малыш.
- Я мать, а потому решаю все за сына. Он будет носить пышное тройное имя – Виктор – Поль – Винсент.
Андре пытался возразить, но Патрисия и слушать ничего не желала. Вообще, она, словно вычеркнула мужа из своей жизни. Толстая, нечесаная она ходила по саду и громко бранилась на всех подряд. Ее возмущало, раздражало, угнетало все, что было не связано с ее драгоценным мальчиком
Молоко у молодой мамаши пропала сразу после родов, «потому, что визжала поросенком!», сердито выговорила старая акушерка-итальянка. Пришлось нанять кормилицу, и это был еще один повод для нервных истерик.
- Я не желаю, чтобы в нашем отеле жили больные дети! – Патрисия врывалась к Андре в кабинет, где он вел утренний осмотр маленьких постояльцев.
- Их родители платят крохи, а ты, как умалишенный, готов все дни напролет возиться с кашляющими дохлятиками.
- Но, дорогая, разве ты забыла, как много лет назад, сюда тебя привез отец. Твое состояние тогда, моя девочка, было гораздо ужаснее, чем у любого из сегодняшних малышей.
- Не городи глупостей и не преувеличивай, - лицо Патрисии краснело от гнева. – Тогда ты был горемычным одиночкой, у тебя не было семьи. Сын! Вот о ком ты должен заботиться. Это твое продолжение, твое будущее. А ты, ты, как старый идиот, корячишься над чужими отпрысками.
Ежедневные истерики доконали доктора. Он и сам себе не мог объяснить своей безмерной душевной слабости перед рыжеволосой фурией. Пронзительным голосом, тяжелым взглядом, она, словно гипнотизировала, парализуя его ум и волю.
Андре принял решение отказаться от детского пансионата.
- Ради счастливого спокойствия жены и сына, - не очень убедительно сказал он сам себе.
Маленькие стульчики, столики, кроватки были сданы за бесценок в скупку. По приказу хозяйки во все комнаты впихнули огромные кровати, аляповатые ковры, по стенам развесили безжизненные морские пейзажи.
Чем-то не угодил Патрисии старый повар.
- Никакой фантазии! Старорежимный и упертый, как осел.
Она беззастенчиво рассчитала верного слугу и отдала кухню в распоряжение туповатого итальянца.
Через несколько месяцев Патрисии пришла в голову еще одна безумная идея.
- Нужно вырубить часть сада, - заявила она категорично за утренним кофе, - и выстроить отдельный павильон для меня и нашего мальчика. Когда в отеле постояльцы, чувствую себя приживалкой. Не желаю я наблюдать их жизнь. Меня раздражает их болтовня, смех, взгляды. Они все похожи на сытых ленивых кошек!
- Но, дорогая, - мягко возразил Андре, - наши комнаты расположены с другой стороны, у нас отдельный вход. Ты можешь не встречаться ни с кем, если не желаешь.
- Но я, как ты не понимаешь, даже, если не слышу их дрянных голосов,
чувствую их присутствие всеми фибрами души.
Архитектор, месье Мюге, вызванный срочной депешей из Парижа, был немало удивлен, услышав от мадам Дюваль предложение о постройке павильона.
- Ну что? Вам понятна идея заказа? – высокомерно спросила молодая хозяйка у веснушчатого, худого, по-прежнему непрезентабельно и бедно одетого человека.
Про себя она уже пожалела о том, что впервые прислушалась к совету мужа и обратилась именно к этому архитектору. Несолидный, бледный, под глазами синева, типичный вид бедняка. Ясное дело, почему он без средств. Клиентов нет. А раз нет спроса, значит, нет и цены. Но этот замухрышка вдруг вздернул подбородок и, глядя ей нахально в глаза, усмехнулся:
- Я все понял. И идею, и ваше желание, и, может быть, даже чуть больше, чем вам бы хотелось. И именно поэтому, я вынужден вам отказать.
- А, если я увеличу сумму гонорара вдвое? – притопнула нетерпеливой ножкой женщина, непривыкшая слышать отказы.
- Да, хоть в десять раз! – месье Мюге, раскурил трубку. – Мадам, я никогда не соглашаюсь делать то, что мне не нравится.
- Никогда не поверю! Вы хотите мне сказать, что добровольно отказываетесь от денег. Тогда с чего вы живете?
- Верить мне или не верить, это ваше право. Но я вам скажу так, бог наградил меня талантом вовсе не для того, чтобы я его разменивал на пустяки. Да, безусловно, бывают трудные периоды в моей жизни. Пардон! Я не совсем верно выразился. Мои трудности абсолютно не связаны с наличностью в кошельке. Если нет денег, то я обедаю в самых дешевых забегаловках, меня там знают и иногда кормят в долг. Бывает, обедаю и через день, а мой завтрак и ужин состоят из куска хлеба и стакана воды. Благо, Сена еще не обмелела. Ну и что? Зато в эту пору у меня бездна свободного времени. Я целый день могу торчать в библиотеке, рыться в архивах. Ночи напролет я читаю, думаю, рисую. А трудности начинаются тогда, когда появляется интересный заказ. Да, простите, что-то я разболтался о себе.
Доктор, а как поживают больные детишки? Отчего так тихо в детском пассаже?
- Отныне, здесь не лечебница, а камерный отель для почтенных туристов! – Патрисия нервно сжала ладони, хрустнув костяшками пальцев.
Парижанин раздражал женщину своей независимостью. С детства привыкшая вить веревки из близких, а значит, зависимых от нее людей, она не желала признавать существование силы, способной противостоять ее капризной энергии.
- Вы закрыли лечебницу, - грустно констатировал месье Мюге. – Очень жаль. В последнее время я не встречал более благородной идеи для архитектурного заказа. Все норовят строить только для себя, чтобы потешить свое самолюбие и удивить знакомых людей роскошью и помпезностью нового дома. Почему вы закрыли? - Ландыш, прежний Ландыш, по-детски открыто обратился к доктору.
Но Андре отмолчался и отвел глаза.
- Что ж, разрешите откланяться! – архитектор сделал церемонный жест, изображающий поднятие несуществующей шляпы.
- Шут, - процедила сквозь зубы Патрисия.- К тому же, бедняк и неудачник, - прошипела в спину уходящему мужчине.
- Зачем ты так? – вздохнул доктор. – Я Ландыша очень люблю. Он талантлив, красив и абсолютно ни на кого не похож.
- Ты всех, всех готов любить, кроме меня и мальчика! Ты не хочешь, чтобы мы жили в нормальных условиях. Специально пригласил этого гордеца, чтобы он меня унизил.
- Помилуй, девочка моя, Ландыш не сказал ни одного обидного слова в твой адрес.
- Зато, он смотрел на меня с презрением, а на тебя с жалостью, как на убогого, - она, закрыв ладонями лицо, всхлипнула. – Почему я так несчастлива, почему?
Муж обнял рыдающую жену, прикоснулся сухими губами к розовому виску, где пульсировала голубая жилка, и прошептал:
- Ты же все равно, все сделаешь по-своему. Успокойся!
- Мадам, мадам! – вдруг раздался взволнованный голос няни. – Винсент прыгнул с дерева.
- Что? – лицо мамаши исказила гримаса неподдельного ужаса. – Он ударился, сломал ногу?
- Хуже, - толстая негритянка, явно недолюбливала и Патрисию, и ее сынка. – Он посмел прыгнуть на плечи почтенной мадам Теркадье, когда та прогуливалась со своей собачкой. Бедная женщина! Она так побледнела. Я думала, случится сердечный удар. Обошлось! Только собачка от страха нагадила хозяйке на юбку.
- Ой, умора! – Патрисия засмеялась, откинув голову. – Какая прелесть и забава, наш малыш. Чего он только не учудит. Где он, мой драгоценный, я уже скучаю, - она стремительно побежала в сад. Скорее всего, забыв, о чем только что так пылко говорила с мужем.
Ночью, когда весь отель погрузился в сонный мрак, светилось маленькое окошко докторского кабинета.
« У человека, живущего на Земле, есть выбор: или служить делу, или посвятить жизнь близким людям. Счастлив тот, кто без терзаний решает для себя этот главный вопрос. Я не молод. И отныне главная ценность моей жизни – это жена и сын. Конечно, таким юным людям, как месье Мюге, понять меня трудно. Сегодня в его взгляде я прочитал осуждение. Что ж, у каждого свой путь».
Андре закрыл тетрадь. Лег на подушку, шепчущую сухим разнотравьем, зашитым в полотно. Но сон не приходил.
Как страдалец-эпилептик, чувствует приближение приступа, но ничего не успевает сделать, чтобы остановить жгучую лаву. Так и Андре знал, что сейчас загудит, заноет его сердце. И никакие медикаменты не смогут унять пронзительную боль. Тоскливая тьма окутает все тело. Отяжелевшие руки и ноги станут непослушными, чужими. Пересохший язык забудет все слова.
Но стоит перетерпеть эту муку, ради того мгновения, что придет вслед за болью. Словно невидимый переключатель щелкнет в голове, и Андре вновь прочувствует то, что прячет в течение долгих лет, на самом донышке своей души. Прячет не от других, а больше от самого себя.
«Варвара Воронкова. 18 лет. Замужем два года. Детей нет», - записал ассистент доктора в регистрационном журнале, не глядя на пациентку, шуршащую шелковым платьем и нервно постукивающую каблучком о паркет.
- Пройдите направо. Раздевайтесь, доктор сейчас придет, - ассистент произнес дежурную фразу, продолжая вычерчивать в журнале какой-то замысловатый график.
После окончания медицинского факультета Андрей Андреевич попытался всерьез заняться лечением сирот в приютской больнице. Ничего не получилось у одиночки-энтузиаста. Не смог он прорвать плотину бездушия, жестокости, пренебрежения власть имущих.
Ежедневно на городское кладбище отвозили маленьких покойников. Гробовщик, не церемонясь, укладывал тщедушные тельца по три, четыре в один тяжелый, грубо сколоченный гроб. Отмучившихся страдальцев никто не оплакивал, не отпевал. И, доктор, будь он хоть семи пядей во лбу, не мог остановить этот горький процесс угасания и ухода из жизни детей.
- Все я больше не в силах что-либо делать! Я порываю с медициной, уезжаю в глушь, только бы подальше от этого жуткого мира.
- Друг мой, рано или поздно все начинающие медики проходят через это испытание. Испытание кровью, болью, смертью, - Франц Францевич приобнял Андрея. Они сидели на скамейке под раскидистой липой в Летнем саду.
- Это я виноват, что отпустил тебя от себя. Такой уж я человек, не умею неволить. Но ты знаешь, как мне сейчас не хватает профессионального, грамотного ассистента. Я всегда хотел, чтобы именно ты продолжил мои научные изыскания. Со временем ты убедишься, что гинекология увлекательнейшая наука. Разве здоровые красивые женщины не суть земли?
И, словно в подтверждение этих слов, две очаровательные барышни в светлых платьях и шляпках, украшенных букетиками фиалок, смеясь, пробежали мимо скамьи, оставив после себя волнующее облачко сладкого аромата.
- Хорошо, я попробую.
Поначалу молодой доктор Шеромыжник безумно волновался, наблюдая женские распростертые тела. От липкого пота влажнели ладони. Кровь горячей волной приливала к вискам, вызывая головокружение.
- Не гоже так, сударь! Вы, я вижу, слишком нервены для столь деликатного дела! – когда Франц Францевич сердился, он непременно обращался к Андрею на «вы». - Запомните, человек тем и отличается от животного, что умеет контролировать плотские инстинкты. А гинеколог отличается от простого смертного тем, что вовсе не имеет тяги к женскому телу. По крайней мере, во время работы.
Немец давал ассистенту маленькие желтые таблетки и заставил изучить комплекс физических упражнений, помогающих усмирять плотское волнение.
Молодая женщина, Варвара Воронкова, в прозрачной юбочке кремового цвета на цыпочках подбежала к высокому креслу. Вспорхнула на него, словно не для осмотра, а для игры.
- Я готова! – звонко крикнула в сторону доктора, тщательно вытирающего руки белоснежной салфеткой.
Ассистент зашел в кабинет, чтобы продолжить запись о результатах осмотра в своем журнале.
- Ну-с, барышня! Расслабимся, - Франц Францевич аккуратно поднял волан кисейной юбочки.
Андрей замер. Такая дивная красота распахнулась перед ним.
Неправда, что все женские тела одинаковы. Как различны и непохожи лица, так и все органы отдельно взятой личности уникальны.
Боже мой! Как постаралась матушка-природа, чтобы слепить подобное чудо. Упругий, цвета персика животик, завораживающий цветочек пупка, и ниже веселых рыжих завитков розовая загадочная морская раковинка.
Он влюбился! Влюбился с первого взгляда. Вот, такая нелепость приключилась.
Юная женщина хотела ребенка. Муж, морской офицер, отчаянный кутила и повеса, попрекал жену тем, что она не беременеет.
- Не любишь, ты меня вовсе, притворяешься! – он франтовато закручивал вверх кончики черных усов, спрыскивал душистой водой пухлые румяные щеки и отправлялся в ночной клуб.
Молодая жена плакала в подушку. А потом одна из родственниц подсказала ей адрес отличного доктора, излечивающего все женские недуги.
- Все в порядке, милочка! – Франц Францевич стягивал перчатки. – Уверяю вас, будут дети. Рожать устанете. Так, что для волнений нет ни малейшего повода. А вот мужу вашему я посоветовал бы овощей побольше употреблять, фруктов, молока. Хорошо бы отказаться от табака и крепких напитков. Ну, а как задержка случится, сразу ко мне…
- Спасибо, доктор!
В шелковом темно-синем платье Варвара выглядела старше и строже.
Неужели легкомысленная юбочка с воланчиком прячется под этими тяжелыми шуршащими складками? Андрей вышел из-за стола, чтобы проводить пациентку.
Она дерзко посмотрела в глаза молодому человеку, словно спросила:
«Видел, любовался?». Он засмущался, залился стыдливым румянцем и даже на смог попрощаться, как положено.
Тело юной женщины стало его жгучим наваждением. Чем бы он ни занимался: вел ли медицинские записи, гулял ли в Летнем саду, ложился ли спать, открывшаяся ему тайная красота не давала покоя.
Много раз бродил он по набережной Фонтанки, замедляя шаг напротив нарядного, веселого дома, где молодая чета снимал третий этаж. В сумерках, набравшись смелости, он останавливался и, задрав голову, долго вглядывался в решетчатые полукруглые окна, пытаясь, угадать, за каким из них прячется его счастье.
А встретил он Варвару совсем неожиданно на Невском проспекте. В меховой шубке и шапочке, она была чудо, как хороша! Снежинки запутались в ее мохнатых бровках и висели на кончиках ресниц.
Она первая окликнула его.
- Нехорошо, не здороваться, Андрей Андреевич!
Он вздрогнул от радостного удивления. Откуда ей известно его имя?
- А мы сегодня именины Татьяны празднуем. Не желаете ли к нам присоединиться?
Из кондитерской вышли две толстые румяные дамы.
- Варвара, не совестно тебе так смущать молодого человека? На нем лица нет, не ровен час, в обморок упадет от твоей зазывной красоты, - прогундосила большещекая с усиками и крупной родинкой над губой.
- Татьяна Яковлевна, познакомьтесь, это доктор, подающий большие надежды. На сегодня я бы хотела, чтобы он был моим кавалером.
- А кавалер знает, что у милой Вареньки грозный и ревнивый муж?- ехидно поинтересовалась другая дама, округлив тонкие губы сердечком и скосив маленькие глазки к мясистому носу.
- А муж, как всегда, на службе, - Варвара скорчила уморительную
гримаску, как нашкодившая девчонка. – Вам, тетушки, просто завидно! – она взяла под руку Андрея.
И в этот момент он забыл обо всем на свете. Он только чувствовал аромат ее сладких духов, слышал голос, ощущал под шубкой живое горячее тело. В красоту которого он был безумно влюблен.
- Бесстыдник! - вдруг Варвара сказала ему тихо. Они отстали на несколько шагов от шумных тетушек. – Думаете, не догадываюсь, что у вас сейчас в голове? У-у-у, все вы мужчины одинаковы. А я думала, что вы другой. И под моими окнами, как поэт-романтик бродите.
Боже мой! Отчего-то ему стало невыносимо стыдно. В ее откровенных словах он услышал насмешку. Он думал, что тайна живет только в его сердце, а оказывается, Варя обо всем догадалась. Она видела его из окна и, наверное, смеялась над робким влюбленным. А, если на пару с мужем? И сейчас! Как она могла почувствовать его вожделенные страдания?
Глупый болван! Слабый, ничтожный человечек!
Андрей вынес этот приговор себе мгновенно, и, выдернув руку из мягких женских тисков, побежал. В ушах зазвенело, глаза слезились, ноги не слушались и разъезжались, словно деревянные. Ему казалось, что он бежит давно. А на самом деле, сделав несколько суетливых, неверных шагов, он споткнулся и упал. Колючий сугробный снег больно и резко впился в разгоряченное лицо.
- Вот так кавалер! Как заяц, деру дал, - пробасила одна из тетушек.
Дружный женский смех, в нем была и партия Варвариного колокольчика, заставил сжаться сердце. Как стыдно! Как больно!
Потом день за днем, по капле выдавливал он из своей души дикую и мучительную любовь.
Весной Франц Францевич умер, упав на пороге своего кабинета, и после похорон учителя Андрей, не раздумывая, уехал из города, который он так и не смог принять и полюбить.
Очень часто человек, выплетая ковер своей жизни, умышленно обманывает сам себя. Хлопотами, заботами он переполняет свои дни, только лишь для того, чтобы безжалостно сжечь время. Деловая суета – хорошая ширма, за которой прячется спящая душа.
Когда, спустя несколько лет Варвара Аркадьевна в темном дорожном костюме, похудевшая, повзрослевшая и по-прежнему самая желанная, вдруг появилась на пороге докторского флигеля, Андрей не удивился.
- Я ждал вас каждый день.
- Боже мой! Как я соскучилась, - женщина крепко прижалась к нему и затихла, словно вслушиваясь в ликующие частые удары сердца.
- Я ведь приехала с вами попрощаться, - Варвара попыталась улыбнуться, но серые глаза были темны от печали. – Через несколько дней мы отправляемся в Америку.
Кто мы? Андрей знал, что муж ее погиб несколько лет назад, что молодая вдова недолго носила траур. И весь Петербург судачил о балах и званых ужинах в шумном особняке на Фонтанке. Но пересуды и сплетни нисколько не задевали сердце Андрея.
Утром Варвара плакала.
- Я ведь к тебе приехала потому, что знаю, так меня любить не будет ни один мужчина. Твоя душа – незамутненный родник с чистой водой. Я это мгновенно поняла, как только в твои глаза взглянула. Помнишь, тогда? – она лукаво улыбнулась, - когда к доктору на прием приходила.
- Бесстыдница моя маленькая, - Андрей приложил палец к ее темным от жарких ночных поцелуев губам. – Мы же договорились, о прошлом ни слова. У нас есть подлинный момент – это настоящее. А еще будущее…
Давай, Варенька, никуда ты не поедешь? А будем здесь жить вместе, по вечерам сидеть обнявшись. Ты мне кучу ребятишек нарожаешь…
- Смешной ты! Я не представляю себя в этой глуши.
Женщина уже оделась и в своем дорожном костюме вдруг стала другой,
озабоченной, нервной. Она то и дело поглядывала на часики, вынимая их поминутно из саквояжика.
- Почему он не едет, почему? – она закурила черную пахитоску.
- Ты, что заранее знала обо всем?
- О чем? О том, что останусь до утра? – она истерично засмеялась. – Ты, что подумал, я действительно примчалась за сотню километров, чтобы только сказать: «До свидания», и исчезнуть. Нет, я решила попрощаться с тобой по-женски. Так, чтобы ты меня всю жизнь помнил и … любил.
В субботу я выхожу замуж. Банкир Свинопасов. Слышал о таком? И все, я буду верной женой и добродетельной матерью, если бог даст, - она торопливо перекрестилась.
- Варя! Я умоляю тебя, останься! Я сделаю все, чтобы ты была счастливой.
- Невозможно, - она покачала головой, грустно глядя в пространство свежего утра за окном. - Мой бывший муж практически разорил нас, наделав кучу долгов, и заложив фамильные имения. Я должна спасти честь отца, матери, младших сестер.
- Но, почему ты, милая? Это безумие – жертвовать собой, своим счастьем ради пусть даже очень близких людей.
- А ты, оказывается, не все понимаешь! – она отпрянула от Андрея. Лицо ее сделалось, как маска, неподвижным. – Такие, как ты, до самой старости остаются наивными. Умение жить в своем коконе – это бегство от действительности. Моя натура подобного не приемлет. Ты – хороший, преданный, честный. Но даже в своем чувстве ко мне, ты больше любил свою страсть, свои страдания.
На улице раздались лошадиное ржание, звон колокольчика. Мужской бас прохрипел.
- Тпру, негодная. Остудись немного.
Варвара положила руки на мужские плечи.
- Ну, вот и все. Не ищи меня. И не забывай, - она страстно поцеловала его, нечаянно прикусив до крови его нижнюю губу.
Больно-то как. Как больно! Уехала.
Однолюб. Что сие означает? Может, это беда для человеческой души, не умеющей забыть одну-единственную привязанность? Или светлая сила, дающая импульс для ежедневного творения жизни?
- Андрей Андреевич, ну что вы, как бобыль угрюмый? Девчат сторонитесь, на женщин не смотрите? – фельдшерица Людмила всерьез озаботилась личной жизнью доктора. – И симпатичный, и толковый, за вас бы любая без оглядки пошла.
- Людмила Никитична, сколько раз я просил вас, не заводить подобных разговоров. У меня есть жена.
- Ну? – маленькая, толстенькая Людмила аж подпрыгнула на месте. – Как зовут-то?
- Медицина! – по слогам произнес доктор.
- Все шутите, - обиделась женщина.
Вот и дошутился! Приехал в Ниццу сопровождающим доктором, остался домовладельцем. Было закоренелым холостяком, вдруг стал отцом семейства. Рыжая фурия, по имени Патрисия, переворошила одинокую мужскую жизнь. Пожалуй, встретил бы он ее там, у себя, на гатчинских землях, ничего бы не произошло. А здесь, душа растерялась, обмякла под грузом неожиданных событий и впечатлений.
- Вот, Варвара, получается, что я не только имя поменял, но, видимо, и сам стал другим.
Со своей далекой возлюбленной Андре мысленно беседовал в те минуты, когда что-то непонятно-тревожное вплеталось в его душевный строй.
Он давно уже ничего не знал о ней, сознательно избегая малейшей возможности, что-либо прояснить. Одна ли она? Есть ли дети? А, может,
уже и внуки? Ничего не хотел слышать. Для него она навсегда осталась той гибкой страстной женщиной из осенней деревенской ночи.
Андре уже давно понял для себя, отчего не желает вновь увидеться с любимой женщиной. Он знал, что сердце не выдержит еще раз сумасшедшего накала чувств. Оно захлебнется в радостном море и разобьется в пропасти разлуки. Инстинкт жизни держал доктора на земле, а надежным якорем служило дело. И вот, впервые он перерубил канаты. От дела он отказался. И кто он теперь, поди разберись!
Месье Дюваль забылся тяжелым сном.
Через два дня бойкие молодые люди пилили в старом саду деревья. Как же сопротивлялся мощный, в три обхвата дуб! Он грозно скрипел, упрямо цеплялся корявыми корнями за родные пласты влажной земли. Рядом стонали и охали падающие ели.
Оплакивать умирающую красоту было некому. Новые слуги не знали ни мужественной Антуанетты, ни ее верной смуглой подруги Соланж, и легенды «Белого ангела» никого уже не интересовали.
Прошло немного времени, и на месте дивного сада выросло экзотическое сооружение. Патрисия пожелала, чтобы постройка имела только округлые формы.
- Острые углы будут ранить хрупкую детскую душу! – заявила она мужу, когда он с удивлением осматривал новый павильон.
- Словно ярмарочный балаган или провинциальный цирк шапито, - с усмешкой отметил Андре про себя.
На круглый павильон первого этажа была налеплена чудаковатая надстройка, напоминающая по форме перевернутый котелок для каши.
- Там мое гнездышко, - проворковала Патрисия. – Чудно и необычно.
Туда, по узкой витиеватой лестнице, два араба, кряхтя и потея, втаскивали атласную оттоманку и дюжину блестящих подушек.
Круглый зал первого этажа принадлежал Винсенту. Сначала мальчишка
здесь качался на деревянных лошадках, а потом и сам носился по кругу, издавая дикие вопли.
Когда ему кто-то из постояльцев отеля подарил лук и стрелы, он часами целился по витражным окнам и зеркалам. Днем Винсент обычно спал, а ночью жег костры на клумбах, гонялся за кошками, дразнил соседских собак и пугал поздних прохожих.
- Все рыжие обожают стихию! – оголтело-счастливая мамаша восхищалась любым поступком сына.
- Необыкновенный малыш растет! Я чувствую, его ожидает великое будущее. Только слепой не увидит, как Вен отличается от пресной массы серых людишек, бездарных и убогих.
Винсенту было лет десять, когда он впервые увидел у моря человека с палитрой. Бородатый, обветренный исполин в простой, домотканой рубахе яростно наносил сине-зеленые мазки на серый безжизненный холст. И вдруг, о чудо! Беспорядочные мазки ожили и зарябили, как морская вода. Мальчишка, стоявший за спиной художника, зажмурился, словно от солнечных настоящих бликов. А парусник! У бородатого он появился раньше, чем там, у реальной кромки горизонта. Человек с кистью, словно предчувствовал появление гордого брига. То ли чайки ему прокричали, то ли изменившая в цвете волна прошептала! Это было настоящее волшебство!
- Я тоже так хочу! – завизжал Винсент высоким пронзительным голосом.
Живописец не сразу обернулся на этот эмоциональный вопль. На темном лице с глубокими морщинами, беспорядочными, как на скулах грецкого ореха, сверкнула полоска зубов.
- Мало хотеть, молодой человек. Впрочем, как ваше имя?
- Винсент!
- О ла-ла! Есть у меня в знакомцах упрямый малый с таким именем. Пожалуй, благодаря симпатичному совпадению, я позволю вам, молодой человек, подержать в руках кисть и даже шлепнуть вот здесь. Ну, еще разок.
Еще. Молодцом!
О! Винсент испытал мгновение невероятного блаженства. Азарт, живший в руке, вдруг замер на картине веселой каплей, и, вплетясь в общую канву, она дразнилась, искрилась и притягивала взор!
Случилось! Молодое сердце сорвалось со своей привычной орбиты. Так, внезапно обрушивается на юных первая любовь, безрассудная, беспощадная, зачастую вся, сотканная из иллюзий. Отныне Винсент жаждал одного – рисовать!
Он прибежал домой и весь вечер, всхлипывая, заикаясь, размахивая руками, пытался рассказать матери о том, что с ним произошло. Патрисия мгновенно прониклась и откликнулась на творческий порыв любимого чада.
- Конечно, малыш, ты станешь замечательным художником, - она ласково гладила рыжий кудрявый затылок и счастливо улыбалась.
Несколько дней подряд мать и сын бродили по морскому берегу, пытаясь разыскать загорелого исполина. Но тот исчез, словно растворился в голубом мареве, или уплыл на паруснике.
На пляже встретился им седенький, сухой старичок. Говорливый шутник без устали малевал для курортников, сытых и ленивых, морские пейзажи. Все они были похожи, как однояйцовые близнецы-братья. Желтый песок, ядовито-синяя вода, пальмы, будто вырезанные из картона, плоские и ненастоящие.
Патрисия даже хотела купить глянцевую прелесть, но Винсент, больно сжав ей руку, зловеще прошептал:
- Дрянь, которая не стоит ни гроша.
Чутье одаренного человека уже проснулось в нем.
Без интереса пронесся он мимо парочки бледных, анемичных девиц, стоящих возле мольбертов изящными статуэтками.
- Я знаю, мы найдем его в Париже! – сказал Винсент матери, когда они,
измученные безуспешными поисками, возвратились поздним вечером в свой павильон.
- Да, так оно и будет! – категорично воскликнула Патрисия. – Мы завтра же отбываем в столицу, утренним поездом, - она жарко расцеловала мальчугана и пошла отдавать распоряжения по укладке багажа.
- Ты бесчувственный, недальновидный эгоист! – с ненавистью посмотрела на мужа, когда тот попытался сказать ей о том, что жизнь в большом городе сложна для таких неуравновешенных натур, как Винсент.
- Ты не хочешь отпускать нас потому, что тебе удобно рядом с нами ощущать себя главой семейства. С нами у тебя есть смысл жизни. Но считай, что семьи у тебя уже нет. Ты, как был одиночка, себе на уме, так им и остался. Ты не умеешь думать о будущем близких людей.
Что можно ответить на глупые слова женщины, ставшей безрассудной от дикой идеи – вырастить гения. Андре собрал все имеющиеся наличные деньги.
С вокзала мать и сын отправились на улицу Эжезин-Моро, которая, как змея, извивалась по склону Монмартрского холма. Здесь, в маленькой квартирке жила подруга Патрисии по лильскому пансиону, Ани Лусто.
От некогда хорошенькой, курносенькой брюнетки Ани осталась лишь ямочка на круглом подбородке. Трудно было поверить, что худая, желтолицая женщина когда-то проливала слезы над любовными романами, строчила подруге Пат стихотворные послания и пела нежно, как малиновка.
- Могли бы и письмом предупредить о визите, - строго выговорила она Патрисии, когда та с шумными воплями бросилась ей на шею.
- Мой муж, человек серьезный, он держит лавку, и сюрпризов не любит.
- Я кофе хочу! – топнул ногой Винсент, которого утомила долгая дорога, и явно не по нраву пришлась ворчливая матушкина приятельница. Их прислуга в Ницце и то производила более благоприятное впечатление. Нашлась парижанка!
- Кто таков? – наморщила лоб Ани, словно мальчик был невидимкой, и она его заметила только, когда раздался требовательный голос.
- Мой сын! – с неподдельной гордостью произнесла Патрисия. – Мы приехали в Париж учиться живописному мастерству.
При этих словах лицо Ани странно исказилось, словно от приступа подступившей тошноты. Потом она захохотала вульгарно и грубо, как цветочница, с дешевого рынка.
- Ха! И вы туда же! Ох, и насмотрелась я на деревенщин, художников, так называемых, приезжающих за славой к нам сюда. Вот уж умора! Мой муж ведь торгует не чем иным, как красками, которыми они пачкают холсты. Эти оборванцы буквально одолевают его. Чумные! Им есть не на что, а они последние вещи закладывают, лишь бы купить вонючие тюбики и малевать. Это болезнь! Каждый из них думает, что найдется болван, который купит их мазню.
- Я не желаю слушать подобного вздора! – Винсент вскинул подбородок с достоинством короля. – Я хочу кофе.
Хозяйка пристально посмотрела на бледное мальчишеское лицо с горящими темно-зелеными глазами.
- У, гадкий какой, отвратительный просто. Пожалуй, из такого теста вылепится зазнайка-художник.
Все-таки за стол они сели. К несладкому кофе Ани предложила полузасохшие серые булочки.
«Да, видимо, небогато живут в Париже», - подумала Патрисия, вспомнив свои завтраки с паштетом из гусиной печени, свежими куриными яйцами, козьим молоком, фруктами и хрустящими круассанами.
От взгляда хозяйки не ускользнуло, как Патрисия брезгливо отщипнула от булки кусочек, как отодвинула вазочку с подсохшим джемом. Мальчишка же и не пытался ничего скрывать. Отхлебнув несколько глотков кофе из чашки с отбитой ручкой, он нахально воскликнул:
- Невкусно! Пахнет мышами. Мать, пойдем, найдем ресторанчик хороший.
Так, так! В голове Ани вызревал план. Подружка, видно, разбогатела нынче. Не зря на шахтерской улице судачили, что рыжая и вечно сопливая девчонка стариков Пуатье, подцепила на крючок богатого старца.
Но должна же справедливость существовать! Пусть Пат поделится со своей подругой детства денежками, как раньше делилась впечатлениями. Поначалу ведь чуть не выпроводила незваных гостей. «Привечать начнешь, вся деревня на шею сядет», - муж ее, Густав, мудрый и умный, так рассуждает. Но здесь, похоже, дельце может выгореть. Да еще какое!
- Душечка Ани, - защебетала Патрисия, - я ума не приложу, где нам остановиться. Будь добра, посоветуй, уютный спокойный отель.
- Но отель это очень дорого, - проворчала Ани.
- А мы не из бедных! – Винсент высокомерно прищурился.
- Не вмешивайся в разговоры взрослых, - хозяйка хлопнула ладонью по столу так, что звонко вздрогнули в чашках ложки.
- Но вопрос о жилье и меня касается, - парировал маленький гость, нисколько не смутившись.
- Как хорошо, что господь не дал мне вот таких детей-ублюдков, - Ани убийственным взглядом пригвоздила непоседу. – Ах, да, о чем это я? – она тут же изобразила подобие улыбки. – Я предлагаю немного прогуляться, заодно зайти к моему мужу. Его лавка недалеко. Он мужчина дельный. В искусствах понимает. Да и среди художников у него тьма знакомых. Враз учителя подберет, и с жильем что подскажет.
- Живее идем! – Винсенту не терпелось окунуться в тот мир, о котором он имел смутное представление, но зато так страстно мечтал!
По дороге, пока Патрисия с сыном крутили головами по сторонам.
- Посмотри, какой милый домишко!
- А тот чудак-старьевщик, из каких веков здесь появился?
Ани окончательно продумала всю комбинацию. Эту богатую парочку она разместит в доме дядюшки Мариуса, дальнего родственника Густава. Дядюшка недавно овдовел, и теперь ему прислуживала большерукая и худая, как спица, девка. Вот и ей дел прибавится, а то разнежилась, лентяйка. Дядюшка выступит в роли учителя. Муженек говорил, что когда-то они вместе малевать пробовали. Ее Густав вовремя образумился, лавчонку приобрел. А Мариус долго дурью маялся, пока все женино приданое не спустил. Деньги за постой и уроки, конечно, поделят пополам.
- Ах, жаль, что так скоро пришли! – Патрисия раскраснелась. – Я обожаю воздух Парижа.
Маленькое, плохо освещенное помещение, где торговал муж Ани, насквозь пропахло лаком, красками и еще чем-то ядовитым.
Винсент зажмурился.
- Мне здесь нравится, - он стал бегать от стены к стене, пытаясь рассмотреть висевшие картины.
- Муженек дорогой, - ядовито-ласковым голосом прошипела Ани, - познакомься, моя подруга по пансиону.
- Мадам Дюваль! – пропела Патрисия.
- Да, - хмыкнул лысый, толстый, с тройным подбородком человек, не поднимая глаз от бумажек с цифрами, невнятно пробурчал. – Подруга детства. Не вижу повода для бурного восторга. У меня есть дела поважнее. Сдается мне, этот прохвост Меньи надул меня.
- А-а! – вдруг пронзительно завизжал мальчишка. – Я нашел его. Мать, посмотри. Вот это кусок нашего залива. И парусник, вон там, вдали белая точка, - Винсент протянул руку, чтобы снять со стены небольшой этюд.
- Э, парень! – побагровел продавец. – Не шали. У вещи цена есть.
- А я покупаю! – капризно топнул ногой Винсент. – Сколько? – он вертел в руке туго набитый кошелек.
- Как бы не продешевить! – мелькнуло в голове у продавца. Принимая
крупную купюру, успел десять раз обругать себя. – Этот маленький оболтус ничего не смыслит в искусстве, можно было заломить цену в пять раз больше!
- Вы еще посмотрите, у нас встречаются настоящие шедевры. У вашего мальчонки – губа не дура, - Густав вышел из-за прилавка и, взяв Патрисию под локоток, повел к дальней стене.
Винсент и здесь, среди разномастных полотен узнал кисть бородатого великана.
«Крыши Парижа». Мать, посмотри, какое чудо! Мы их покупаем!
- Да, да, дорогой.
Лицо торгаша сияло. Картинки он развесил, чтобы прикрыть жирные, темные пятна на обоях. Уж, никак не предполагал, что кто-то позарится на них.
- Ну, а теперь, пора и вопрос с жильем решить, - оживилась и взбодрилась Ани.
Дядюшка Мариус чрезвычайно обрадовался гостям. Узнав от Ани, какая важная роль ему отведена, он не мог остановиться.
- Прошу вас, взгляните! Это комната моей покойной жены. Ах, бедняжка, птичка моя, умолкла за три дня. На этой кровати закрыла свои ясные глазки. Вон там, зеркало ее. Картонки со шляпками, я ничего здесь не трогал. Все вещи помнят прикосновение ее рук.
Винсент неожиданно взвыл.
- Не желаю мертвечиной дышать.
- А нет ли другого помещения? – поинтересовалась Патрисия.
Ани сердито сдвинула брови. Этот болтливый кретин чуть не испортил все дело.
- Мариус, тебя спрашивают про комнату?
Старик растерялся. Страх перед яростной родственницей был так велик, что, поскребя небритый подбородок, он придумал:
- Моя мастерская!
- Вот это интересно! – Винсент побежал по скрипучей лестнице под крышу.
Громко названная мастерская, напоминала кладовку, заваленную хламом.
- Вы полагаете, здесь можно жить? – Патрисия побледнела.
- К вечеру, здесь рай будет. Заверяю тебя, моя милая подруга.
- А я провел здесь свои лучшие годы, - старик задыхался от быстрого шага по лестнице. – Взгляните на потолок, это я вырезал специальные окна. Свет сказочным потоком из них льется.
Опасаясь, как бы родственник опять не наговорил чего лишнего, Ани быстренько спровадила мать с сыном на прогулку, взяв крупный аванс. Пришлось разориться на двух девок, которые вымели, выскребли чердак, перетащили мебель из комнаты тетушки. Мариус поставил два мольберта и несколько подсвечников.
- Свет и тени, тени и свет, - напевал он, безгранично-довольный поворотом в судьбе.
- Пора приступить к занятиям! – хозяин бесцеремонно поднялся по скрипучей лестнице, когда мать и сын, накануне утомленные вечерней прогулкой, еще крепко спали.
- Но нам нужно время на туалет и завтрак, - Патрисия недовольно прищурилась.
- Пятнадцать минут в вашем распоряжении!
- О! Мы так не привыкли.
Винсент согласен был приступить к занятиям без завтрака. Патрисии скучно было слушать, о чем вещал старик. И вовсе неинтересно смотреть на гипсовые фигуры, мертвые натюрморты, поэтому она, выпив стакан молока, отправилась на прогулку.
Дядюшка Мариус не ожидал, что мальчишка окажется таким толковым. Карандаш он взял уверенно, хорошо чувствовал линию, быстро схватил
суть науки о светотени.
Патрисия возвращалась к обеду. Она привозила с собой какие-то свертки, коробочки, флаконы. Подолгу рассматривала свои приобретения.
Винсента же ничего не интересовало. Кое-как перекусив, он убегал с мольбертом на улицу. Старик тоже ковылял за ним, хотя считалось, что уроки, за которые он получает гонорар, закончились утром.
Патрисия, оставшись одна, грустила. За день воздух в мансарде нагревался, дышать было трудно. Зато ночью женщина стучала зубами от холода, ежась под двумя одеялами.
Первый осенний дождь окропил все жилище через щели в крыше. Патрисия начала кашлять, и противная слабость захватила тело. Уже не было сил и желания куда-либо идти. Лишь Винсент, азартно увлеченный новым открытием в себе самом, не замечал неудобств.
Несговорчивый, шумный мальчишка превратился в смиренного ученика. Он готов был часами слушать Мариуса. Старик с удовольствием вспоминал о своем детстве, о том, как ходил он в холодный, нетопленный класс, где, такие же бедняки, учились писать обнаженную натуру. А натура, чаще всего обнищавшая старуха, чтобы окончательно не закоченеть, подогревала себя глотками из фляжки и, бывало, к концу сеанса скатывалась с постамента бесчувственным бревном.
Мариус рассказывал о том, как умерла от холеры его мать, и он, оставшись за старшего в семье зарабатывал тем, что малевал вывески булочникам и мясникам. Потом была служба в армии, где шальная пуля прошила навылет руку, отчего она потом скрючилась и засохла. И как долго он учился рисовать левой здоровой рукой.
Все это старик говорил, между прочим, нудно и невыразительно. А Винсент трепетал от удовольствия и внимания.
Андре, не получив от Патрисии в течение последнего месяца ни одной почтовой открытки, встревожился не на шутку. Не размышляя, он отправился в Париж.
По приезде его ожидала удручающая картина. Бледная, осунувшаяся Патрисия лежала под старым ватным одеялом. Холодный озноб сотрясал ее тело. В жилище царил жутчайший беспорядок. На полу, давно не метенном, валялась одежда Винсента, стол был завален остатками еды, засохшими тюбиками с красками, обрывками газет и тряпок. А запах! Жуткий запах бедности и заброшенности, казалось, уже впитался в женскую одежду.
- Что случилось, милая моя?
Патрисия открыла глаза, попыталась улыбнуться.
- Все хорошо. Мальчик счастлив. Они с учителем уехали на три дня из города на этюды.
- А где служанка? – взревел Андре.
- Ее рассчитала Ани, а новую еще не нашли.
- А, что твоя разлюбезная Ани не видела, что ты больна?
- Разве я больна? Я просто немного устала.
Вернувшийся к вечеру Винсент, увидев отца возле запакованных чемоданов, дико заорал с порога.
- Я никуда не поеду!
- Но мама больна. С ее слабыми легкими она сможет поправиться только в Ницце.
- Вот и уезжайте в свою распрекрасную здравницу. Я здоров! И мне здесь замечательно. Я хочу, хочу рисовать!
Андре, обстоятельно поговорив с Мариусом, принял решение оставить сына в Париже на попечении старого художника.
- Да, да, у нас обширная программа, - суетился старик, - мы должны изучить шедевры Лувра, заглянуть во все живописные уголки нашего чудного города. А месяца через три мы нагрянем к вам. Как, я люблю морские пейзажи!
Но в Ниццу Винсент вернулся один. Тощий, бледный, удрученный. От
перенесенного эмоционального стресса, парень даже стал заикаться. У него на глазах дядюшка Мариус умер.
Они вместе шли по извилистой, как змея улице. Разговаривали, спорили, смеялись. И вдруг старик упал. Винсент подумал, что учитель просто споткнулся. Наклонился, чтобы помочь, и увидел стекленеющие глаза и пузырь слюны на посиневших губах.
- Люди! – мальчик стучал в ворота соседних домов. – Помогите!
Где-то сердито лаяла собака, плакал ребенок, звенела посуда, и звучал рояль. Те минуты наедине со смертью растянулись до бесконечности.
- Чего так орать? Старый уже был человек. С каждым это случится, - сонная женщина, наконец, выглянула из-за одной калитки. – Нужно бы полицию вызвать, труп увезти.
Все события последующих дней не переваривались в юношеском сознании. Дул холодный ветер, моросил дождь, стоял посреди комнаты мольберт, и даже кисть еще не высохла. Все продолжало жить, как и прежде, а человека не было.
Патрисия все еще болела. Временами она хандрила, капризничала, отказывалась принимать лекарства. Андре терпеливо и нежно ухаживал за ней, как когда-то за слабенькой девочкой из Лиля.
Винсент, предоставленный сам себе, стал надолго пропадать из дома. Иногда околачивался среди бродяг, курил с ними табак, хлестал вино, разговаривал на их манер хрипло, смачно сплевывая, употребляя крепкие жаргонные словечки.
Андре страдал. Совсем иначе представлял он семейную жизнь и своего наследника.
- Знаешь, дорогая, мне не по душе тот образ жизни, что ведет наш сын, - пытался он откровенно поговорить с женой. – Сегодня его опять видели с непристойными женщинами возле захудалой харчевни. Что его ждет в будущем? Он необразован, невоспитан.
- Глупости! Ты говоришь ересь. И рассуждаешь, как обыватель. Да, мы с тобой, ничем не примечательные, обыкновенные людишки. А он – гений. Его невозможно запихнуть в рамки скучной, как ты выражаешься, приличной жизни. Мальчику, как личности творческой, необходимо познать и вкусить все ощущения и эмоции. Оставь его в покое! Твои нудные нравоучения годятся лишь для душ, покрытых плесенью. Я не желаю тебя видеть! - поджав губы, женщина удалялась в свою башню, где, открыв окно, часами сидела неподвижно.
Наконец, блудный сын являлся! Патрисия преображалась. Румяная от радости, она, в нарядных светлых одеждах, мелькала то на кухне, то в саду, раздавая направо и налево бесконечные приказания.
- К ужину непременно шампанское! Сливки взбейте попышнее! Букеты из алых роз поставьте на каждое окно!
Винсенту шел пятнадцатый год. Был он жгуче рыж, худ, высок. С отцом он практически не разговаривал. С матерью гримасничал и дразнился, как обезьянка. Он обожал рассказывать ей о своих приключениях. Никогда и никто с таким восторгом его не слушал. Он говорил взахлеб, размахивая руками, смешно копировал новых знакомых, даже не стеснялся выложить подробности своих любовных опытов. Потом внезапно замолкал.
- Все. Устал. Надоело. Хочу один побыть.
- Конечно, конечно! – в ласковом голосе ни тени обиды или упрека.
Лишь истинная любовь лишена эгоизма, и поэтому ей не ведомы ни ревность, ни разочарование.
Винсент, прогнав мать, усаживался к мольберту. В одну из июльских ночей он решил исполнить автопортрет. Он зажег все свечи, которые были в павильоне и, уставившись в зеркальную муть, долго хмыкал, поднимал брови, растягивал губы.
- Приступим, сударь! – игриво подмигнул сам себе.
Но ничего не получалось. Почему он мог изобразить деревья, цветы,
других людей, а себя нет? Уже ночь была на исходе, и весь пол был завален неудавшимися набросками.
- Все ясно, ты бездарь и урод! – мрачно изрек он своему отражению. – К дьяволу все! - Винсент носился по павильону, срывая все свои прежние работы, любовно оформленные Патрисией в красивые рамки.
- Гори все пламенем! Не жаль…- он кружил вокруг костра, как дикарь, гримасничая и отчаянно жестикулируя.
Искры светящимися бабочками оседали на занавесках, коврах. И вдруг вся деревянная постройка вспыхнула зловещим факелом в саду.
Бездыханного Винсента вытащил через окно старый садовник.
То, что осталось от Патрисии, хоронили в наглухо замурованном гробу.
- Проснулась ли она от едкого дыма или умерла во сне? – этот беспокойно-горький вопрос будет долго мучить сердце Андре.
Часть 5
Глава 16 Ночной ЗвонокГлава 17 В Париж
Глава 18 Валентинов День
Часть 6
Глава 19 Голубка
Глава 20 Режиссер Воронков
Глава 21 Борислава
Часть 7
Эпилог
Комментариев нет:
Отправить комментарий