Глава 1 Телемастер
Глава 2 Сын Арестанта
Глава 3 Лев Махов
Глава 4 Отличница
Часть Вторая
Глава 5 На Улице Таврической
Глава 6 Сердечный Приступ
Глава 7 На Крыльях Любви
Глава 8 Великие Переселенцы
Часть Третья
Глава 9 Дедушка Юбер
Глава 10 Сестры-француженки
Глава 11 Потерянный Рай
Глава 12 Встреча в Москве
Глава 13 Синеглазый Король
Глава 14 Семейный Альбом
Глава 15 Трудная Любовь
Часть 5
Глава 16 Ночной ЗвонокГлава 17 В Париж
Глава 18 Валентинов День
Часть 6
Глава 19 Голубка
Глава 20 Режиссер Воронков
Глава 21 Борислава
Часть 7
Глава 24 Улица Луговая, дом 1
- Уважаемые пассажиры! Наш самолет произвел посадку в Санкт-Петербурге. Температура воздуха десять градусов, дождь.
Франсуаза поежилась. «Куда же это годится? Август, бабье лето, а такая холодина». Она достала из сумки пушистую пеструю кофту.
- Мадам! Мадам! Вам куда? – таксисты роем закружились вокруг негритянки. – Сто баксиков и доставим в любую точку города.
- Ну, уж спасибо, я на автобусе за десять рублей доберусь, - ошарашила темнокожая пассажирка тертых шоферюг своим чистейшим русским языком.
Руку оттягивал чемодан с подарками. Всем, кого она любила здесь, в России, Франсуаза везла сувениры. Скромным преподавательницам из университета флакончики духов, Насте – брючный костюм, а самый большой пакет с игрушками и одежками для ребятишек из Дома малютки.
- Ну что, черномазая расселась? – грузная старуха с румяным безбровым лицом, крикнула, еще не закончив карабкаться по ступенькам автобуса.
- Понаехали! Русским людям есть не на что, вчера булка опять подорожала, - сердитая тетка плюхнулась на сиденье, широко расставив мощные, как колонны ноги.
- Совсем от голода отощала, - съязвил кондуктор, длинный и худой, как гвоздь, старик с пышными седыми бакенбардами. – С твоими габаритами три билета нужно покупать, а ты ни одного не берешь. Пенсионерка, - выдавил он презрительно. – Всю жизнь на рынке простояла. Как раньше всех объегоривала, да оскорбляла, так и сейчас норовишь!
- А ты, пролетарий зачуханный, чего это негру пожалел? Знамо дело, в валюте за проезд дала.
- А хоть и в долларах! Смотри, не лопни от зависти.
Франсуаза отошла подальше от мрачной парочки. Она давно уже открыла для себя отвратительную черту в русских. Они не любили и не уважали друг друга. И при малейшей возможности стремились унизить, оскорбить, растоптать. Продавщица в магазине костерила покупателей, те, в свою очередь, отрывались на соседе в транспорте. Атмосфера раскалялась от негативных чувств: ненависти, зависти, страха.
Франсуаза всегда отличалась отчаянным и бесстрашным характером, а в России научилась бояться. Страх шел по пятам на темных улицах, не отступал в мрачных подъездах, даже в общежитии она не чувствовала себя в безопасности, здесь случались драки в кровь, поножовщина.
До сих пор в ушах стоит дикий крик Мананы, веселой алжирьянки, пригласившей на майские праздники «хороших парней» в гости. Нахалы надругались над девушкой, обчистили комнату. А комендант обозвал Манану грязными словами и заставил платить штраф за нарушение распорядка: зачем привела незнакомцев.
Франсуаза замедлила шаг. До общежития оставалось несколько метров.
- Комендант! Да, он же настоящий бандит. У него ледяные безжалостные глаза. Он, не задумываясь, расправится с мадам Дюваль, а заодно и с ними, Франсуазой и Настей. Церемониться не станет, если что пронюхает. Поэтому необходимы молчание и выдержка, - так уговаривала себя темпераментная дочь африканского континента, открывая тяжелую металлическую дверь.
Уговоры уговорами, но то, что она увидела, войдя в знакомый холл, заставило затрепетать ее всю, от мизинцев на ногах до завитков черных волос на макушке. За столом дежурного сидел тот самый парень, с которым Махов был запечатлен на фото.
- Почему он здесь! Может быть, они следят за мадам Дюваль и подслушивают все ее разговоры? И им известно, что в данный момент их фото, посланное в Париж, находится в ее, Франсуазиной сумочке?
- О ла-ла! – заметалась негритянка. От смятения, страха и волнения все русские слова мгновенно вылетели из головы. Она не могла сказать номер
комнаты, где живет.
- Ой, какая хорошенькая! – воскликнул долговязый парень, возившийся с электрическими проводами в холле.- В какой же комнате будет жить такая симпатичная куколка? – Санька искренне был восхищен. Ему нравились курчавые завитушки на лбу, задорный курносый нос, яркие, как мак, губы. А кожа, восхитительная, шоколадная. Таких девчонок он еще не встречал!
Он бросил молоток и побежал поближе к Франсуазе. Она в ужасе прижала к себе сумочку.
- Ваша подруга предупредила нас, что вы прибудете сегодня из Франции, - вежливо откликнулся Славик и протянул Франсуазе ключ.
- А что в Париже негры живут? – наивно распахнул глаза Санька.
Возле двери своей комнаты взволнованная девушка перевела дух. Ключ прыгал в руке и никак не попадал в скважину.
- Давай я помогу, - подоспевший Санька хотел повернуть ключ. – Ой, какие у тебя горячие пальчики!
- Уйди прочь! – завопила Франсуаза, при этом она состроила угрожающую физиономию. Так ее предки пугали злых духов.
Санька засмеялся.
- Ну, какая же ты забавная! У моей соседки Таньки кукла была, вылитая ты.
Франсуаза щелкнула замком с обратной стороны. Отдышалась, оглядываясь по сторонам. На столе рядом с вазочкой, в которой стояли желтые хризантемы, девушка увидела раскрытый блокнот.
«Милая моя Фро! Я очень соскучилась по тебе. Сегодня я работаю. Ты отдохни с дороги, а утром я вернусь, наконец, расцелуемся, наболтаемся. В холодильнике куриный бульон и котлеты. В шкафчике твое любимое печенье и зефир. С приездом, моя родная. Твоя Настя».
Франсуаза прижала блокнот к груди.
- Хорошая, любимая, добрая, - шептала она на своем наречии, кружась в
танце по комнате.
Распаковав чемодан, она попробовала почитать, но мысли ее вихрились вокруг одного и того же: кто эти люди, и почему они оказались здесь, в общежитии. - Нет, я не смогу дождаться утра, мне нужно, как можно скорее увидеть Настю, - неожиданно, приняв это решение, Франсуаза быстро переоделась. Темные брюки, пестрый свитер, куртка-плащевка.
Она уже подошла к двери, когда услышала шаги в коридоре, а потом требовательный стук.
- Что прибыла, дипломница? – комендант стоял в дверях с притворной улыбкой. Глаза его обшаривали комнату.
- Как французский коньячок? По-прежнему, вне конкуренции?
- Привезла, привезла, - затараторила Франсуаза. – Вот, держите, - она протянула пакет, - там и закуска сразу, шоколадный набор.
- За вселение и хранение вещей двадцать долларов. Не забыла еще нашу таксу? – Махов достал из кожаной папки бумажный квиток.
- Конечно, конечно заплачу. Но только завтра, сейчас очень спешу.
Комендант немного опешил. Что случилось с обычно веселой и говорливой негритянкой. Дрожит вся, глаза прячет.
- Куда на ночь глядя, собралась-то? – Махов поинтересовался по-отечески заботливым голосом.
- К другу, к другу, соскучилась, - выкрикнула девушка и побежала.
- Мда, - Махов прищелкнул языком, провожая тяжелым взглядом ловкую маленькую фигурку, - все бабы одинаковы, хоть цветные, хоть белые. Учуют самца и перестают соображать, словно выпадают из повседневной жизни.
Он, крадучись, пошел по длинному коридору. Возле некоторых дверей останавливался и, затаившись, прислушивался к звукам изнутри.
Франсуазе повезло, почти сразу она поймала машину с зеленым огоньком. Назвав адрес, вжалась в сиденье. Водитель, лохматый, в старомодных очках, ласково поинтересовался.
- Холодно вам, наверное, у нас?
- Угу!
- Я молодым был, очень весну любил. А сейчас стал осенним человеком. Страсть во мне проснулась – грибы собирать. Вы ходили в лес по грибы?
- Угу!
- Я, знаете, очень уважаю солонушки. Это рыжики, грузди, волнушки, то, что идет на засол. А жена моя, Анастасия, уважает маховики. Она их отваривает, в морозилку складывает, а потом зимой с картошечкой зажаривает. Объедение! Вкус свежих грибов, честное слово.
Мягкий голос водителя, его неторопливые манеры немного успокоили Франсуазу. Ей даже понравилось, что у этого приятного человека жену зовут Настя. «Настя! Скоро я тебя увижу», - сладким бальзамом пролилась мысль по душе.
- А меня Арсений Петрович зовут. Я вам визитку оставлю. Сверх счетчика я не беру. Вы, мне кажется, чем-то напуганы? Немудрено, жизнь-то у нас сейчас, какая! Моего товарища три дня назад в подъезде чем-то тяжелым по голове огрели, в кошельке-то копейки были. А чуть жизни не лишили! Простите, что я вам на ночь глядя, такие истории рассказываю. Болтлив я стал! – он усмехнулся.
- Вы очень приятный человек, - неожиданно заключила вслух Франсуаза. – Спасибо, - она взяла картонный квадратик, на котором было написано. «Вызов такси в любое время. Зайцев Арсений Петрович, кандидат математических наук».
- Чудеса в России! Ученые шоферят, уголовники банками заведуют, женщины от родных детей отказываются, – с этой грустной мыслью девушка осторожно поскреблась в дверь двухэтажного домика, погруженного в сонный мрак.
Как так получилось, что Зинаида и Франсуаза встретились впервые! Обычно негритянка навещала Ванюшку днем, когда Настя оставалась за
главную в доме. А ночью, не мудрено, что сонная Зинка испугалась не на шутку, увидев темнокожую гостью.
Поговорить с подругой Насте так и не удалось, утомленная перелетом, Франсуаза заснула на узком диванчике.
Проснулась она от прикосновения прохладной руки к горячему лбу.
- Пора вставать! – Анастасия, свежая, бодрая, словно и не дежурила всю ночь возле маленьких кроваток, с нежностью смотрела на Франсуазу, которая еще приходила в себя после сна.
- А вот и Наталья Николаевна!
Маленькая горбунья короткими шажками просеменила к негритянке.
- Доброе утро, и будем знакомы. Наташа.
Франсуаза пожала бледную, вялую ладонь и улыбнулась широко. Радостный сверкающий полумесяц улыбки протянулся от уха к уху.
- Девочки, - прошептала Наталья, - пока ребятишки сны досматривают, я приглашаю вас в кабинет Людмилы. Там я стол накрыла. День рождения у меня сегодня.
- О ла-ла! – отзывчивая Франсуаза сняла с себя нитку крупных бус.
- Дарю! Волшебные это камни, - выдохнула в лицо растерявшейся горбуньи.- Вот, смотри, красный камень – камень любви, зеленый удачу приносит, а черный с прожилками дает здоровье.
- Ах, как мне все это необходимо, - еще больше застеснялась воспитательница. И в этот момент стало понятно, что, несмотря на свое увечье, Наталья, как и все женщины планеты, мечтает о чуде.
Колоритная компания собралась за столом в кабинете директора.
Высокая, плечистая, словно пловчиха на пенсии, Людмила Игоревна, рядом с ней румяная, пухлая Зинка. По другую сторону Настя, светлая, юная, будто с акварельных портретов сошедшая, ее за руку держит густо-шоколадная Франсуаза, и во главе стола – виновница торжества, горбунья с печальными глазами.
- По стопке-то опрокинем? – Зинка обвела шустрым глазом снедь на столе. – Закусь-то сама того просит! Селедочка, грибочки, картоха! Эх, девки, живем мы неплохо!
- Что вы, Зинаида Агеевна, день только начинается, разве можно? А работать, как потом? - по-детски удивилась Наталья Николаевна.
- Ладно тебе миндальничать! От рюмахи только настроение искрой пойдет! – Зинка уже откуда-то достала бутылку. – Здесь настоечка. Сама сварганила. Ох, и ядреная клюковка, как я сама! Ну, давай, дочь Африки, свою тару. Я тебя уже не пугаюсь, а даже полюбила тебя немножко. Добрая ты, видно, девка, хоть и шибко загорелая.
Они и выпили вдвоем, громко чокнувшись гранеными стопками. Настойка развеселила Франсуазу. Она без удержу хохотала, пела и плясала. Уже Наталья Николаевна ушла в группу к малышам, уже и заведующая, собрав какие-то бумажки, отправилась на прием к чиновникам, выбивать деньги на ремонт крыши, а Зинка и Франсуаза все не могли угомониться.
- Слушай, Фро, а мог бы меня парень, такой же, как ты, коричневый, полюбить? – Зинка, приподняв юбку, выделывала полными ногами замысловатые «па», словно «Танец маленьких лебедей» исполняла.
Франсуаза задыхалась от смеха.
- И не сомневайся, белая, большая женщина – королева в Африке.
- Девчонки, хватит куролесить! – это уже подала голос отличница Карнакова. – Зинаида, тебе пора обедом для детей заняться.
- И то верно! – повариха, она же прачка, уборщица и сторожиха в одном лице, засуетилась. – Бегу на кухню. А ты заходи к нам почаще! – Зинка поцеловала негритянку в полные губы. – От тебя прямо искры сыплются, такая ты горячая и заводная. Дюже обожаю таких девок! До встречки!
Подруги вышли в тихий осенний день. Франсуаза вмиг стала серьезной.
- Сейчас я расскажу тебе потрясающую историю. Медленно, смакуя детали, она начала повествование о семье Дювалей.
Выслушав до конца, не прервав ни разу взволнованного рассказа, Анастасия предложила:
- А теперь, давай присядем на скамейку и попробуем всю информацию разложить по полочкам.
- Итак, - Настя достала из сумочки блокнот и авторучку, - пункт первый, что мы имеем. А имеем мы следующие данные. Наследник, о котором шла речь в письме, пришедшем много лет назад в «Белый ангел», фамилию носил Шеромыжник, имя – Борислав, отчество Андреевич. Родился он двенадцатого апреля одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Космический человек! – улыбнулась Настя.
- Почему ты так говоришь? – удивилась негритянка.
- Ах, да ты и не знаешь, что, пожалуй, не найти русского человека, кто сразу после этой даты – 12-е апреля - не назовет имя – Юрий Гагарин.
- Знаю, знаю, - довольная своей информированностью просияла Франсуаза. – Это ваш первый космонавт. Он, что родился тоже в этот день.
- Нет, в этот день он родился для славы, то есть полетел в Космос. Впрочем, не будем отвлекаться. Что еще известно? Адрес, где Шеромыжник Б.А. проживал, по крайней мере, в то время, когда во Францию поступила о нем информация. Что мы можем сделать с данным фактом? Уточнить и проверить. Придется, нам поехать на улицу Луговую.
- Пункт второй, - загорячилась Франсуаза. – Есть два бандита, которые претендуют на наследство. И к тому же, по непонятным причинам они живут рядом с нами.
- Может быть, ты опрометчиво записываешь их в бандиты? А наследник и есть тот парень, который на фотографии, и он совсем недавно начал работать у нас в общежитии? Какова роль Махова? А вдруг он и есть тот самый режиссер Воронков? Просто человек сменил имидж, профессию, фамилию. Как мы можем это узнать? Дай, пожалуйста, еще раз фотографию.
Анастасия долго вглядывалась в портреты.
- Сомнений нет. Это наши знакомцы. Но вот парень? Где я могла его видеть раньше? – девушка задумалась. – Нет, не могу вспомнить. Ладно, завтра или послезавтра поедем в Тихвин. А дальше решать будем по ситуации. А пока домой!
В общежитии за столом дежурного сидел Санька. Увидев вошедших девушек, парень заулыбался, также безмятежно и щедро, как младенец, навстречу родному материнскому лицу.
Негритянка насупилась.
- Я уже одно французское слов выучил!
- Чтобы с француженкой общаться, одного слова маловато будет! – Настя подмигнула Саньке. – Сходи, купи самоучитель. И каждый день часика по два поштудируй учебник. Может, и получится что!
- Конечно, получится! – возмутился Санька, уловив легкую иронию в девичьих словах. – Я, знаешь, какой способный!
- Это слова, а ты делом докажи! – бросила Настя, поднимаясь по лестнице.
- Зачем ты с ним разговариваешь? – Франсуаза негодовала. – Они ведь в одной банде. Странные вы, русские, знаете про человека плохое, а делаете вид, что все в порядке. Я вообще предлагаю срочно уехать из этого осиного гнезда.
- Подожди, не горячись. Нужно пока соблюдать конспирацию. Знаешь, такое словечко.
- В словаре посмотрю, - обиженно промямлила негритянка.
Через день, одевшись потеплее, Анастасия и Франсуаза с первой электричкой отправились в незнакомый районный городок. До Алексеевки от станции ходил автобус. На остановке никто не мог объяснить, когда будет первый рейс.
- А кто же его знает, - подвыпивший мужичок, косился с любопытством на Франсуазу, - может, сломался, а, может, и Ванька в загул пошел. А, что в
совхозах теперь будут негры пахать? – не удержался выпивоха.
- Скажешь тоже, Парфеныч! И люди, и коровы разбегутся от черной рожи, - хихикнула приземистая баба в розовом берете и болоньевой куртке.
- Между прочим, - Анастасия строго посмотрела на женщину, - вы бы поаккуратнее выбирали выражения, моя подруга все прекрасно понимает на русском.
- Ой, неудобно как, - тетка прикрыла рот заскорузлой рукой.
- Знамо дело, - Парфеныч сплюнул. – Она не иностранка, а дитя фестиваля. Все вы бабы такие! Вам хоть черный, хоть желтый, лишь были брюки.
- Дураком ты, как был, таким и остался, - тетка в берете оскорбилась за весь женский пол. По своей женке других не измеряй!
Их перепалку прервал подошедший старенький автобус.
- До Алексеевки доедем? – вежливо поинтересовалась Анастасия.
Водитель, мрачный детина в кепке, выплюнул папиросу.
- Не обещаю. Видишь, на каком рыдване вкалываю. Денег у них нет на ремонт. Тьфу ты! – он смачно выругался. – Три месяца без зарплаты сидим.
- Вот, вот! – подал голос всезнающий Парфеныч, - а начальство себе особняки строит, никого не стесняясь.
Дорога до Алексеевки была жуткой. Автобус дергался, подпрыгивал, натужно ревел, пугая пассажиров. Вдруг сломается именно сейчас? Все притихли, словно боясь, лишним словом усугубить ситуацию.
- Кто Алексеевку спрашивал? – верзила-водитель в зеркальце нашел глаза Анастасии. – Вам у клуба или возле магазина тормознуть.
- Возле магазина, - бойко ответила Настя, быстро сообразив, что возле торговой точки сельчан будет побольше, а значит, кто-нибудь обязательно укажет дорогу.
Но она ошиблась. Возле крылечка под вывеской «24 часа» крутился лишь один пацаненок, по-городскому выряженный в яркую болоньевую
курточку и шапку с надписью «Адидас».
- Как нам на улицу Луговую пройти?
- А! – мальчишка, открыв рот, не сводил восторженных глаз с Франсуазы.
- Вы прямо из Африки, что ли? – он засмеялся, радуясь своей догадливости.
- Про Луговую скажешь, я тебе про Африку расскажу!
- Это там, - мальчишка махнул рукой. – Сначала Ленина, Советская, а ближе к лесу – Луговая.
- Ну, а теперь ты, про Африку говори!
- Там слоны живут и обезьяны. У тебя какая отметка по географии? – спросила Настя.
- Да, я в школу еще не хожу.
- Ничего себе! А здоровый какой.
Осенняя непогодица уже начала разъедать деревенские дороги. Под кроссовками громко чавкала жирная грязь.
- Знаешь, когда-то в детстве у меня были резиновые сапожки, - вспомнила Настя, - удобно очень. А потом почему-то их перестали носить. Только здесь в деревне и увидишь.
И точно, навстречу им двигались черные, красные, желтые резиновые ноги. Они не обходили луж, не миндальничали с грязью. Хлоп! И вперед!
- Эй, горожанки, а к кому вы направляетесь? – женщина в красных сапожках и алой косынке окликнула девушек.
- К Шеромыжникам, - звонко отозвалась Настя.
- Это, кто же такие? – местная модница прищурилась. – Не припомню, значит, нет таких. Вы, наверное, не в ту деревню приехали. Тут дачники, бывает, часто плутают. Адрес-то есть? Есть, ну тогда ладно.
- Почему здесь все такие любопытные? – шепотом спросила Франсуаза. – Ведь, на Невском проспекте ни одна душа не поинтересуется, кто ты, да
куда?
- Ой, уморила! – Настя искренне рассмеялась. – Смотри-ка, а вот и Луговая.
Дом под номером один стоял почти у самого леса.
- Симпатичный, окна светлые, ставни открыты, - Настя полюбовалась крепким бревенчатым красавцем. – На подоконниках цветы, верный знак, что обитает кто-то внутри.
Девушки поднялись на крыльцо и постучали в дверь. Прислушались. В ответ ни звука. Франсуаза толкнула дверь, она мгновенно легко и без скрипа открылась. В просторных сенях пахло яблоками и молоком.
- Есть кто дома! – не очень громко спросила Настя.
Никто не откликнулся. Переглянувшись, девушки взялись за руки и тихо двинулись по коридорчику, в конце которого была дверь с цветными стеклами.
Чуть приоткрыв дверь, Настя заглянула в щелочку. И не поверила своим глазам. Обстановка комнаты – диван красного дерева на гнутых ножках, кресло-качалка, рояль, живописные пейзажи на стенах, все это не соответствовало деревенской жизни, которая шумела за окнами. А еще больше удивила, спящая на диванчике черноволосая женщина, в длинном темном платье, с кружевным белоснежным воротничком.
- Т-с-с, - Анастасия приложила палец к губам и кивнула в сторону выхода. Франсуаза все поняла. И они на цыпочках отправились в обратную сторону.
- Кто там, не таитесь, заходите! – женщина уже сидела, приглаживая блестящие черные волосы, расчесанные на прямой пробор и стянутые в тяжелый узел на затылке. – Простите, я задремала. Сегодня очень рано поднялась.
- Это вы нас простите за неожиданный визит, - Настя почувствовала себя неловко перед изящной нарядной незнакомкой за свои старые джинсы и
заляпанные дорожной грязью кроссовки.
- Вы, наверное, от Бориса? – женские глаза засияли, словно ворох приятных воспоминаний нахлынул вместе с произнесенным мужским именем. – Раздевайтесь, у нас тепло.
Франсуаза отметила про себя, что женщина никак не отреагировала на нее, будто каждый день общалась с темнокожими людьми.
- Когда же он приедет? – спросила грустно женщина. – Я его не видела с апреля, с его дня рождения. Его пушистые питомцы здесь у меня славно живут.
Настя кашлянула.
- Простите, но вы, наверное, нас приняли за кого-то другого. Мы приехали, чтобы узнать, живет ли здесь, как и прежде Шеромыжник Борислав Андреевич?
- Шеромыжник? – легкая морщинка пробежала по высокому чистому лбу.
- У Бори уже много лет другая фамилия. Любимов. Она ему подходит. Посмотрите, - женщина взяла с рояля портрет в изящной костяной рамке, - разве его можно не любить.
- Красавец! – согласилась Анастасия.
Темноволосый, синеглазый мужчина с белым котенком на руках по-детски доверчиво и безмятежно улыбался с фотографии.
- Так, значит, вы утверждаете, что этот человек и есть Шеромыжник Борислав Андреевич, рожденный двенадцатого апреля в шестьдесят девятом году в городе Ленинграде?
- Да, - женщина немного растерялась, так как Настя, вовсе не сознательно взяла тон следователя из телевизионного детектива. – А что случилось? Не томите меня, с Борисом все в порядке? Он ведь вчера утром мне звонил. Неужели…
- Нет! Нет! – крикнула Франсуаза поспешно, не вынося страданий
хороших людей. – Не волнуйтесь, сейчас мы вам все объясним.
Три женщины сели за круглый стол. В хрустальной вазе пестрели крупноголовые георгины. На фарфоровом блюде аппетитно расползлась творожная ватрушка. Над чашками вился аромат душистого чая, заваренного с северными травами.
Хозяйка начала свой рассказ.
Светлый апрельский день еще поднимался над городскими крышами, как из серого каменного здания вышел человек в расстегнутом черном плаще и мягкой фетровой шляпе. В руках мужчины, по всей видимости, был новорожденный, завернутый в одеяло с большим голубым бантом.
Лицо мужчина было не просто бледным, оно было белым, как мел. Глаза печальны, рот скорбно сжат.
- Дюша! – от ствола тополя отделилась маленькая женская фигурка.
- Ты опять плакала, Зоя, - тихо констатировал мужчина, взглянув на опухшее лицо с красными веками.
- Ничего не могу с собой поделать! – виновато произнесла Зоя, вздохнув, протянула руки:
- Дай-ка, взгляну на малыша! – осторожно приняв невесомый сверток, откинула уголок одеяльца.
Ребенок, еще желтоватый, с белыми крупинками потницы на крохотном носу, нахмурив бровки, спал.
- Совсем на тебя не похож, - прошептала Зоя.
- И это очень хорошо, - откликнулся Воронков. – Каждый пусть будет похож сам на себя.
- Мы в Алексеевку поедем? – робко спросила Зоя. – Там все готово.
- Да. А что Люся?
- Плачет. Нас с тобой проклинает. Говорит, что, если бы не мы, жила бы сейчас Боленька и солнышку радовалась.
Борислава. Борька. Боленька!
Озорная, страстная, по-детски не понимающая полуправды, что же ты натворила, глупая?
Стремительная, оглушающая любовь Воронкова к чудаковатой девице с телом богини очень скоро дала завязь новой жизни. Девять месяцев Боля ходила, как кенгуру, гордо выкатив вперед тяжелый живот.
- Там, в домике наша с Дюшей куколка, - радостно сообщала всем, кто заходил в гости.- Куколка пинается, ой-ой, пяточками бьется!
Тетка Люся готовила детское приданое. Подрубала байковые пеленки, вязала чепчики и пинетки.
Когда пришла пора, ехать в роддом, Борислава вела себя смирно, как примерная школьница, перед экзаменом. Дежурный врач родильного дома, чернобровый и улыбчивый Владимир Иванович, узнав артиста, засуетился.
- Что же вы, уважаемый товарищ, без звонка? Мы бы для вашей женщины лучшую палату организовали.
- Соня! – крикнул доктор в коридорную темень.- Беги, скорее сюда, посмотри, кто к нам пожаловал.
Соня, кучерявая, как барашек, беляночка на тонких, макаронных ножках, засюсюкала.
- Можно автограф. Я вчера на фильм ходила. Уревелась. Зачем вас там, в конце убивают?
- Замысел сценариста, - развел руками Воронков.
Борислава медленно раздевалась, аккуратно складывая домашнюю одежду в холщевую сумку, сшитую Люсей из старых штор. Теплый халат, который накинула ей на плечи разговорчивая медсестра, оказался и коротким, и узким. Зато на нем полыхали огромные цветы, они привели Болю в восторг.
- Ничего завтра талия появится! – подмигнул доктор Воронкову.
- Ну, что, милая, не боишься, - врач приобнял Болю, - поцелуй мужа и пойдем со мной.
- Я скоро приду, - ласково шепнул Андрей в женское ушко. – Будь умницей, делай все, что тебе будут говорить.
- Ладно, - она кивнула головой. Серые глаза от расширившихся зрачков казались черными. – Боле не больно, - закусив губу, она еле сдержала стон.
Начались схватки. К утру благополучно появился на свет среднестатистический младенец мужского пола, весом три пятьсот, ростом полметра.
- Зоя! Зоя! – голосил, ошалевший от радости и шампанского Воронков. – У меня наследник родился! Все. Из театра уходим. Наплевать, что сезон не кончился. У нас дела теперь поважнее есть. Ты будешь парня растить, я сочинять сценарий для самого необыкновенного фильма, Боля будет нас вдохновлять.
- А Люся кашеварить, - хихикнула маленькая стриженая женщина, подавая к столу тарелки со снедью.
Утихомирились поздно. Сидели, мечтали о том, чем будет заниматься мальчик, когда вырастет. Какие у него будут глаза и первые слова.
- Ой, не могу, - закатывала глаза пьяненькая Люся, - обо всем вспомнили, а про имя забыли. Как назовем пацана-то?
- Как это забыли? – возмутился Воронков. – За нас давно это уже решили – Борислав, и точка.
- Плохо, это плохо, - Люся вскочила, как ужаленная, - примета дурная. Зачем новому человеку имя покойного деда носить, да и материнское имя не годится сыну. Девчонки советовали Юриком назвать в честь нашего героя Гагарина. Одна улыбка у него чего стоит! Может, и наш таким же смелым, да красивым вырастет.
- Спорить не будем, лучше поднимем бокалы за юную мамочку, - в эту минуту Воронков готов был любить весь мир.
…Ночью Боля внезапно проснулась, положив по привычке руку на живот, и не ощутив выпуклости, она в ужасе закричала.
- Куколка, где моя куколка! Украли. И-и-и, - она кричала громче и громче, всполошив соседок по палате и вздремнувший медперсонал.
В эту ночь дежурила Элеонора Васильевна, желчная старая дева, не питающая особого расположения к роженицам. «Лучше бы книжек побольше читали, чем любовными глупостями заниматься».
- Женщина, - обратилась Элеонора Васильевна с брезгливым выражением лица к ревевшей Бориславе, - как вам не стыдно! Что вы орете, как полоумная. Здесь медицинское учреждение, а не базарная площадь. Вы понимаете, что злостно нарушаете режим. Завтра же доложу главному врачу, и выпишем вас без больничного листа.
Безусловно, эта была страшная угроза для женщина, которые только и ожидали синенького бланка с печатями, гарантирующего деньги. Но для Боли все эти слова были пустым звуком. В мире ее любви существовали только Дюша и куколка. И вот теперь куколки нет, а Дюша так ждал ее.
Боля завыла, как большая, обиженная собака.
- Что вы на нее глазеете, готовьте шприц с успокоительным! – произнесла Элеонора Васильевна ледяным голосом. Рядом с ней толстенькая медсестра хлопала глазами, не то от удивления, не то от дикого желания спать.
- Ты, ты украла! Отдай! – Болю пронзила догадка. Зло могла совершить именно эта неприятная баба.
Поняв, что ее горячие просьбы ничем не закончатся, Боля решила вступить в схватку за свою потерянную драгоценность. Она подошла к Элеоноре Васильевне и вцепилась в рыжий перманент. От неожиданности старая дева взвизгнула.
- Отдай куколку! – Боля тащила сопротивляющуюся женщину по длинному коридору, крепко держа ее за волосы. При этом вопили обе.
На крики сбежались медсестры из всех отделений, даже притопал старикан Никитич, ночной сторож.
Наконец, женщин отцепили друг от друга.
Элеонора с трясущимся подбородком и пылающим лицом смогла только выдавить из себя:
- Вызывайте мужа этой негодяйки!
Через полчаса примчался Воронков. По телефону ему ничего не объяснили, и он, ожидая услышать что-то непоправимо-горькое, обреченно сел на клеенчатую кушетку.
- Я тридцать лет здесь служу, - еще не совсем оправившаяся от схватки Элеонора Васильевна сухо начала разговор. – И, знаете, такое впервые. Да, бывало, впадали женщины в послеродовую депрессию, денно и нощно слезы проливали. У других случались истерики, все им чудилось, что подменили ребенка. Все я видела! Но такая распущенность, эгоистичная агрессивность, - Элеонора передернулась, вспомнив свое унизительное положение, когда сильная Борислава волокла ее, как тряпичную куклу, за волосы. – Ох, уж эта богема! – Элеонора поджала губы. – Мне девочки сразу шепнули, чья эта жена куролесит. Я вас уважаю, как человека искусства. Но… Уж вы-то с вашими данными и биографией могли найти барышню повоспитаннее, - она окинула режиссера оценивающим взглядом.
Андрей Бориславович многому научился за свою долгую жизнь, но вот отвечать хамством на хамство так и не научился. Он лишь коротко вздохнул и спросил:
- Простите, с ней все в порядке?
- Вы сейчас напишите заявление о том, что забираете вашу неуправляемую жену домой. Завтра администрация решит, что делать дальше. Я ни на секунду не останусь под одной крышей с подобной женщиной.
Две медсестры под руки ввели в кабинет все еще рыдающую Болю. Увидев Андрея, она застонала:
- У меня нет твоей куколки.
- Ну, что ты, милая, успокойся. Твой домик стал маленьким для куколки, и теперь она живет отдельно. Мы ее скоро увидим.
Медсестры переглянулись и фыркнули от смеха. Элеонора Васильевна брезгливо поморщилась.
Дома Боля успокоилась. Напившись чаю со смородиновым вареньем, она сладко заснула на плече Воронкова. Разбудил их телефонный звонок.
Мужской голос, представившийся главным врачом роддома, с хохотками и звонким причмокиванием сообщил, что ему доложена информация о ночном инциденте.
- Чего не бывает! Но возвратить беглянку необходимо. И она, и ребенок должны быть под присмотром хороших специалистов, хотя бы три дня. Так, что жду, вас, жду!
Обаятельным и разговорчивым оказался главный врач Овсеп Овсепович Саркисян.
- Я вас так просто не отпущу! – радостно возвестил он Воронкову. – Когда еще удастся со знаменитостью коньячком побаловаться.
Он достал из несгораемого шкафа пузатенькую бутылку, рюмочки.
- У меня и лимончик имеется! А девочка ваша, чудо, как хороша! – Овсеп Овсепович окинул статную фигуру Бориславы. – А глаза, какие умные глаза! Это я, как художник, говорю. По выходным даю волю своей страстишке, у мольберта работаю, - он, причмокивая, пригубил коньяк. – Эх, хорошо! Не волнуйтесь, девочку беру под свой личный контроль. Она отдохнуть должна. Мальчика родила славного. Так, что, милые мои, будем здоровы! – он выпил еще коньяку, пожевал лимон.
- Пойдемте в наши апартаменты.
Борислава успокоилась. Посадив на тумбочку свою тряпичную куклу и потрепанного плюшевого медведя, она послушно разделась и легла на свежие простыни.
- Вот и славно! – Овсеп Овсепович подмигнул ей, - я буду тебя частенько
навещать, отдыхай, милая.
- Болечка! – Андрей склонился над женским лицом. – Я на три дня уеду на съемки, а потом тебя уже навсегда с малышом заберу.
- Боля ждать будет, - по-детски серьезно откликнулась женщина.
Роддом, которым командовал Саркисян, считался одним из лучших в городе. На кухне здесь не воровали, все нужные медпрепараты присутствовали, кроме того, для женщин была открыта библиотека. А в выходные и в праздничные дни Саркисян приглашал для концертных выступлений известных в городе музыкантов и артистов.
- Духовная пища необходима всегда и всем!
В этот субботний вечер он решил устроить просмотр фильма с участием Воронкова. А потом рассказать зрительницам, что буквально вчера, он, Овсеп Овсепович, простой паренек из горного аула, познакомился с артистом. Как они задушевно беседовали. Ну и самый главный сюрприз вечера – супруга известного артиста. Пусть полюбуются на Бориславу.
Приглашенный киномеханик уже настраивал свой переносной аппарат, когда Овсеп Овсепович, постучавшись в палату, по-старомодному церемонно пригласил молодую женщину в кино.
- Кино! – Болино лицо просияло. Люся несколько раз водила девушку в кинотеатр на Невском проспекте. Небывалый восторг вызывали у девицы сказки. Она эмоционально сопереживала всему, что видела на экране. Хлопала в ладоши, топала ногами, кричала «Уйди!» злодеям и разбойникам. Замечаний ей никто не делал, потому что рядом с ней сидели такие же взволнованные зрители – ребятишки семи-восьми лет.
Овсеп Овсепович усадил Бориславу на почетный первый ряд. Близковато, зато ни одна голова не мешает!
- Яблоко хотите? – шепотом спросил доктор, когда погас свет.
Боля кивнула головой. Она чувствовала, что этот маленький черненький человечек очень любит и ее, и Дюшу, а значит, он хороший и его можно не
стесняться. Она смачно хрустнула яблоком. Вкусно!
Вдруг на экране возникло лицо Воронкова.
- Дюша! – обрадовалась Боля. – Я здесь, - она махнула рукой, уверенная, что он ее заметил.
Это был фильм, где Воронков играл роль белого офицера. Как и положено, по цензуре социалистического времени, офицер был высокомерен, язвителен и бесконечно несчастен. Боля от удивления забыла про яблоко, такого Дюшу она не знала. Зачем он с пистолетом? Почему убил парня, который пел у костра.
- Не надо, Дюша, не надо! – шептала Боля, теребя носовой платок.
Наконец, вплыл на экран и женский образ. Красавица цыганистого типа завлекла в любовные сети морально неустойчивого белого офицера.
- Я люблю тебя, - прошептал герой Воронкова, исступленно сжимая в объятиях черноглазую женщину, губы которой призывно приоткрылись.
Во время страстного поцелуя за кадром надрывно зазвучали скрипки, горько плача о том, что все преходяще на этом белом свете – за встречами приходят неизбежно разлуки.
- Мы никогда не расстанемся с тобой! – в усталых, грустных глазах актера стыли слезы.
Заплакала и Боля.
- Не могу, не могу! – резко вскочив со своего почетного места, она выбежала прочь из импровизированного кинозала.
- Что это с ней? – шепотом поинтересовалась старшая акушерка.
Главврач пожал плечами.
- Может, что с кишечником. Знаете, после родов ведь это частенько случается.
Сентиментальная экранная история уже подходила к своей развязке, когда вдруг сторож резко распахнул дверь и, включив свет, прохрипел:
- Она убилась!
Все задвигалось, засуетилось. Кто-то побежал вниз, кто-то стал звонить в какие-то бесполезные службы.
- Не уносите тело, прикройте чем-нибудь.
Бездыханная Борислава лежала на мокрой стылой земле. Рядом валялись замызганные игрушки – тряпичная кукла и плюшевый медведь.
- Понимала ли она, что эта разлука навсегда? – грустно спросил почерневший от печали Андрей.
Зоя вздохнула.
- Порою мне казалось, что Болечка понимает больше всех нас взятых.
А ровно через год, тринадцатого апреля Зою ожидала новая страшная разлука. Андрей погиб в автокатастрофе.
Два актера, находившиеся в той же злополучной машине, выкарабкались из жутких травм и продолжали жить.
- Видно, кто-то шибко звал его к себе, - без обиняков рассудила старуха на кладбище. – И он, видно, не больно-то цеплялся за жизнь. Знать, испил ее сполна. Не в машине, так в другом месте со смертушкой встретился бы. Каждому свой срок даден.
Зоя запретила себе страдать и плакать.
- Вот что, голубка, - сказала она сама себе однажды.- Полвека назад судьба вручила тебе чужого младенца. Ты хранила и берегла его, как зеницу ока. Ты любила его, и он благодарно отвечал тебе взаимностью. Всякая ли женщина может похвастаться подобным? Предают мужья, родные дети. И вот опять история повторилась. На твоих руках беспомощное нежное существо. Значит, небесам так угодно, чтобы ты была сильной и стойкой ради этого мальчика. Ты должна жить и радоваться. Бог опять дарит тебе истину настоящей любви.
Голубка, немного подряхлевшая, но, как и прежде всегда чистенькая и опрятная, начала ворковать над своим птенчиком.
Соседки со всей деревенской округи и за глаза, и вслух осуждали старую
женщину. Не нравились им ее причудливые шляпки, локоны на мальчишеской голове, музыка, которая лилась в открытые окна в самые страдные, потные дни.
«Барыня» не обращала внимания на пересуды. Быть терпимой и мудрой научила не долгая жизнь, а любовь, которая делает душу зоркой ко всему подлинно-ценному и абсолютно слепой к тягучим серым мелочам обыденности. Так мощная река достойно катит свои воды к морю-океану, и суета мелькающих берегов не может существенно повлиять на устремленную к цели силу.
Мальчик носил странную двойную фамилию – Любимов - Шеромыжник. Так зарегистрировал новорожденного Андрей, впервые не посоветовавшись с Зоей Феофановной.
- Любимов, ладно, понимаю. Пусть притягивает и излучает энергию любви. А Шеромыжник? – Зоя пожала плечами, - это же просто невежественная транскрипция французских слов.
- Но его прадед уехал во Францию именно с этой фамилией.
- Ты хочешь, чтобы и мальчик тоже, - Зоя прикрыла рот ладонью.
В те времена эмигрантам навешивался презрительный ярлык «невозвращенец».
- Да, Зоенька, я хочу, чтобы мой сын, когда вырастет, говорил бы то, что думает, жил бы там, где хотел. И никогда не сливался бы с толпой, хоть ревущей, хоть рукоплещущей.
Как жаль, что Воронков так внезапно оставил сына одного на Земле. Может быть, все бы сложилось иначе.
Говорят, что старые люди балуют безмерно детей, оттого, что знают, как горька и несправедливо бывает порой жизнь. «Пусть хоть сейчас, в золотых денечках детства безмятежно нежатся, без наказаний и подлых обманов». С таким убеждением и растила Зоя Феофановна мальчишку.
Борислав рос задумчивым. Мог часами рассматривать плывущие облака
или слушать шум быстротекущей речки. Зоя часто заставала его в слезах, приложив руку к груди, он тихонько жаловался: «Болю, болю».
Встревоженная женщина неоднократно возила паренька по клиникам. Но педиатры маститые, с седыми кустами в ушах и другие, молодые, с прыщами на выпуклых лбах, не обнаруживали патологии в детском теле.
- Перерастет! – твердили хором.
Будем ждать! Зоя просила бога о том, чтобы отпустил он ей еще лет двадцать земной жизни. Страшно ей было оставлять Болюнчика, такого незащищенного, такого нежно-непонятного, совсем одного в примитивной и грубой жизни обычных людей.
Думала Зоя Феофановна иногда о Сане, о той краснощекой девочке из уральской эвакуации. Что-то неблагополучное происходило с душой Сани, пребывающей ныне в обличье женщины со странными повадками. Мужчин она на дух не переносила, называя низшими существами. На девушек смотрела с задорным интересом, любила похлопать по выпуклым местам и при случае перехватить жаркий поцелуй.
Наивная Зоя и не предполагала, что в мире существуют особые виды любви, которые люди окрасили в голубые и розовые тона.
- Феофановна! – кричала ехидно какая-нибудь соседка.- Иди, встречай, опять твоя мужичка приехала с новой куклой.
Зоя вздыхала. Не умеют люди понимать натур неординарных! Ну, что с того, что Саня непохожа на других? Беломор курит, юбки не носит, нагишом в речке купается. Зато подружки у нее миловидные, пухленькие, застенчивые, как барышни, прошлого века. Эти милые женщины охотно возились с Болюнчиком, ласково чесали кота Маркиза, который снисходительно разрешал им немного подурачиться.
Зоя Феофановна учила барышень стряпать пироги, вязать крючком воротнички, составлять букеты из цветов. И, тем не менее, не могла Зоя представить, что ее мальчик будет жить в мире зыбких Саниных подружек.
Было в них что-то ненастоящее, кукольное, это и настораживало любящее женское сердце.
Болюнчику исполнилось шесть лет, когда Зоюшка, его любимая, ласковая нянюшка, замертво упала, пораженная молнией, на крыльце дома, куда она выбежала под непролазный ливень. А потом случилась та жуткая сцена на кладбище, когда пьяный могильщик пристукнул кота Маркиза молотком, чтобы не мешал гроб закрывать. Так их и схоронили вместе – маленькую женщину с нежным профилем и черного непокорного кота.
- Ну, что, парень, жизнь, она штука тяжелая, - сосед дядька Руслан, положил тяжелую руку на хлипкое мальчишеское плечо, - у нас пока поживешь. Ну, пойдем что-ли? – не нравилось татарину окаменевшее лицо Болюнчика.
- Нет! – покачал мальчик головой. – Я с ними останусь, - он опустился на корточки и, с ужасом глядя на могильный холм, прошептал:
- Там же темно и холодно, - слезы градом полились из детских глаз. – Болю, болю, - забился в истерике.
- Эх, ма! – Руслан взял рыдающего паренька на руки, так и принес домой.
Роза, его жена, хлопотала у стола, готовясь к поминкам.
- Говорила же тебе, не бери мальца с собой, зачем сердце надрывать. Бедняжка, бледный, холодный. Быстрее клади его на печь, да шубой прикрой.
- Борик, Борик! Ты меня слышишь? – это младшая Зайтуна пробралась к мальчишке на печь. – Открой глазки, пожалуйста. Мамка тебе травник заварила.
- Второй день не пьет, не ест, - кручинилась Роза, - уходит из ребенка жизненная сила.
- Нет, нет, не говори так, мама! – сердилась Зайтуна, топая ножкой. – Я вот ему сейчас песенку спою.
Тоненьким ясным голоском девочка, как птичка, чирикала и подсвистывала. Но мальчик не реагировал ни на звуки, ни на прикосновения. Он лежал, как старичок, кряхтел и стонал.
Зайтуна не сдавалась. От Матрены она принесла толстенького черного котенка. Пушистый комочек громко замурлыкал возле бледного мальчишеского лица. Зайтуна строго следила, чтобы питомец не покидал своего поста. Накормив котенка и выгуляв, она упрямо возвращала его на печку.
В тот же вечер Болюнчик попросил чаю, а через неделю все в облегчением поняли, что беда миновала. Мальчишка начал есть, играть с котенком.
Уклад семьи Файззулиных был немудреным. Руслан засветло уходил в ремонтные мастерские при совхозе. Роза, как заведенная, носилась по дому и двору. Дела никогда не заканчивались. Старшие девочки помогали матери после школы. Когда садились за стол, ели с одной большой сковороды картошку, жареную с луком и мясом, салфеток не признавали, как и лишних разговоров. Молча, сосредоточенно пробивались через житейские будни.
В доме не было ни одной книжки, кроме девчоночьих учебников. Зато целый день вещало радио.
Зайтуна ни на минуту не желала расставаться со своим Бориком. Она расчесывала ему локоны по утрам, по вечерам пела колыбельные песни. Он не замечал нежного девчоночьего обожания. Все его мысли и эмоции были сосредоточены на шустром Черныше.
- Вы мальчонку навсегда приютили? – поинтересовалась как-то звонкоголосая Любка-почтальонша.
- А что? – Роза развешивала белье во дворе. «Лучше бы сказала, как я чисто стираю», - подумала с досадой.
- Да, так ничего, - Любка чихнула, - говорят, у Феофановны денег много от режиссера осталось.
У Розы от возмущения чистое полотенце шлепнулось в грязь. Она смачно выругалась. Любка укатила на своем велосипеде. Вечером Роза пересказала разговор Руслану. Тот побагровел:
- Завтра пойду, всем бабам языки пообрезаю. Мальчонка только в себя пришел, а они его хотят сплетнями опутать! Что за люди бессердечные!
- Ты не горячись, Русланчик. Вопрос-то серьезный. Может, в конторе узнать, как все по закону оформить. Рос бы у нас сыном.
- Я, Розка, из него настоящего мужика выращу!
На том и порешили. Спать уже собрались. Роза взбила пышные подушки, гордость из девичьего приданного, воздушные, перышко к перышку собранные. Вместе с маменькой подушки-то мастерили. Вдруг затарахтел мотор у забора.
- Кого это на ночь принесло? – Роза отодвинула занавеску.
Две женщины, громко переговариваясь, направлялись к соседнему дому.
- Словно, не видят, что дом пустой, - поежилась Роза. – Выйди, Руся, спроси, чего хотят.
Руслан накинул на майку пиджак.
- Гражданочки, прошу прощения, кого ищите?
- Любимова Борислава Андреевича.
- Не понял?
- Ну, мальчика, который здесь с няней жил, - раздраженно пояснила высокая, плечистая дама в брюках и широком пуловере.
- А, - Руслан не спеша, прикурил. – Так, он у нас ночует.
- А мы вчера телеграмму получили из канцелярии совхозной, - пропищала та, что поменьше. – Александра все дела бросила, за ребенком поехали.
- Я вам сейчас дом открою, - смилостивился Руслан. – Мы после похорон Зои один раз и зашли, вещички кое-какие для пацана взяли. – Печку топить будете? – спросил деловито.
- Посмотрим, - высокая не церемонясь, вошла в комнаты. – Я здесь не впервой. Камины изучила достаточно.
Болюнчик в щелочку между занавесками наблюдал, как ожили окна в доме напротив, как задвигались тени. Одна плечистая, в ней он узнал тетку Саню, другая, как бочонок, кругленькая.
- Кто это? – как можно тише, спросила Зайтуна, дышавшая у мальчишеского плеча.
- Видно, в гости приехали. А в доме никого, - сокрушенно ответил Болюнчик. – Как же так! – пухлые губешки растянулись в горькую гримасу. – Сейчас бы Зоюшка торт испекла, кофеек заварила, потом бы на рояле играла.
- Я научусь, вот увидишь, - жарко прошептала влюбленная девчонка, - и торт печь, и музыку исполнять.
- А где Черныш? – забеспокоился Болюнчик.
Уже тогда мир человеческих эмоций казался ему блеклым и неинтересным. Миру людей он предпочитал мир природы. Но и в этом мире у него был приоритет, признавал он только кошачью породу. Прижав котенка к сердцу, он блаженно и сладко заснул.
А утром Зайтуна заголосила:
- Не отдам Бориску, он мой!
Выбежав по нужде в лопухи у забора, она услышала, как тетки из соседнего дома горячо обсуждали моменты воспитания мальчика.
- Сань, теперь у нас будет настоящая семья, - пухленькая поливала холодной водой крепкую спину подруги. – Я буду печь такие маленькие пирожки, чтобы во рту таяли, еще компот делать из ягодок.
- Ах, ты, моя ягодка! – Саня распрямилась и смачно поцеловала подружку.
Зайтуна в ужасе вбежала в дом. Ее не напугали женские поцелуи, ее страшила разлука с Болюнчиком.
- Ну, чего ты, доча, слезы льешь? – Роза вытерла руки о фартук. – Боря будет приезжать в гости, и мы иногда сможем его навестить в городе. Он ведь нам не чужой.
- Идут, - пролепетала плачущая девчонка и спряталась от гостей.
- Соседка, если я правильно помню, вас Розой Маратовной величают?
- Да, да, - растерянно закивала головой Роза, - а вы ведь – Александра, проходите, милости просим, - она пододвинула гостье стул.
- Спасибо. Но, честное слово, мы очень ограничены во времени. Пойдемте в дом к Зое Феофановне. Мы при вас должны взять кое-какие вещи и составить опись остающегося имущества.
Розе последние слова показались уж очень мудреными.
- Может, мужа дождемся? Его на ферму вызвали, какая-то авария. Да, вот, что мы еще думали, - Роза заискивающе смотрела на деловитую гостью, - может мальчик у нас поживет. Мы к нему привыкли.
- Вы говорите нелепые вещи! Как подобное могло в голову прийти? Ребенок должен получить воспитание и образование, достойное имени его отца.
Новая жизнь Болюнчика началась на улице Моховой. Большой город угнетал и раздражал мальчика. У него кружилась голова от грохота трамваев и машин. Он не понимал, зачем люди толпой ходят в музеи и, сгрудившись возле какой-нибудь картины, слушают нудный рассказ об эпохе, жизненном пути мастера. Скука! А в театре, куда привела его гордая своей ролью воспитательницы, Александра, мальчик расплакался после получаса присутствия в зале.
- Что случилось, что? – допытывалась Александра.
Он молчал, всхлипывая. Как он мог объяснить детскими словами, что вся ситуация показалась ему фальшивой и неестественной. Зачем взрослые люди, притворяясь детьми, бегали по сцене, кривляясь, и ломая голоса. Болюнчику было стыдно за них, и обидно за всех, кто сидел в темном зале, позволяя себя обманывать.
Очень скоро воспитательный пыл Александры угас. Мальчишку оставили в покое. Целыми днями он валялся на тахте, в бывшем кабинете Воронкова.
- Чем ты занимался, дорогой, сегодня? – интересовалась за ужином Александра.
- Думал, - серьезно отвечал Болюнчик.
- Достойное занятие для будущего мужчины, - с удовлетворением констатировала Саня. – Скоро в школу пойдешь, дум прибавится.
Школьная система огорчила Болюнчика до глубины души. Он понимал хорошо все предметы: арифметику, письмо, чтение. Одного он не мог понять и принять: зачем нужно жить и учиться в толпе. Он физически не переносил скопление людей и сопутствующие этому явления – многоголосье, смешение запахов и взглядов.
Мальчик страдал. Ему было скучно и тоскливо слушать детские истории. Он не реагировал ни на плохое, ни на хорошее отношение сверстников к самому себе. В школе за ним утвердилась кличка «Чудик». И даже Соня Певзнер, которая просидела с ним за одной партой четыре года, отказалась от него. Теперь она подкладывала в портфель конфеты и яблоки веселому хулигану Клепикову. С истуканом разве можно дружить!
Болюнчик оживал, становясь нежным, смешливым, храбрым лишь в тот момент, когда на его пути возникало хвостатое создание. Кошек он обожал и готов был часами наблюдать за грациозными животными. А, уж, если ему удавалось схватить на руки какую-нибудь ушастую беглянку, счастью не было предела. Прижимая к себе хрупкое тело, он чувствовал, как сладкая волна переполняет все клеточки его существа.
В пятом классе у него обнаружилась еще одна страсть – французский язык. Учитель, сухой, маленький старичок, показался волшебником. Заброшены были все другие учебники. Занятия французским стали отрадой,
увлекательным путешествием, веселой авантюрой.
Старичок - учитель, Петр Петрович, пока был жив, очень дружил с Борисом. Ах, как они вместе чудесно проводили время! Читали вслух Золя, Мопассана, слушали пластинки. Петр Петрович боготворил Эдит Пиаф.
- Этот воробышек мог бы проникновенно пропеть и телефонный справочник. Разве не так?
Борис соглашался. Жил Петр Петрович в огромной коммунальной квартире на улице Пестеля. Окно его длинной, словно вагон, комнаты выходило прямо на помойку. Вокруг мусорных бачков кипела занятная кошачья жизнь. Борис сидел у оконного экрана часами.
- А вот и рыженькая пришла. Нет, вы только, посмотрите, какая кокетка. Увидела, что за ней наблюдает полосатый и даже походку изменила. А серая, какая жадная! Выхватила все-таки у рыженькой колбасную шкурку.
Петр Петрович хмыкал и посмеивался. «Такой непосредственный, неординарный мальчик. Наверное, у него был бы такой точно внук, если бы дочь Светочка осталась живой».
Старик часто рассказывал Борису о погибших в блокаду жене и дочке. Он волновался, переживал, рассматривая старые пожелтевшие фотокарточки. Смахивая слезинку, он и не подозревал, что мальчишку абсолютно не трогает эта история, более того он просто не слышал ни одного слова. Такая была у Болюнчика особенность – отключаться мгновенно, как только заходила речь о чем-то сокровенно-человеческом.
Единственное, за что он был благодарен старому учителю – за разрешение приходить в гости с кошкой на руках. Лаская новую подружку, Болюнчик чувствовал умиротворение и удивительную гармонию с внешним миром.
В квартире на Моховой держать животных запрещалось. Александра чихала и чесалась от кошачьей шерсти.
- Аллергия! – энергично произносила Саня редкое по тем временам
словечко.
Болюнчик долго не решался и все же шепотом спросил однажды:
- А что это такое, аллергия?
- Это отрицательная реакция организма на что-нибудь.
- Понятно, - покачал головой парень. Теперь он знал, как называется его чувство ко всему, что происходило в большой квартире на Моховой.
Гости здесь не переводились. Были они все, немного странноватые. Приходил мужчина с накрашенными губами и жеманно называл себя Юлей. Хотя Борис сам лично видел его на экране телевизора и там он звался Юрием. Юлю-Юру сопровождал лохматый танцор из балетной труппы. У самой Александры подружки менялись, чуть ли не каждый месяц.
- Если я такая влюбчивая, что мне делать? – жестко заявляла Саня бывшей пассии, когда та рыдала и умоляла «не бросать ее».
Совратила Болюнчика толстая, усатая Грета, певица из оперного театра. Оставшись ночевать на Моховой, она ранним утром залезла под одеяло, где досматривал свои сны долговязый хрупкий подросток. От прикосновения жадных женских рук на мальчишку накатила темная незнакомая волна.
- Ну вот, теперь ты крещеный, - пропела Грета басом.
Когда пелена спала, мальчишка лежал растерзанный, не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Грудь разрывала боль. Тягучая боль от стыда, отчаянья, страха и чего-то такого, чему названия он не знал.
Болюнчик слышал, как Грета, гремя посудой на кухне, смачно сказала Александре.
- А мальчонка ничего на вкус оказался. Ты не ревнуешь?
- Скажешь тоже, - равнодушно откликнулась хозяйка. – Ну и хорошо, что Бориска науку любви начал дома осваивать, а не в подворотне.
Теперь нахальная Грета настигала Бориса то на кухне, то в ванной. Ее ласки были сладко-противными, мучительными, но вырваться из ее крепких рук силенок у парня не хватало. После любовных пыток он убегал к Петру
Петровичу, но не мог рассказать добродушному старику о своих терзаниях. Только очередной подружке, снятой с помоечного бачка, он жарко шептал что-то в мохнатое треугольное ушко, при этом на его красивом лице проигрывалась вся гамма чувств, от отчаянья до восторга.
- А это, тот самый милый котик? – седой поджарый режиссер, вручив Александре презент за «тонкую и умную рецензию на спектакль», направился к Болюнчику, который полулежал в кресле-качалке, бездумно глядя на волнующуюся листву тополей за окном.
- И, правда, необыкновенный, - в глазах режиссера вспыхнули огоньки. – Бессовестная Гретка мне все уши прожужжала. Какие хрупкие запястья! Гибкая спинка! А глаза, боже мой, я не встречал таких бездонных синих глаз. Ты хочешь, милый мальчик, стать моим любимым принцем?
Для своего юного божества седовласый режиссер был готов на все. В ненастные зимние дни он увозил Болюнчика к теплому мору, подавал шампанское с клубникой в постель, разыгрывал перед пацаном все репертуарные спектакли, талантливо меняя голоса и пластику.
На шестнадцатилетие Болюнчика режиссер подарил однокомнатную квартиру на Васильевском острове.
- Считай, что я тебе вручил ключи от всего острова. Я ведь по паспорту Василий. А значит, Васькин остров – мой! Если хочешь, зови меня Василисой. Я так устал от своего сценического псевдонима. Аскольд! Да, тот человек, кто подарил мне это шикарное имя и судьбу, так же беззаветно меня любил, как я тебя. Не очень тогда я понимал чувства пожилого человека. Нам все возвращается сторицей. Я ведь чувствую твое равнодушие. Мне больно. Но не видеть тебя, не баловать, не нежить, я не могу. Страсть сильнее меня.
Болюнчик вздыхал, думая лишь об одном, когда, наконец, дела призовут романтичного влюбленного к себе. И он останется один в своей собственной квартире.
Наконец-то сбылась мечта! Болюнчик – хозяин своей судьбы. Первым делом парень накарябал на альбомном листке. « Кошачий дом. Вход человеческим особям только по приглашению». Сразу после новоселья он со всех окрестных помоек притащил мяукающих, царапающихся, недоверчивых кошек.
- Бедные вы, мои крошечки! Мерзкие двуногие твари выгнали вас! Ну, зато теперь вы будете жить королевами.
Он бережно закапывал в гноящиеся глаза и носы импортное лекарство, выкармливал из соски слепых котят, принимал роды у уличных красавиц.
Аскольд не разделял этой страсти, но, что поделаешь, как говорится, «лишь бы дитя не плакало». Из всех гастрольных поездок, по заказу своего любимца, он привозил кошачьи колыбели, мисочки, шампуни и присыпки. Но, подловив дворничиху, орудующую метлой и скребком, он сунул ей деньги и убедительно попросил:
- Разгоняйте всех тварей из двора. А то наш мальчик такой сердобольный. В доме уже пять кошек. А он готов и других пригреть…
Разбитная баба громко фыркнула:
- У богатых свои привычки. Перерастет. Придет время – бабами увлечется, и забудет про кошек. Природа возьмет свое!
От подобного предположения Аскольд сморщился, как от зубной боли.
Тем временем Борислав Любимов окончил школу и, получив аттестат, долго недоумевал, зачем ему вообще нужна эта картонка с цифрами.
- Впереди только филфак, - коротко и веско заявила Александра. – Твой французский и мои связи – отличная гарантия для поступления.
Университетские будни – занятия, семинары, зачеты, экзамены, какие-то неизбежные отношения с однокурсниками, абсолютно ничего не значили для сердца юноши. Все это был лишь размытый фон главной его жизни, которая начиналась лишь в тот момент, когда он прижимал к себе мурлыкающее существо.
После университета, опять же Александра пристроила молодого специалиста на самые престижные в городе курсы. И вот уже несколько лет он был Борислав Андреевич, профессор.
Незаметно из его жизни исчез Василий-Аскольд. Неугомонный режиссер увлекся свежим розанчиком, толстеньким четырнадцатилетним Виталиком. За Бориславом стал ухаживать вкрадчивый тенор – Валентин. Он самозабвенно врал Болюнчику о своей привязанности к кошкам. Тенор окончательно растопил сердце молодого мужчины тем, что однажды принес с Кондратьевского рынка большую корзину, в которой копошилось около десятка котят.
- Как я счастлив! – ликовал Болюнчик, обнимая щедрого благодетеля.
- Это еще что, - Валентин лукаво посматривал на своего возлюбленного. – Мы создадим фирму «Кошкин дом». Устроим обездоленным животным санаторий.
- О да! – воодушевился Болюнчик и начал вслух фантазировать о кроватках, тарелочках, салфетках для кошек.
На бледном лице появился нежный абрикосового цвета румянец, серые, обычно холодные глаза приобрели цвет ночного моря, а губы, какие они обворожительные в искренней улыбке. Валентин не мог оторвать восхищенного взгляда. « Ради этой красоты стоит жить и творить»!
Через несколько дней в дневнике Болюнчика появилась следующая запись.
«Валентин – настоящий мужчина. Он не бросает слов на ветер. Фирма «Кошкин дом» существует. Даже печать есть. Очень выразительная, круг, а в центре силуэт изящной кошечки. Я уже наставил эти оттиски, где возможно. Вот придет Александра, нужно бы и ей документы украсить.
…Сегодня новая радость, наконец, мы нашли помещение. Домики в тихом месте. Как только Валентин вернется с гастролей, он займется ремонтом. А я пока привожу в порядок документики на моих воспитанниц.
Делаю паспорта, обязательно с фотографией, завожу медицинские дневники на каждую.
…Наша фирма расширяется. Уже есть филиалы в нескольких районах. Нанимаю людей. Тяжелое это дело отыскать чутких, душевных педагогов. Завтра поеду в Алексеевку. На Луговой у меня замечательная работница.
… Ну вот, Валентин опять укатил на гастроли. Такова доля артиста – перекати поле! А сегодня он мне был так необходим! Случилось интересное событие. Все по порядку изложу.
Мы с Фросенькой дремали после сытного обеда. Она улеглась на моем плече и нежно пела. И вдруг раздался звонок. Сначала я не хотел подниматься. В памяти всплыло мерзкое лицо дворничихи. Как я устаю от грубых людей! Но… если бы это была она, то звонок бы нахально трезвонил, не умолкая. Кто еще? Может, Валентин? Он однажды сорвался с гастролей, купил билет на ближайший рейс и внезапно нарисовался в квартире. Ему, видите ли, приснился сон, что я влюбился! Боже мой, неужели он до сих пор не понял, что мне бесконечно безразличны человеческие существа.
Деликатный, без излишнего нажима, звонок повторился.
Встал, открыл дверь. Вот сюрприз – ко мне пожаловали две барышни. Одна – цветная француженка, другая – интеллигентная блондинка.
Я пригласил дам в зал, так как они сообщили мне, что пожаловали по чрезвычайно важному для меня делу.
Блондинка, назвавшаяся Анастасией, обстоятельно и разумно поведала мне фантастическую историю о моем прадеде, деде, отце. О! Черствая Александра не удосужилась пролить свет на тайны моей родословной.
А Зоюшка, милый мой, незабвенный друг! Ой, кажется, я плачу. Слезинки капают на лист, как дождь на крышу. Да, да, она не успела мне рассказать. Я припоминаю, что в нашем доме на Луговой действительно была розовая, перламутровая шкатулка. Кто бы мог подумать, что в ней хранились драгоценные письма и дневники.
Скорее бы уж явился Валентин. Противный! Как он не чувствует мое нетерпение? Отель на Лазурном берегу! Вот, где будет настоящий «Кошкин дом». Я привезу туда моих русских крошек, а потом займусь воспитанием француженок. Хотелось бы послушать их парижское мяуканье.
Когда барышни мне все убедительно рассказали, я не сдержался, и от радостных вестей начал танцевать. Вместе со мной повальсировала и цветная барышня.
Анастасия, вот уж серьезная дама, раскрыла блокнот:
- А почему вас не интересует, как мы вас разыскали?
Не перестаю удивляться людям, какие глупости они порой говорят. Разве так уж важно: как, почему? Есть факт – нашли! Зачем лишние объяснения и замороки? Но она не успокоилась и начала мне в подробностях рассказывать, как они добирались до Алексеевки, как Зайтуна, такая хорошая женщина, ждет и любит меня. Но я-то здесь причем?
- А теперь, - Анастасия мягко улыбнулась, - нам бы хотелось вас сфотографировать. Ваша родственница очень хочет посмотреть на вас.
- О! Без проблем. Но только с моей красавицей!
Я прижал к сердцу мое пушистое чудо и улыбнулся в объектив. Щелк! Я уверен, что мы с Фросей очень понравимся нашей бабушке-француженке.
- Если бабушка захочет, пусть позвонит мне, - я достал из кейса визитную карточку.
- Но мадам Дюваль не говорит на русском, - словно извиняясь, произнесла черненькая.
О! Как я посмеялся! Они смотрели на меня с недоумением, пока я хохотал.
И тут я выдал им пикантную смесь. Стихи Рембо я перемежал цитатами из Бальзака, вспомнил и Лафонтена, уж сейчас не помню, что было еще в моем французском попурри.
Они обе раскрыли рты. Не преувеличиваю.
Потом взволнованная Анастасия пожала мне руку:
- Вы настоящий наследник!»
На этом запись в дневнике Б. Любимова оборвалась
Комментариев нет:
Отправить комментарий