Глава 1 Телемастер
Глава 2 Сын Арестанта
Глава 3 Лев Махов
Глава 4 Отличница
Часть Вторая
Глава 5 На Улице Таврической
Глава 6 Сердечный Приступ
Глава 7 На Крыльях Любви
Глава 8 Великие Переселенцы
Часть Третья
Глава 9 Дедушка Юбер
Глава 10 Сестры-француженки
Глава 11 Потерянный Рай
Глава 12 Встреча в Москве
Глава 13 Синеглазый Король
Глава 14 Семейный Альбом
Глава 15 Трудная Любовь
Часть 5
Глава 16 Ночной ЗвонокГлава 17 В Париж
Глава 18 Валентинов День
Часть 6
Глава 19 Голубка
По всей земле мела вьюга.
Зойка, хоть и шубу надела, тяжелую, чернокудрявую, которую когда-то носила сама барыня, а потом Иосиф, сын скорняка Левитина, подогнал по хлипкой Зойкиной фигурке, и валенки натянула деревенские, просторные, а мороз все равно продирал. Она прискакивала, топала ногами, делала пробежки, крепко прижимая к себе завернутого в пуховые одеяла младенца.
- Я-то что, - рассуждала про себя нянька, - у меня кровь горячая, девка я закаленная, а вот за дитя боязно. А ну, как занедужит от холодрыги такой. Кроха ведь совсем. И что за слова нынче господа выдумали: режим, свежий воздух для роста и аппетита.
Зойка заглянула под уголок одеяла. За кисейной накидушкой посапывал розовощекий младенец.
- Сладкий мой, малинка нежная, - девчонка улыбнулась. – Ну ладно, так и быть, еще полчасика попрыгаю. Может, и вправду на морозе сон особый какой.
- Ой, мой голубь, загрустил, загрустил,
- На меня глядеть не хочет,
- Все словечки позабыл, позабыл,
- Мое сердце кровоточи-ит.
Она запела жалобным, слезливым голоском, так обычно в хороводе тосковали деревенские молодухи. Как они там все поживают? Дашутка, Марья, Лукерья…
Зойка живо представила деревню, где родилась в семье плотника Феофана. Его помнила плохо. Бородатый, патлатый, с красным лицом. В солдаты батяню забрали, Зойка еще и ходить не начала. Потом вскоре и старших братьев забрили – Савку и Гришку. В доме Голубевых остались мать, бледнолицая, медлительная, с задумчивыми серыми глазами блондинка и ее старшая сестра, Катерина, смуглая и разноглазая. Отчего и замуж ее никто не брал, парни и мужики боялись: не колдунья ли? Может ли у простой девки один глаз быть голубым, да веселым, а другой черным и, словно слезой тоскливой затянутым? Ясное дело: нечистая сила примешана!
Маленькой Зойке Катерина всегда красавицей представлялась. Ходила она плавно, пела тоненько, как девочка-сиротка, а уж сказки умела сказывать, заслушаешься!
Военное лихолетье волчьим ветром по деревне прошлось. Мужиков не осталось, дома как-то быстро покосились, заборы попадали, даже земля, как женщина брошенная, ничего выродить не могла. Голодно, тоскливо. Над пустыми полями вороны каркают.
Зойке четыре годочка было, когда мать померла. От тоски, говорили, чахнуть начала, кашлять. Вот и осталась девчонка с Катериной, теткой своей кровной.
Тетушка-то славная была. Зойка, и сейчас от радости улыбается, вспоминая, как затопят они печку, сядут на низенькую скамейку, чтобы огонь видно было, обнимет Катерина племянницу большой пухлой рукой и начнет истории сказывать.
- А дело было так. Собираю я в лесу ягоды. Вдруг крик слышу. Такой резкий и истошный. Я на него побежала. Смотрю, барская дочка на траве лежит и кричит, а рядом ее девушка трясется, как осиновый листок.
- Девочка, девочка, беги к нашему дому, доктора позови, скажи, что Варварушку змея укусила.
А я про себя смекнула, пока за доктором поспею, пока он приковыляет, барынька-то может и окочуриться. Меня Елисей-охотник научил, нужно отсосать яд змеи и сплюнуть.
- Где укусила? – спрашиваю, - она руку показывает у локтя. Ну, я не
растерялась, даже разрешения спрашивать не стала. Приложилась губами, потом сплюнула шибко и за доктором помчалась. Старичок меня похвалил:
- Чудо-девка, барыне жизнь спасла.
Вот и стала меня Варвара к себе в гости зазывать. Брюхата она тогда была. Больше уж в лес не ходила. Дома сидела. Я ей песни пела, сказки говорила.
- Ай, Катерина, тебе бы актрисой быть!
Долго мы с ней дружкались. Она меня в Петербург зазывала. А на что он мне? Я птица вольная. Мне тут, возле мамкиной могилы тепло. Не зря говорят: «Где родился, там и пригодился».
Слыла Катерина мастерицей по швейному делу. Никто не учил деревенскую девчонку ни крою, ни швам затейливым, а вот, словно жило мастерство в смуглых руках. Глянет разноцветными глазами на заказчицу, обмылком на ткани линии нарисует, смотришь, уж и ножницы замелькали. Вжик-вжик!
- Через три дня за нарядом пожалуйте!
- Ах! – пунцовели девки, - и как это вы, Катерина Ляксеевна, фасончик угадали. Так и хотелось, чтобы там фижмочки были, а здесь защипчики. Уж отблагодарим мы вас!
За платья из бархата, блузы из шелка расплачивались деревенские модницы, кто мясом, кто молоком и маслом. Так, что Зойка с Катериной не голодали.
- Ты, Зоюшка, чтобы вырасти статной, белой, должна поболе творожку кушать, сметанки. У красивой девки и судьба красивая.
А Зойка, словно наперекор Катерининым мечтаниям, росла тщедушной, невидной. На тонкой шейке – голова, как у галчонка, кругленькая, темная. На заостренном книзу личике – маленькие глазки-бусинки, нос клювиком, рот, что пуговка. Далеко до принцессы!
Девчонка, как и тетка, полюбила с иголкой возиться. Нравилось ей с кружевами помудрить. Умела собирать их то вкрутую, то в припуск, и из рук, словно, облако воздушное выпархивало или кудрявая пена морская получалась. Еще и вышивкой увлеклась. Казалось ей, что не может быть одежка нарядной, если не украшена васильком отчаянно-синим или незабудкой цвета июльского неба. Все бабы из соседних домов щеголяли теперь в кофтах и сарафанах, расшитых ловкими Зойкиными руками.
Катерина была независтливая и незлая. Ничего и никого не боялась. Улыбалась:
- Я богом береженая!
А получилось не уберег, не защитил! Однажды ночью зарезал ее какой-то заезжий разбойник, позарился на торбу с хлебом, яйцами, что получила она за свадебной платье. Невеста жила в соседней деревне. Бесстрашная швея топала лесом в сумерках, там и встретила смерть
Зойке в ту пору всего-то двенадцать годков стукнуло. Как закопали гроб с бледной, застывшей Катериной, как исчезли из дома соседки и кумушки, хлопотавшие на поминках, так и заревела девчонка в голос.
- Одна, одна на всем белом свете осталась.
Утром и того хуже. В избе холодно, тоскливо. Кошка за дверью мяукает, в дом просится. Пес у будки скулит, похлебки требует. Печь топить нужно. А у Зойки нет настроения жить дальше. Лежала бы, да лежала под одеялом в кровати.
Через день в их деревушку нежданно-негаданно барский экипаж заехал. И в церкви сказали барыне, что отпели Екатерину, ту, что когда-то от яда змеиного ее спасла. И про девчонку-сироту добавили.
Прибежали в Зойкин дом две барышни, такие чистенькие, в платьях синих из тонкого сукна, с воротничками белыми, крахмальными.
- А ну, давай, скоренько собирай вещички, и с нами в Петербург поедешь.
- Никуда я не поеду! – заупрямилась девчонка, и говорить больше не стала с незнакомками.
Тут к ней сама барыня пожаловала. Красивая. Под соболиными бровями глаза серые, ласковые. Нос прямой, точеный, а губы, словно цветок нездешний. У Зойки дыхание остановилось: королева перед ней!
- Что же ты, Зоюшка, от счастья своего отказываешься, - барыня улыбнулась, - я тебя в гости приглашаю. Будем вместе по набережной гулять, в театры ходить, - гостья раскрыла душистый, расписной веер и стала им обмахиваться.
Зойка насупилась, молчит.
- Да, я понимаю, что у тебя здесь дел немало, - барыня обвела горницу взглядом. – Но я ведь Екатерине обещала. Знаешь, как она меня от смерти спасла?
- Так это вас змея укусила? А я думала, может, придумала все тетя. Она такие сказки всегда сочиняла, - сказала, и, как живая, встала перед ней Катерина.
Девчонка шмыгнула носом, тонкие бровки к переносице свела и заревела. Слезы-то еще и не просыхали после похорон. Варвара Аркадьевна обняла Зою и тоже всплакнула. Руки у нее были мягкие, нежные, и вся она пахла осенними терпкими травами.
- Ладно, поеду я с вами, - согласилась, словно одолжение большое сделала, девчонка. – Только с соседями договорюсь, чтобы за домом присмотрели, да животных кормили. Зиму перекантуюсь в городе и вернусь.
Ох, уж эта солидность деревенских ребятишек!
В Петербург въехали вечером. Чудно все Зойке. Улицы широкие. Через шаг фонари натыканы. Люди нарядные гуляют, громко разговаривают, смеются. В деревне в это время даже собаки не брешут. Ночь.
А в квартиру поднялась девчонка и совсем заробела. Пять комнат,
словно залы с потолками сводчатыми, мебель резная, с золотыми ободками. Любоваться только!
Девушки, Вера и Люба, те, что за ней в дом приходили, передники крахмальные надели.
- Ну, пойдем, голубушка, с дороги помоем тебя.
Таких чудес она еще не видала! Сверкающее корыто водою полнится, пеной душистой поднимается.
- Снимай одежку-то и ныряй.
Вот так и началась новая Зойкина жизнь.
В квартире вместе с барыней проживал ее старший сын Борислав, неразговорчивый, бледный, с седыми висками, с глазами, казавшимися темными от больших угольных зрачков. Но однажды Зойка подметила, что глаза у него прямо в точь, как ее любимые цветы, васильки, синие-пресиние. Он служил доктором. Уходил, когда в квартире все еще спали, возвращался строго к вечернему чаю.
Доктор недавно женился. Его жена, маленькая, пухленькая Надюша, врачевала вместе с ним. Говорили, что она незаменимый ассистент хирурга при сложных операциях.
Еще в квартире жили две дочери Варвары Аркадьевны, Луиза и Евгения. Когда-то очаровательные девчушки-погодки, давно уже стали сухопарыми, чрезвычайно озабоченными учеными дамами. Обе преподавали в женской гимназии. И похоже, давно уже поставили крест на свой личной жизни. Ни разу Зойка не видела Луизу и Евгению без книжки в руках.
В самой большой комнате, с роялем посередине обитала сестра хозяйки – Полина. Чернобровая с агатовыми глазами высокая старуха. Про нее Зойке сказали, что Полина блистала в оперном театре и безумно была влюблена в тенора Асконти. Когда он, не вынеся промозглости и сырости северной столицы, уехал внезапно в солнечную Италию, Полина травилась. Чудом выжив, в театр больше не вернулась.
Во все эти истории Зойку посвящали барышни в передничках, к ним в комнату и определили пока приезжую.
На кухне хозяйничала мать Веры и Любы, которую все звали Душа Ниловна. У нее был уютный закуток, весь в картинках, салфеточках, домотканых ковриках, выгороженный за массивной плитой. Так кухарка пожелала сама.
Воспитанием Зойки занялись сразу все. Смышленая, непосредственная девчонка умиляла и забавляла. « Ты у нас, как солнечный зайчик».
Барышни-учительницы обучали грамотному письму, арифметическому счету, географии и истории. Певица к музыке приобщала. Даже доктор и тот в выходные дни листал с ней анатомический атлас и объяснял действие тех или иных лекарств.
И только Варвара Аркадьевна никаких уроков не признавала. Зазывала Зойку в свою комнату на чай. А чашки темно-лиловые снаружи, внутри золотыми цветами расписаны, сухарница серебряная крендельками полна, в хрустальных розетках – вишенки засахаренные, всем остальным вареньям предпочитаемые.
- Ну, давай, голубка, чаевничать, да болтать!
И сидят они час, другой, хихикают, друг дружке всякие истории рассказывают, а то и в картишки перекинутся. Ну, словно девчонки-подружки. Варвара Аркадьевна как-то по-особенному привязалась к Зойке. Как будто чувствовала, что эта шустрая черноголовая девочка, не зря судьбой ей дарена.
- Хорошо тебе, Зоюшка, живется у нас? – интересовалась искренне.
- Все бы ничего. Да, не привыкла я нахлебницей быть. В доме все молодые при деле.
- Ох, и руки у тебя беспокойные, - барыня и не думала сердиться.- Ты уж сколько воротничков навывязывала, а блузок, да рубашек васильками расшила!
- Так, это ж так, для удовольствия. Я бы, чем серьезным, да нужным занялась.
И однажды барыня ей на ушко шепнула.
- Смотри-ка наша Надюша полнеть начала. К маю наследник появится.
- Ну? – обрадовалась Зойка. – Я мальцов страсть, как обожаю. В деревне лучшей няньки не было.
- Вот и хорошо, - Варвара Аркадьевна приобняла худенькие плечи, - и жалованье получать будешь, все, как положено.
- То-то знатно, накоплю поболе, да и в деревню съезжу.
Скучала детская душа по родной бревенчатой избе, знакомым лесным тропинкам, бабьим пересудам у колодцев, по гармошке и праздничным хороводам.
- Смешная, ты, Зойка! – засмеялась барыня. – Мы ведь в любую минуту можем с тобой поехать хоть в одну, хоть в другую деревню.
- Нет, это совсем не то. С вами я барская, и мне все по-другому открывается.
Чудного мальчика родила Надюша Воронкова. Ручки, ножки розовые, пухлые, словно ниточками на сгибах перехвачены. А личико! Глазищи – проталины небесные, светлые, лучистые, над губкой родинка, а на подбородке ямочка. Зойка налюбоваться, надышаться не в силах. А рядом с ней и старая барыня замирает, глядя на крохотное чудо.
Родители, погруженные в свои медицинские хлопоты и проблемы, очень буднично восприняли появление малыша. Дескать, если нужно, то и второго родим и третьего. Пусть семья полнится, но и научные наблюдения оставлять нельзя. В медицине самое крохотное открытие – это спасение сотен больных.
Мыслящая глобальными категориями о спасении человечества, молодая мамаша уже после двух месяцев отлучки от службы, не выдержала.
- Я не могу дома с утра до вечера сидеть, я перестаю чувствовать себя
нужным человеком, - призналась Надюша свекрови.
- Конечно, конечно, о чем разговор? – свекровь только и рада. – У нас в доме нянька какая замечательная имеется.
И все бы хорошо. Зойкин день теперь по минутам расписан. Да, вот только начались с сентября какие-то странности в городе. Стрельба, беготня. Большевики, эсеры, меньшевики. Кто такие? Что им нужно?
За ужином доктор взволнованно что-то втолковывал барышням-учительницам. Зойка не хотела вдаваться в детали. Лишь бы разбойники не нарушали семейного покоя. Варвара Аркадьевна тоже не поощряла словесных баталий своих детей.
- В нашем доме о политике ни слова!
А недели две назад поинтересовалась у кухарки, дескать, отчего мы постничать стали? Где котлетки отбивные, булочки с взбитыми сливками ?
- Дак, лавки закрыты, какие и вовсе разгромлены. Эсфирь Марковна, старушка из соседней парадной, предупредила:
- Голод идет. Запасайтесь на зиму!
- Ах, оставьте эти досужие вымыслы, - рассердилась Варвара Аркадьевна. В пятом году эти необразованные горлопаны тоже пытались людей запугать. Обошлось! Слава богу! – она страстно перекрестилась.
А вчера Зойка своими глазами увидела печатный листок, где черным по белому сообщалось, что вся власть перешла в руки каких-то Советов. А где царь никто и не знает!
В квартире пахло валерьяновыми каплями, и вот уже целую неделю никто не ходил на службу. Все чего-то тревожно ожидали.
Ох, и замерзла, Зойка! За думками, да воспоминаниями время пролетело незаметно. Пора и домой! Где-то за Охтой стреляли. Мимо прошел отряд, парни молоденькие, безусые, в длинных новых шинелях. Один из них, светлобровый и курносый, подмигнул Зойке.
- Что, дивчина, муженька дожидаешься. Беги домой, дела у нас
сурьезные, долго ждать придется.
Зойка прыснула в заиндевевший меховой воротник.
- Иди, иди, родимый! Да и мне пора!
Снег под валенками громко скрипел. Вот и Моховая. Раньше Зойка делала ударение на первый слог названия, уверенная в том, что когда-то здесь все было покрыто лесным мягким мхом.
- Стой, куды прешь! – штык перегородил дверь в парадную.
- Дядь Семен, да это же я, Зойка, нянька барчонка Воронкова. Гулять ходили, студено нынче. А вы меня с мороза не узнали, что-ли?
- Узнать-то узнал! Только временя теперича другие, - прогудел высокий старик со скуластым, сибирским лицом.- Революция, понимаешь. Нет барей нынче. Не могу я тебя пропустить, у меня приказ на то имеется. «Не пущать никого»! За неповиновение – расстрел на месте.
Зойка хлопала влажными с мороза ресницами, ничегошеньки не понимая.
- Так, меня там к обеду ждут. Да, и ребенка кормить пора. Я час назад уходила, все дома были.
- Благодари судьбу за то, что на мороз выбежала, - проворчал Семен. – К обеду тебя никто не ждет! Всех Воронковых за неподчинение новой власти того… ликвидировали.
- Это как?
- А так, - Семен выставил перед собой желтый от махорки указательный палец. – Пых, пых и готово. В квартире комиссар Чубатый будет жить.
- Ой, ой, - тоненько заскулила девка. – А что с мальчонкой-то будет?
- Тоже прикончат, - мрачно отозвался Семен. – Этот самый Чубатый грозно кричал: «Не жалеть дворянское отродье! С корнем вырывать»!
- Свят, свят, матерь Божья. Богородица, заступница наша, подскажите, научите, как быть? – забормотала Зойка, потом вскинула на сторожа темные, ужасом наполненные глаза. – Дядечка Семен, разреши на минуточку
подняться, я хоть краюшку хлеба возьму, да мальцу пеленку сухую.
- Не положено! – поджал губы старик. – А, что, если новый жилец явится? Он революционер отчаянный. Чуть, что не так – тут же пуля свистит.
- Да, я мигом, - всхлипнула Зойка.
Старик нахмурился. Ох, и жалко девчонку стало. У него в уральской деревне такая же лупоглазая дурочка, Маруська. Как они там в эти времена лихие? Санька, Пашка, Тишка, да две девки. За рублем их батяня в город дальний подался, думал ненадолго, а вон, как затянуло. Не зря Клавдия, жена, в последний раз отговаривала уезжать. Чуяла долгую разлуку, - он тяжело вздохнул.
- Ступай, Зойка. Только скоро, как мышка юркая. Одна нога здесь, другая там.
- Малого подержите, - нянька бережно передала в заскорузлые мужицкие руки свою драгоценную ношу.- Только осторожнее, не уроните!
- Ну-ну, командирша! – Семен усмехнулся в седые пушистые усы.
Мальчонка от громких разговоров проснулся, глазенки распахнул. Уставился синими блестящими пуговками в незнакомое усатое лицо, агукнул и улыбнулся. Семен разомлел от младенческой приветливости и, вытянув губы трубочкой, начал причмокивать, забавляя мальца.
Зойка на мгновение задержалась у квартирной двери. Что это накарябано на прилепленной к ручке бумаге. «Нивходит! Апартамент занито!»
Вот, так грамотеи, эти революционеры! В квартире все было перевернуто вверх дном. Вспороты диваны и кресла. Сброшены книги с полок, разбита посуда. И чего они здесь искали? Во всех комнатах стоял запах гари и еще чего-то едко-кислого. Зойка не знала, что так пахнет кровь, когда ее много.
Слава богу, что не заглянула девчонка в ванную, а то бы точно грохнулась в обморок. Восемь трупов, один на одном, громоздились на кафельном полу.
Старая барыня, ее сестра-певица, доктор с молодой женой и девушки-горничные, они почему-то были без одежды. Душа Ниловна застрелена была в кладовой, из приоткрытой двери торчали босые ноги. Валенки кто-то стянул по ходу дела.
Зойка заскочила в детскую. Из комода стала скидывать на шелковое покрывало все подряд – рубашонки, полотенца, простынки. В корзинку поставила бутылочки с молоком. Они еще были теплые.
- Быстрее, быстрее, - подгоняла сама себя. Дотащив узел до двери, остановилась. – Что еще? Ах, да…
В комнате барыни она, отодвинув картину на стене, открыла потайной шкафчик, где Варвара Аркадьевна, встревоженная еще пятым годом, хранила свои шкатулки.
- Не суди меня, боженька, что чужое беру. Не для себя, для Андрейки. Варвара Аркадьевна мне сама секрет этой дверцы открыла.
- Зо-я! – из парадной раздался громовой оклик. – Пора!
Перекинув узел с вещами через плечо, сосредоточенная, нахмуренная Зойка спустилась вниз.
- Ну, все, дорогой Семен. Пойдем мы. Спасибо, что выручил.
- Куда ж ты одна, да еще с дитем на руках?
- Сама не знаю. Добрые люди везде есть. Авось не пропадем.
- Так-то оно так, - старик пожевал губами. В глазах светлых, как апрельское небо, стыла неподвижная печаль. – Что же это делается, что же происходит? – вдруг запричитал беспомощно. – При господах служил, дурного слова в свой адрес не слышал. Всегда уважительно, с почтением, по имени-отчеству обращались. К празднику подарочек преподносили, чарочкой угощали, здоровья желали. А тут, за несколько недель такой похабщины наслушался. Про мир, братство толкуют, а сами, словно разбойники из большого леса. Противится моя душа, не принимает их грубую сторону. Вместе уйдем! Только теперича ты обожди меня малость.
У меня в каморке под лестницей припасено кое-чего. Дочкам деньги собирал на приданое.
Он вернулся в длиннополой шинели с красными нашивками.
- Так-то надежнее. У меня и документ имеется.
Потом всю свою жизнь Зоя Феофановна будет молиться за рай небесный для души Семена Архиповича, потому, как без его помощи пятнадцатилетняя девчонка с барчонком на руках, не выбралась бы из Питера дальше Николаевского вокзала.
Все дороги, улицы, перекрестки были усеяны людьми с малиновыми отметинами на погонах, рукавах, шапках. Только и слышалось:
- Стой, кто идет! Предъявить документ. Стрелять буду!
И палили направо и налево. По воронам, кошкам, людям. Пьяно матерясь и бахвалясь, друг перед другом ловкостью и меткостью.
Что-то невообразимое творилось и внутри вокзала.
- Нет билетов! – орал служащий с багровым потным лицом, буквально стряхивая с себя людей, налетающих со всех сторон на грузное тело в форменной тужурке.
Вопили дети, взвизгивали женщины, кашляли и хрипели старики. Пахло потом, мочой и нафталином.
- Куда это они все? – испугалась хаоса и толчеи Зоя.
- Кто их знает, - Семен высился над толпой, - наверное, как и мы, сами не ведают. Лишь бы подальше от кровавого ужаса и неразберихи.
- Разойдись! – крикнул черноусый дядька, в тельняшке, бушлате и почему-то в драповой клетчатой кепке, с пуговкой посередине.
За ним, шеренгой, сосредоточенные, со сжатыми губами, маршировали люди в шинелях.
- И мы туда же, - Семен подтолкнул Зойку в сторону перрона.
На третьем запасном пути формировался состав, который должен был отправиться за Урал. Зойка уже ничего не соображала, она только крепче
прижимала к себе младенца и боялась одного, как бы не отстать от мелькающей впереди знакомой мужской спины.
Семен буквально внес ее в переполненный вагон и поднял под самый потолок на третью полку. Зойка, отдышавшись, свесила голову, чтобы разглядеть тех, кто находился внизу. Напротив, посреди скамьи сидел пухлощекий мужчина в круглых очках. К нему с двух сторон прижимались две барышни в одинаковых фетровых шляпках. Та, что постарше, вытирая слезы кружевным платочком, шепотом спрашивала:
- Жорж, неужели это безобразие надолго? Мое сердце не выдерживает. Я чувствую жгучую боль.
- А я кушать хочу, - молоденькая капризно надула губки. Мы сегодня даже не завтракали.
- Подождите, девочки. Пусть поезд тронется, нужно вырваться из этого ада.
Над ними, на второй полке кто-то, укрытый медвежьей шубой, хрипел и стонал.
Напротив пухлощекого мужчины сидели две старушки в темных платках. Они молчали, глядя на перрон через мутно-грязное вагонное окно, брезгливо поджав бледные губы.
- Зойка! – вдруг рядом раздался голос Семена. – Жива? Малец спит? Ну и хорошо. Смотри, что я тебе принес, - он протянул ей наверх калач. Вкусно запахло свежим хлебом.
Глубокой ночью, наконец, тронулись. Невысокая, юркая Зойка приноровилась в своем маломерном пространстве, между полками, пеленать и кормить малыша. Андрюшка, на удивление, вел себя тихо, лишь покряхтывал, когда что-то не нравилось, а в основном весело гулил под стук колес.
К вечеру следующего дня Семен сообщил:
- Через двадцать минут станция будет, стоянка поезда аж, цельный час.
Можно погулять, а главное у местных жителей выменять что-нибудь съестное.
- Милый попутчик, - обратилась к Семену дама, сменившая фетровую шляпку на пуховый платок, научите и нас. Как это выменять? Мы голодаем, наши запасы закончились.
- Объясняю, милая барыня, - в тон пассажирке жеманно откликнулся Семен, - снимаете с пальчиков колечки, и вперед. За один бриллиантик может и дадут крестьянки яиц, соленых огурцов, повезет, так и цыпленком жареным побалуют.
- Но ведь это грабеж среди бела дня! – молодая барышня подняла домиком высокие брови, - кольцо – это целое состояние!
Мда! – усмехнулся Семен, - но сытым от него не будешь.
Зойка считала, что ей сказочно подвезло. За полотенце с райскими птицами она получила бутыль с молоком, за шелковое одеяло – шмат сала и каравай темного хлеба.
Кольцо барыни-соседки не произвело на местных торговок впечатления.
- На что оно мне? Стекляшка! Вот плат у тебя знатный.
- Еще бы, ангора натуральная.
- Вот и давай, я тебе за нее тоже натуральную куреху отдам. Смотри, кака жирная. В желе лоснится.
- Не очень, не очень наглей, - поспешил на помощь к растерявшейся барыне Семен, - добавь-ка еще картошки отварной, огурков, хлеба, да кваса.
Толстая торговка не посмела ослушаться грозного старика в красноармейской шинели. Сказывали, что военные люди и без мена все под чистую отбирают.
Выхватив пуховый платок, она забормотала:
- Берите, берите! – стала суетливо передавать барыне холщевые торбы. – Для хороших людей не жалко.
Ужинали все вместе. Мужчина в очках отрекомендовался адвокатом
Георгием Мееровичем. Отчего-то он так проникся к Семену уважением, что даже предложил Зойке перебраться на свое место внизу.
На что его дочка опять капризно скуксилась:
- А, кто тогда нас с маменькой защитит? Ведь поезд разбойниками полон.
- Мамзель, - подал голос Семен. – Я беру над вами шефство. Теперь в нашем купе я за главного.
Человек под шубой храпел. Старушки, прижавшись к друг другу, сидели по-прежнему неподвижно и молчаливо. Зойка, от предложения адвоката перебраться вниз отказалась, и чутко дремала на верхотуре, бережно обнимая Андрейку. Дорожная песня колес навевала хорошие сны, отгоняя тревогу.
Через сутки поезд остановился посреди леса.
- Не нравится мне все это, - мрачно изрек Семен и, набросив шинель, отправился выяснять ситуацию.
Вернулся довольно скоро и озабоченно произнес.
- Пути впереди разобраны. До ближайшей деревни километров пять. Вокруг бесчинствуют контрреволюционеры.
- Что же делать? - испуганно переглянулись женщины адвоката.
- Про вас ничего сказать не могу. Мы с Зоей пешком пойдем. Давай, девка, мальца кутай, сама одевайся. Чую, мороз знатный стоит.
Мееровичи, посовещавшись, решили остаться. Все-таки под крышей, да на колесах спокойнее, чем в лесу. Старушки-богомолки по-прежнему оставались безразличными ко всему происходящему.
По занесенной снегом колее, да еще с ношей на руках, идти было тяжело.
- Может, вернемся, дядь Семен, - тихонько проскулила побледневшая от усталости Зойка.
И в этот момент за их спинами бабахнуло. Семен оглянулся и яростно перекрестился.
- Вот так да! Подорвали состав. Ну, Зойка, нас с тобой от смерти Ангел – хранитель отвел.
Страшное событие, словно подхлестнуло. Путники стали двигаться быстрее и сосредоточеннее.
- Ну вот, кажись, дошли, - густой пар валил из мужского рта.
Семен, который нес ребенка, да еще узел с вещами запыхался.
- Сейчас выберем для постоя избу. Я у людей выспрошу про дорогу. Отдохнем малость. Да, и к моим двинем. Соскучился я шибко.
Сразу у леса стоял неказистый домик. У забора бегала собака с хвостом, торчащим пушистой пальмой. Рядом в снегу возились два пацана. Семен залихватски свистнул. И собака, и пацаны подбежали, как по команде.
- Ну, мальцы, здорово. Мы из Питера, слыхали про такой город?
- Не-а, - ответил тот, что был повыше. – Рядом у нас Раздолье, а мы Крюковка. У нас тут в основном все Крюковы. Вы к которым, с правого или с левого берега?
- Нам бы передохнуть где, издалека идем.
- В избу ступайте, там бабка, может, и скажет, - мальчишка с любопытством смотрел на Зойку. Она присела и, заглядывая собаке в глазе, спрашивала:
- Тебя как зовут? Дружок, да?
Бабка, в повязанном по самые брови, цветастом платке, меховой жилетке, высокая и худая, как жердь, нисколько не удивилась путешественникам. Только головой покачала:
- Неужто, от самой станции топаете? Ай-ай, по морозу, да с ребенком. К печке идите, согрейтесь малость. Сейчас картоха в чугуне поспеет.
Наконец-то, тепло! Ноги, руки гудят. Зойка размотала платок, скинула шубу и занялась Андрейкой.
- А мокрый-то до самой головенки.
Сил у девчонки хватило, чтобы только малыша перепеленать, покормить,
да и рухнула тут же на широкой скрипучей кровати.
Зато Семен отобедал за троих. Бабка Фекла сообщила, что в деревне нынче одни старики и дети остались. Всех забрали последним призывом на фронт. Даже невестка и та, где-то фельдшерит.
Когда Зойка проснулась, бабка Фекла накормила девчонку яичницей, для мальца жидкой каши приготовила.
- Оставайся у нас. Зиму перекантуем вместе, а к лету и тронетесь в путь. Твоего старика не уговорить, какая холера его гонит. Побежал в деревню лошадь выторговывать.
Гостеприимной хозяйке Зойка подарила блузку, расшитую васильками.
- Вот уж праздника дождусь, да выряжусь, - обрадовалась старуха, - в церковь пойду. То-то все нашенские бабы от зависти лопнут!
Старик Крюков по дешевке уступил Семену еще не старую клячу. В другом дворе с телегой подсобили. И потом два дня Семен тщательно готовился к дороге, покупал соль, спички, хлеб, сено.
В день отправления вышли старики Крюковы проводить гостей.
- Ты вот нам много чего рассказал, а главное упустил. Большевики, они кто такие? – интересовались деревенские жители.
- Честно скажу, еще сам не разобрался. Некоторые из них говорят очень заманчиво. Обещают войну проклятую закончить, землю раздать крестьянам, опять же богатых, да нахальных пощипать…
- А на деле как? – сгорбленный Крюков об палку оперся обеими морщинистыми руками, слезливо прищурился. – Слыхал я, люди толпами тикают из городов. Кум со станции говорил, что в вагонах друг на дружке сидят. И главное, сами не знают, куды катят. Лишь бы подальше от чумы красной. Так он и сказал.
Семен стушевался.
- Некогда мне тары-бары разводить. Жизнь все на свои места расставит. А чего мы тут митингуем зря! Ну, бывайте, старики! – он накинул шинель с
красными нашивками на овчинный тулуп, который ему всучила Фекла, достав из сундука.
- Целехонький. Еще мой старик нашивал. Вот и сгодился. Пока внуки вырастут сто раз бы моль сожрать успела. Не замерзнешь в нем теперь!
Семен выпрямился в полный рост на телеге, точно монумент. Высокий, костистый, ветер поднял седые волосы, растрепал пышную бороду.
- А ты оказывается лазутчик красный! Политграмоту в массы несешь! – из неприметной калитки соседнего с лабазом каменного дома выскочил человек в толстовке, подвязанной пестрым кушаком. Лицо его с тонкими чертами, аккуратными усиками и клиновидной бородкой, искажала гримаса брезгливости и отвращения.- Ненавижу! Красная сволочь! Россию немцам продаете, - он резко вскинул руку и раздался грохот.
Семен упал на дорогу. От выстрела лошадь вскинула голову, заржала и напуганная понеслась вперед. Зойка, положив мальца на скамейку, среди мешков с пожитками и провизией, схватила вожжи.
- Тпру, окаянная, тпру!
На мгновение девчонка оглянулась. Старики склонились над распластанным на снегу Семеном. Вокруг седой головы расползалось ярко-красное пятно. Зойка зарыдала в голос.
- Прощай! – выкрикнула в морозный день и вдруг осеклась.
Человек с пистолетом бежал за телегой. Он целился в Зойку, и по его лицу текли слезы.
- Пошла! – Зойка грубо хлестнула лошадиный круп.
Выстрела она не услышала, но почувствовала, как острая боль обожгла руку.
- Ой! – Зойка присела, резко опрокинув корзину с припасами, которая придавила лежащего малыша. Он проснулся и громко закричал. Лошадь понеслась еще быстрее.
Эта кошмарная скачка с девчоночьим ревом, младенческим криком, с
сердцем, захолонувшимся от боли, ужаса и страха, будет много лет возвращаться к Зое Феофановне в беспокойных снах.
Час, два, сколько продолжалась эта бешеная дорога?! Наконец, девчонке удалось усмирить и остановить испуганную клячу. Сплевывая горькую слюну, Зойка выбралась из повозки, привязала лошадь к дереву, бросила охапку сена.
- Эх, Семен, Семен! – начала тоненько подвывать. – Обо всех позаботился, а себя уберечь не смог.
Андрюшка захлебывался в крике. В старом ватном одеяле был завернут меховой мешок, охотничий термос, а в нем бутылочки с кашей. Она накормила малыша, побаюкала, успокоила и всхлипнула.
- Не могу больше! Не могу…
Жестоко болела рука. Нужно что-то предпринять. Как там доктор Воронков учил жгут накладывать? Помогая себе зубами, она намудрила что-то с повязкой. Повезло: пуля прошла навылет через мякоть, не задев кости.
- Заживет, заживет до свадьбы! – яростно притопнула ногой.
Однако и вечер скоро. Справа и слева дороги мрачно молчал лес. А вдруг волки? А у нее и револьвера нет, он ведь остался в кармане шинели у Семена. Нет, расслабляться нельзя!
- Эй! – девчонка похлопала по морде лошадь. – На тебя вся надежда. Так, что не обижайся, если огрею тебя вожжами. Таковская твоя долюшка! – Зойка вздохнула тяжело, словно прожила на белом свете не пятнадцать, а все сто пятнадцать лет. Постанывая и ойкая, вскарабкалась на телегу.
- Ну, пошла!
Когда дневное небо поблекло и загустело, лес, наконец, поредел и за снежной равниной, на пригорке Зойка углядела какое-то строение.
- Неужели церковь? – от радостного предположения увлажнились глаза.
Дорога неожиданно вильнула влево. Чудный пригорок пропал с горизонта, но зато почти сразу начался высокий, свежевырубленный забор.
На калитке металлическое кольцо и щеколда.
- Эй, люди! Есть кто-нибудь? – взвизгнула Зойка, сама, испугавшись, своего осипшего, непослушного голоса.
Грозно залаяла собака. Ее тотчас поддержали соседские псы.
- Чего глотку надрываешь? – на высокое крыльцо вышла молодая беременная баба с плоским желтым лицом и узкими, вытянутыми к вискам, глазами. – Чего надо? Орешь, словно тебя режет кто? – спросила низким голосом, недружелюбно глядя на Зойку.
- Такая ведь и на порог не пустит, - мелькнуло у Зойки в голове. – А нам с Андрюшкой жизненно необходимо под теплую крышу попасть.
Зойка всхлипнула:
- Беда у меня. Мужа убили ни за что, ни про что. Одна осталась с дитем.
В раскосых глазах вспыхнули огоньки любопытства.
- Убил кто? Живорезы или леволюционеры? У нас тут сказывали про всяческие ужасти. Пойдем в дом, а то еще застужусь, с тобой на ветру калякая.
Бледная, еле живая Зойка, прижимая к себе мальца покрепче, сползла с телеги. В доме жарко топилась печь. Пахло мясными щами и ржаным хлебом. У Зойки от голода в желудке случились колики, и перед глазами поплыли круги. А у сытой хозяйки на уме другое.
- Давай, на лавку сидай, да не спеша сказывай, че в бега-то кинулась! – узкоглазая хозяйка шумно зевнула и почесала под грудью.
- Подожди. У тебя любопытство, а у меня горе, - Зойка сердито сдвинула брови. Скидывая шубу, застонала от боли, высвободив из рукава раненую руку.
- Ай, да ты окровавленная. Блевону сейчас. Пужаюсь я крови, - хозяйка брезгливо сморщилась.
Не обращая внимания на женские причитания, Зойка развернула одеялко, простынку и ахнула. Правая ножка мальчонки вся была фиолетово-синяя.
- У-у, - завыла, как собака. – Это я, когда от пули присела, мешки толкнула. А много ли крохе нужно.
Молодайка за живот двумя руками схватилась.
- Ой, смотри, смотри, пацаненок-то на меня лыбится.
- Он у меня приветливый и ласковый, - нежно проворковала Зойка. – Дай-ка, хозяйка, воды теплой. Опрел весь, мой птенчик, да и молока нагрей.
Вскоре сухой, сытый ребенок поагукал немного, да и заснул.
- Уморилась я, - по-бабьи тяжко вздохнула Зойка, присела на краешек топчана, - минутку бы отдохнуть.
В голове карусель завихрилась, перед глазами пятна светящиеся замелькали. Ойкнула и грохнулась на пол. Беременная вскочила, как ужаленная, к двери бросилась и в улицу заголосила.
- Архип! Архип, живее сюда! Че делается, че делается! В дом впустила, не успела имя спросить, а она в обморок кинулась. Жалость моя проклятая. А ну, как помрет сейчас? Че я мужу свекру скажу? Они мне наказывали никого в дом не впускать. Прибьют, выгонят. Куда я брюхатая?
- Да, погоди ты, Лизавета. Остынь! – в горницу вкатился на кривых коротких ножках лохматый бородач.
Зачерпнув ковшиком из ведра воды, бородач плеснул на белое, как полотно, Зойкино лицо. Девочка сморщилась, чихнула и открыла глаза.
- Простите, где я?
- Ты слышишь, она чокнутая, - узкоглазая хлопала руками по округлым бокам, как возмущенная курица, - не помнит ничего. Я ей сейчас живо напомню. – Она склонилась над Зойкой и зашипела, - убирайся, убирайся быстрее, туда, откуда явилась. Слушать ничего не хочу ни про пули, ни про тебя. Ой, ой! Рожу раньше срока! – черные глаза-бусинки бегали, как капли ртути.
- Тебя, Лиза, какая муха укусила? – прохрипел мужичок. – Не видишь, что-ли, девчонка ослабла. Видать, напереживалась здорово. Вон и рана на
руке кровоточит. Дай-ка лучше чаю сладкого, да Матренино растирание.
- Не дам, ничего не дам! – окрысилась молодуха, даже ногами затопала.- И ты, братец, туда же, до-обренький шибко! Вот и убирайтесь вместе! – закрыв лица, она заревела белугой.
От криков, топота проснулся Андрейка. Он жалобно запищал. Звук детского голоса окончательно привел Зойку в чувство.
- Не плачь, маленький. Я здесь. Сейчас уйдем отсюда.
Следом за ней выкатился бородач.
- Куда же ты, на ночь глядя? Я и клячу твою в конюшню определил, думал, кто к хозяину приехал по делу. Айда ко мне, вон за огородом моя хатка.
Хатка оказалась не то баней, не то сараем. Внутри две деревянные лавки, стол, сколоченный из свежеструганных досок, зато печь большая, добротно слепленная.
- Там у меня лежак, на печи. Смело ребенка клади. Спать будет, как убитый. А сама-то голодная?
- Очень!
Пока Зойка уминала гороховую похлебку, Архип засыпал в большую кружку сушеные травы.
- Тебе, для подержания сил. А на Лизавету ты не обижайся. Она не злая, а несчастная. Замуж вышла не по сердцу. Для бабы нет ничего страшнее, чем постылый муж. Весь свет ей не мил. Ну, может, дитя родится, тогда растает лед в душе.
- А вы, кем же ей будете?
- Брательник я ейный. Меня здесь за слугу держат. Они купцы, а мы голь перекатная. Нашу мамку отказались в дом взять. Какой прок со старухи! Лишний рот только, - Архип почесал пеструю бороду, - никого осуждать не хочу. Сколько людей, столько и миров. Ладно, уморил я тебя разговорами. Вижу, глаза у тебя слипаются. Забирайся на печь и спи. Ничего не бойся. Я
пойду, хлев почищу, конюшню подготовлю, хозяева вот-вот вернутся.
Он еще что-то говорил, передвигая на столе миски, кружки, но Зойка ничего уже не слышала. Положив руку на сверток с посапывающим малышом, она чутко спала, как все любящие матери на белом свете.
Пробудилась девчонка от громкого шепота. Беременная хозяйка, кряхтя протиснулась в узкую дверь, поставила на стол тарелку, прикрытую льняным полотенцем.
- Спят еще? Я вот им лепешек в дорогу напекла, да там в сенцах банка с молоком. Мой-то вчера пьянехонек с ярмарки вернулся. Опять буйствовал. За волосы таскал. Архипушка, долго терпеть мне еще?
- Бог терпел и нам велел, - бородатый смотрел на сестру с ласковой жалостью. – Подожди, мальчонка родится, может, и образумится мужик. От детей, как от солнца, свет и тепло идут.
Лизавета запахнулась в платок, громко вздохнула.
- Твоими бы устами, да мед пить. Хорошо, ты рядом. Одна родная душа. Пойду я…
Скрипнула дверь.
- А нам–то теперь куда? Знать бы, что так все получится, - Зойкино сердце сжалось в болезненный комочек. – И почему я не уговорила Семена в мою деревню поехать? Там и дом наш семейный пустует, и люди вокруг хорошие. Когда уж теперь туда доберусь? Не за себя боязно, за малого страшно. За его жизнь я одна теперь перед всеми Воронковыми ответ держу.
События последних дней мрачным калейдоскопом замелькали в голове. Жуткий разгром в квартире на Моховой, горящий поезд, убитый Семен и ножка малыша, синяя, словно неживая. Девчонка всхлипнула.
- Да, ты не спишь? – с тихой нежностью спросил мужичок. – А я тебе мазь от знахарки Макарихи принес. Помажешь, рана затянется вмиг. Да, и мальчишке ножонку поправишь. Я уже и чаю накипятил, и жидкой кашки сварганил. Пора!
Зойка ловко, как гибкая обезьянка, спустилась с высокой печки.
- Какой вы замечательный человек! – она подбежав, чмокнула коротышку в колючую щеку.
- Ну-ну, - он растерялся и засмущался. – Иди во двор, освежись, горячая, больно.
Ночью был снегопад. В пышных сугробах сверкали искорки, будто рассыпанные кем-то бриллианты. Зойка, набрав полные пригоршни снежного пуха, окунула лицо в обжигающе-холодную массу.
- Все поправимо, пока мы живы, - так говорила старая барыня. – Улыбайся богу, он одобрит твою радость и не оставит тебя!
Вот такая, свежая, с улыбкой на раскрасневшемся лице, вернулась Зойка в убежище Архипа. Бородач подкладывал в печку березовые поленца.
- Вот сейчас жару напустим, мальчонку к огоньку поближе положим, тряпки размотаем, чтобы телом подышал. Вы в дороге который день?
- Я уже и со счета сбилась. Сейчас соображу, - Зойка вслух начала все вспоминать по порядку.
Архип слушал, качая лохматой головой.
- И куда же вам нынче ехать? Нигде вас не ждут…
- Получается, что так, - грустно согласилась Зойка. Она запивала лепешки сладким чаем. Вкусно!
Рассупоненный Андрюшка голышом лежал на меховом тулупе, сучил ручонками и о чем-то своем радостно гулил. Архип рядом разбирал высушенные травы и соцветья. В печке весело трещали дровишки. Пахло семейным домом.
Сюда бы живописца, мечтающего запечатлеть подлинность счастливого мгновения жизни. Пусть и очень короткого. Не эти ли тихие минуты возвращаются к человеку, когда он прощается с земным миром? Уметь бы всем живущим, прочувствовать подлинные мгновения до самой их сердцевины. Не спешить!
- А спешить-то нужно! – Архип озабоченно посмотрел в тусклое оконце. – Снег опять разгулялся. Боюсь, все дороги заметет напрочь. Да, а я ведь и не спросил, как тебя зовут-то?
- Зоя я, Голубева.
- Голубка, значит, - он прищурил свои темные глаза-бусинки, в точь, как у сестры. – А я Соколов. Вот и познакомились – сокол и голубица, - Архип засмеялся. Пестрая его борода весело запрыгала, зубы мелькнули, крепкие, как отборные чесночины. Забавный!
Задорный девчоночий смешок вплелся в мужскую хрипотцу. В заразительный дуэт влился и младенческий хохоток. Бывает, налетает подобное смешливое облако, беспричинное, нежданное, безудержное.
Когда так люди смеются, ангел-хранитель отдыхает.
Вдруг дверь с грохотом отворилась. За волной холодного снежного воздуха в жилище ввалился огромный мужик в цветастой рубахе и меховой жилетке. Он чертыхнулся, ударившись головой о низкую притолоку.
- Архип! – прорычал вошедший, потирая заскорузлой красной рукой ушибленный затылок. – Чаго лошади не готовы? А ну подь сюда!
Он, словно и не замечал Зойку, которая бросилась к ребенку и начала его быстро пеленать и укутывать. Мужик схватил Архипа за волосы и со всего маха ударил голову бедолаги об стену.
- Жрешь задарма хлеб хозяйский! Я тебя научу, скотина, как служить надобно.
Зойка, не выносившая незаслуженного наказания, и не ведавшая подобной грубости, как разъяренная кошка, бросилась к обидчику.
- Как вы смеете оскорблять невинного человека? Вы негодяй! – девчонка, едва достававшая верзиле до подбородка, начала кулачками колотить мясистую фигуру.
- А ты откуда, блоха прыгучая, взялась? Хозяйского кулака еще не
нюхала, - он брезгливо усмехнулся и со всего маха врезал Зойке тяжелой ручищей под глаз.
А-а, - от боли и унижения завопила падающая на пол Зойка. В ответ тревожно заверещал Андрейка.
- Ба! Чье это отродье здесь валяется? – мужик сделал шаг вперед, намереваясь поддеть сапогом кричащий сверток.
И тут Архип, по-звериному зарычав, метнулся к хозяину и ударил его головой поддых. Тот скрючился, пытаясь схватить лохмы Архипа.
- Ах, ты тварь, гаденыш, вылетишь сегодня же на улицу вместе со своей сестрой узкоглазой. Надоели вы мне, хуже горькой редьки.
Архипа было уже не остановить. Схватив полено, приготовленное для растопки, он размахнулся и стукнул по седой голове. Хозяин захрипел и осел на пол. Зойкины глаза расширились от ужаса.
- Ну, чего ты зенки вылупила? – яростно зашептал Архип. – Хватай мальца, и живее в конюшню. Уехать надо, пока Лукич не очнулся. Убьет обоих.
Вид растрепанного коротышки был страшен. Глаза злобно сверкали, рот застыл в оскале, руки, бросившие полено наземь, тряслись.
Зойка, впопыхах накинув шубу, схватила кричащего малыша и по сугробам устремилась к конюшне.
Старая кляча, кося влажным темным глазом, громко чавкала, уминая хозяйское сено. Архип швырнул на телегу мешок.
- Теперь и мне сюда возврата нет.
- Куда, куда вы? – завопила выскочившая на крыльцо Лизавета. – А я, как останусь.
- Я приеду за тобой, - крикнул Архип и помахал сестре рукой.
Отдохнувшая за ночь лошадь шла дробно и весело. Зойка понемногу пришла в себя. И, словно почувствовав ее спокойное сердцебиение, перестал кричать и малец. Архип, закутанный в овчинный тулуп, сидел
нахохлившись и что-то бормотал себе в бороду.
День разгорался морозно-трескучий, солнечный и ядреный. Наконец, коротышка обернулся к Зойке.
- К бабке моей направляемся. Там нас никто не отыщет. У нее изба своя. Крепкая. Еще дед строил, а он мастеровит был. Я бабку свою, почитай, десяток годков не видел. Может, и не жива уже. А если живая, с радостью примет. Скажу ей, что ты моя жена. Согласна, голубка?
- Нет! – звонко выкрикнула Зойка. – Запомни, я врать не охотница. А замуж, если и пойду, то лишь тогда, когда Андрейка вырастет.
- Я подожду! – прохрипел мужик, энергично потирая руки. Наконец, злой страх отпустил его. – Через несколько верст деревня будет. «Свежий ключ» называется. Двор постоялый там, подъедем, лошадь накормим, сами подкрепимся, согласна?
- Согласна! – радостно откликнулась Зойка.
Жена хозяина постоялого двора, скуластая, чернобровая Марьянка, когда-то была закадычной подругой Лизаветы. Вместе сопливыми девчонками по оврагам, да лугам бегали, чужих гусей пасли, барских детей нянькали. Обе росли в бедняцких семьях, ели скудно, донашивали обноски старших сестер. Замужество для них было дверью в другую сытую и спокойную жизнь. Марьяшка сладко мечтала о свадьбе: «Хоть один раз от пуза наемся»!
К ней посватался овдовевший хозяин постоялого двора – Равиль. Ему уже за шестой десяток перевалило. Но он был подвижный, шустрый, с веселыми блестящими глазами, с кудрявыми седыми волосами до плеч. Мастак был поплясать, да песни погорланить. Молодую жену свою он обожал, иначе, как «любушка ненаглядная» и не называл. Марьяшка от излишней ласки и нежности не портилась. На любовь Равилюшки отвечала искренней симпатией и заботой.
Однажды сын Равиля от первого брака, высокий статный, с орлиным
гордым профилем и белозубой улыбкой, Рашид, зажал свою мачеху, которая в два раза его моложе была, в кладовке, жарко дыша в смуглую женскую шею:
- Не надоел-то старик еще? Вон ты какая сладкая, да справная. Годы молодые в костер бросаешь!
- Ветер у вас, однако, в голове. Папенька у вас золотой. Я его люблю до гробовой доски. На вас не сержусь за глупость вашу. Добром прошу, отпустите!
Стыдно стало Рашиду. И пока гостил он у папаши, на мачеху глаз боялся поднять.
В последнее смутное время гости на постоялом дворе случались редко. Заслышав звон колокольцев или топот копыт, хозяева – длинноволосый Равиль и его всегда улыбающаяся жена выходили на крыльцо, справиться:
- Не к нам ли бог послал добрых людей?
- Милости просим! Милости просим! Мы тут совсем заскучали. Люди по домам хоронятся. Редкий купец проскочит мимо. Ночевать бояться стали. Что происходит? – Марьянка суетилась вокруг гостей, помогая раздеться.
Муж ее распрягал клячу. Акулька, белобрысая, широкоскулая девчонка лет десяти, бегала из кухни в горницу, грохоча тарелками и приговаривая:
- Будет, будет пир горой!
Увидев Андрейку, Акулька всплеснула руками:
- Вот так кукленок! Оставь нам, тетенька, его. Уж, как мы его будем ласкать, да тетешкать.
Весь вечер девчонка не отходила от малыша, глядя завороженными глазами в светлое младенческое личико.
Марьянка шепнула на ухо Зойке:
- Ее мать с младшими сгорела в избе. Девчонка чудом осталась жива. Год уж прошел, а она тоскует и тоскует.
- К столу прошу, дорогие гости!- Марьянка успела нарядиться в
цветастую шелковую блузу, черные косы уложила короной на голове.
- Ох, и любит моя королева покушать! – седой татарин довольно осклабился. – Я ведь раньше, дурак, по-другому жил. Копейку к копейке складывал. Сам толком не ел, жену в черном теле держал. Может, и хворать-то начала через лишения. А Марьянка, умница, мне на старости лет глаза открыла. Еда – это праздник. Поспать всласть тоже хорошо. Ради чего загонять себя, как скотину. Живем-то один раз! – он потянулся до хруста в костях.
- Ну с богом! – медовая наливка теплым янтарным светом наполнила стаканы.
В городском доме, где жила Зойка еда никогда не была культом. Особенно строг был доктор. Он призывал домочадцев отказываться от бульонов, пирогов, сладкого десерта.
- Простая, свежая еда в небольшом количестве – залог здоровья и долголетия.
- Ошибался он, ох, как ошибался! – неожиданно мелькнуло у Зойки в голове. Она с умилением наблюдала, как румяная хозяйка смачно хрустела рыжиками в сметане, ловко подхватывала прозрачные ломтики розовой рыбы, с вожделением дула на ложку с дымящимся ароматным курником.
- Мы, бывает, часа по три трапезничаем с муженьком, - Марьянка щурилась от удовольствия. – Я за свою жизнь так наголодалась. В детских снах не солнце и облака видала, а хлеб, много хлеба. Вы кушайте, кушайте! Это ж такая радость!
Вдруг на улице залаяли собаки хрипло и возмущенно. Послышались чужие голоса, ржанье лошадей. Тяжелые шаги звучали уже близко, в сенях. Человек в расстегнутой длиннополой медвежьей шубе шагнул через порог.
- Не двигаться! – он вскинул вперед руку с пистолетом.
- Зачем пугать нас, - беспечно откликнулась Марьянка. – Люди добрые кушают. И вас к столу просим, - она звонко откусила соленый огурец.
- Смелая ты, как я погляжу! – вошедший усмехнулся. – Один щелчок и язык навсегда проглотишь, - он направил черное металлическое дуло прямо в женскую переносицу. Лицо его синевато-бледное, заросшее рыжей щетиной, нервически передернулось.
И в эту секунду Зойка узнала его. «Этот негодяй убил Семена, стрелял в меня. С ним шутки плохи»! Она мгновенно метнулась в сторону пришельца и повисла у него на руке. Грохнул выстрел. Пуля пробила половицу рядом с мужским сапогом. За занавеской заплакал ребенок.
- Я щас, успокою, - Акулька понеслась на плач.
- Ты с кем вздумала тягаться, мелюзга? – рыжий выпуклыми оловянными глазами уставился на Зойку.
- Грех, грех убивать невинных людей! – девчоночий голос звенел от возмущения и подступающих слез. Кто вам дал такое право?
- Серж, что происходит? – спросил на французском языке невысокий кудрявый брюнет с холеным лицом и щегольскими усиками над четко обрисованным ярким ртом. – Прости, я задержался немного во дворе.
Зойка вздрогнула. Этот человек был так похож на тех милых господ, что приходили в гости к доктору. Все они прекрасно изъяснялись на французском, играли на фортепьяно, изящно танцевали и не умели повышать голос в присутствии дам.
Зойка, вспыхнув ярким румянцем, шагнула к приветливому брюнету навстречу. Изобразив шутливый книксен и, словно бы прихватив пальчиками несуществующую пышную юбочку, она взволнованно проговорила.
- Сударь! Я пытаюсь объяснить вашему другу, как неприлично он себя ведет. Врывается, заметьте, без приглашения в незнакомый дом, ругается, пытается стрелять в даму, - Зойка тяжело вздохнула, решив, что про Семена лучше сейчас промолчать. – И, что вы об этом думаете? – эту фразу она произнесла по-французски.
Как бы похвалили ее сейчас учительницы Воронковы. Какая экспрессия! А произношение? Ни на одном уроке фонетики так не получалось.
- Мадмуазель, - брюнет улыбнулся так обворожительно, как умеют это делать светские львы в аристократических салонах, при этом он изящно шаркнул ногой в ослепительно-начищенном сапоге. – Я искренне приношу извинения всему вашему семейству, - серые глаза, казалось, обласкали всех, сидящих за столом. – Мой друг переживает тяжелое горе. Его семья погибла от грязных рук красных бандитов.
- Что я? Песчинка во Вселенной. Россия! Великая Россия переживает страшное горе! – истерично выкрикнул рыжий.
- Наливочки, наливочки выпейте. Успокоит, - пришедшая в себя Марьянка поднесла незнакомцу стакан, наполненный янтарной влагой.
- Будьте любезны, откушайте с нами, - Зойка обратилась к брюнету, как к давнему знакомому.
- Очень вам признателен за приглашение. Но, к сожалению, мы не располагаем достаточным временем. У нас дело чрезвычайно важности. Совсем скоро, счет идет на дни, область будет заполнена красными разбойниками. Наша задача, здесь, на месте сформировать отряды патриотов России.
Рыжий выпил наливку, грохнул стакан об пол и, вскинув крупную голову, воскликнул:
- Или вы тот час идете с нами или расстрел. Ибо завтра вас завербует ненавистный враг.
- А женщин берете? – оживленно поинтересовалась Марьянка. – Это ж какие страсти начнутся! – глаза ее сверкали от возбуждения. – Собирайся, Равилька, - она схватила мужа за руку.
- На сборы и прощания пять минут, - брюнет и рыжий направились к двери.
- Погоди-ка! – коротышка Архип ухватился за длинную полу распахнутой
медвежьей шубы. Нет, ошибиться он не мог. Сам шкуру выделывал. Подклад кроил. Потайные шовчики только его глаз и знает. Доволен был тогда Лизкин свекор.
- Доха эта не купца ли Григорьева?
Рыжий остановился.
- Так ты знал этого пройдоху? Навестили мы его. Упрямый олух. Продажная душонка! Ему мощна важнее, чем честь и судьба России.
- Он вам подарил шубу? – отчего-то у Архипа застучали зубы, словно при ознобе.
- Ха! Такой подарит, скорее удавится. Ну, и получил пулю за узколобость. Ребята дом его почистили и спалили с потрохами. Верно, патриоты рассудили, все уничтожать нужно, чтобы красным не досталось.
- А там еще женщина была, - почти прошептал Архип, - ну такая, - он руками изобразил большой живот, будто стесняясь сказать вслух.
- Не помню! – рыжий помрачнел. – Так с ума сойдешь, всех встречных запоминая. А ты хитер, зубы заговаривать. Живей собирайся, если не хочешь получить пулю в лоб.
Архип, стиснув зубы, не глядя уже на человека в шубе, подошел к Зойке, положил руку на худенькое плечо.
- Чуешь, голубка, какие дела?
- Может, жива Лизавета-то? – прошептала Зойка одними губами.
- Похоже, нигде сейчас не схоронишься. Но я живучий, ты жди меня. Адрес помнишь? – склонившись к девичьему уху, он еще раз выговорил название улицы, потом добавил что-то еще.
Она кивнула головой, потом вспыхнув румянцем пробормотала:
- Как бог даст.
Марьянка в новом мерлушковом полушубке, в цветастом платке с кистями, румяная, оживленная, словно вовлеченная в неведомую игру, не могла успокоиться и тараторила без умолку.
- Еле уговорила наших командиров на подводы бочку с солониной и флягу с медовухой погрузить. Как же без харчей в походах!
Равиль плакал, громко сморкаясь, и причитал:
- Не так я думал остаток жизни провести.
- По коням! – раздался зычный рык с улицы.
Стихли шаги. Растворились в заоконной снежной заверти голоса. Лишь во дворе хрипло и надрывно лаял и гремел цепью старый пес, словно рвался в след сгинувшим в ночи. Акулька сидела, как старушка, сгорбившись. У ног ее терлась большая серая кошка. Она громко мурлыкала, привлекая внимание девчонки, но та не двигалась, будто ничего не слышала и не видела вокруг.
- Эй, очнись! – Зойка громко гремела тарелками. – Запомни, нам раскисать нельзя! Завтра с утречка в деревню двинем. Там спокойнее, среди людей будет. В этот дом, на семи ветрах, любой проезжий разбойник нос сунет. Давай, скидывай валенки и на печь забирайся к малому. Я с делами управлюсь и к вам подлягу. Вместе нам будет не страшно.
Лукавила Зойка. Незнакомый дом пугал ее скрипами половиц, шуршанием мышей, стуком оборвавшейся ставни.
- И самый длинный день заканчивается, - эта мысль утянула ее в сон тяжелый, который приходит на смену великой усталости.
Очнулась Зойка внезапно, словно вынырнула из омута. Еще не вжившись после сна в реальность, она лежала в темноте, не понимая, отчего, так тревожно на сердце. Вслушиваясь в обволакивающую тишину, Зойка вдруг оцепенела от ужаса. Андрейки рядом не было. Не было его дыхания, его запаха. Резко поднявшись, она обнаружила, что Акулька исчезла вместе с ребенком.
Запалив свечу, Зойка заглянула во все углы, распахнула дубовый гардероб, откинула крышки сундуков.
- Что могло случиться? Где он, мой маленький? Как я могла проспать! –
слезы текли по бледным щекам. Натягивая валенки, набрасывая шубу, девчонка, словно в горячке бормотала:
- Я найду тебя, во что бы то ни стало. Варвара Аркадьевна, вы мне верите, я найду нашего мальчика!
На дворе стыла звездная ночь. Метель угомонилась, и поэтому на снегу отчетливо вырисовывались следы, ведущие от крыльца к калитке. Зойка побежала по проложенной Акулькой дорожке. По всей видимости, белобрысая сирота, переоценила свои силы. Пройдя с десяток метров, она уселась в сугроб. Усталость и холод навевали дрему. Коченеющие руки с трудом удерживали завернутого наспех в большое одеяло ребенка.
- Акулина! Акулина! – завопила Зойка. – Что это за фокусы?
Выхватив из слабых рук сверток с малышом, Зойка откинула уголок одеяла. При лунном свете детское личико с закрытыми глазами казалось неживым. Зойка осторожно прикоснулась губами к мертвенно-бледной щечке.
- Какая холодная, прямо ледяная!
Дикое отчаянье отхватило все ее существо.
- Вставай, вставай, нужно быстрее идти в дом, - так как руки были заняты, она ногой в валенке начала мутузить ничего не соображающую Акульку.
- А, чево? – девчонка чуть приоткрыла глаза, даже сделала попытку подняться, но тут же упала. – Не могу-у, не трогай меня, тетенька.
- Нашла тоже тетеньку, - горько всхлипнула Зойка и, не оглядываясь на свернувшуюся в калачик на снегу, Акульку поспешила в дом.
- Сейчас, сейчас, маленький, - она распеленала малыша и начала растирать холодные ручки и ножки.
То и дело Зойка прикладывала ухо к детской грудке и не слышала сердцебиения. Зато ее сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть наружу. Грелку, нужно сделать горячую грелку! Она вспомнила, как на даче,
доктор, чтобы согреть постель зябнущей маменьке, приносил бутылки с кипятком, обертывал полотенцем и клал в ноги.
Вода в чугунке почти остыла. Да и в печи тлели угольки. Где дрова? Хозяйственный Равиль, наверняка, держал из где-то рядом. И точно, в сенцах под холщевкой лежали отборные чурочки.
Опустившись на колени перед открытой печной дверцей, Зойка изо всех сил дула на угли. От ее усилий запрыгали золотые искорки, как живые звездочки. Сухие чурки занялись горячим пламенем. На лицо, шею, руки пахнуло крепким жаром. И в этот момент Зойка представила, каким холодом сковывает другое девчоночье лицо, там на снегу, под безразличным лунным светом. Она застонала.
- Сейчас, только грелку сотворю. Не могу же я разорваться. Укутав малыша, положив возле ножек бутыль с горячей водой, она, не одеваясь, ринулась непогодь ночи.
О чудо! Акулька не спала в снегу. Она ползла на четвереньках к дому и выла, как побитая собака.
- Ну, держись за меня! Живее! – Зойка подставила плечо и буквально волоком притащила девчонку в дом.
- Я дитя потеряла. Не бей меня, тетенька! Мне сон привиделся, будто пожар в избе, я его схватила и побежала.
- Сейчас я тебе устрою! Такой пожар запалю, - Зойка стянула с Акульки одежонку и начала всю ее растирать. Руки она смочила теплым вином. Белобрысая охала, стонала, как баба, которую парят в бане. Натянув сухое белье на тщедушное костлявое тело, Зойка подтолкнула Акульку на печь
- Но сначала выпей! – приказала строго и протянула девчонке кружку с подогретой наливкой.
Акулька крякнула и, влив в себя сладкую жидкость, свалилась на подушку.
- Холодно, мне холодно, - бормотала с закрытыми глазами, зубы ее
стучали, а тело потряхивал озноб.
- Под двумя шубами мерзнешь, а из сугроба вылезать не хотела, - ворчала Зойка, стаскивая на печь все имеющиеся в доме теплые одежды.
Большая серая кошка прыгнула поближе к своей любимице и бесцеремонно улеглась пушистой тюбетейкой прямо на девчоночьей голове.
- Вот и замечательно, лучше грелки и не придумаешь.
- О боже! – внезапно спохватилась, - а как там, мой Андрейка? Он ведь еще и голоса ни разу не подал!
Зойка метнулась к хозяйской кровати, где пристроила мальчонку. Он был, как ей показалось, по-прежнему бездыханным, как кукла. Что же делать? Уже и кормить его пора? Может быть, это такой глубокий обморок, а может быть…
В отчаянном угаре она расстегнула кофту, скинула рубашонку и прижала малыша к своему разгоряченному телу. Глядя на икону Божьей матери, Зойка начала громко молиться и причитать. Сердце ее колотилось стремительно и гулко. На висках, там, где набухли синие веточки жил, выступили капельки пота. И вдруг младенец вяло шевельнул губами, а потом захватив розовый сосок маленькой девичьей груди, зачмокал. От счастливой неожиданности Зойка заплакала.
Соленые слезы дождинками падали на розовеющие детские щечки, лобик, пухлые ручки. И Андрюшка закричал. Громко и возмущенно.
За окнами уже начал заниматься ленивый зимний день.
Комментариев нет:
Отправить комментарий