НЕ ПРОСТИЛ

Бывает так, скажет человек что-нибудь неожиданное, как говорится, «ляпнул и не подумал», и вдруг это событие обрушивается на него.

Раньше я не знал, но теперь, начитавшись эзотерической литературы, очень уверовал в то, что все в нашей жизни давно предрешено. А наш ангел-хранитель подавал нам знаки, чтобы мы готовились к изменениям в судьбе. И вовсе не мы, глупцы, предрекаем что-то, мы лишь повторяем вслух то, что услы шали.

Помню, однажды теща шепотом мне сообщила, что ей приснился дурацкий сон. Дескать, я, любимый и золотой зятек, оставил ее дочь.

— Ирка, конечно, баба с норовом. Я хоть и мать, но вижу, как ей с тобой подвезло. Она-то не такая замечательная. А ты словно и не замечаешь ее недостатков. Но прошу, не уходи от нее...

— Что вы, Анна Петровна, глупости говорите! — зыркнул я на тещу. — У меня в голове нет подобных мыслей. Да и не такой я человек, чтобы разводиться. А дочь ваша очень даже хорошая. Так я считаю.

— Ну-ну! Молодчина! — похлопала меня по плечу теща. — Блинов хочешь?

Сейчас-то я понимаю, как много я не понимал и не замечал. Мои глаза на мою жену открылись после того, как я встретил Надю.

Но прежде чем добраться до этого рокового для меня события, мне необходимо побродить в дебрях своего прошлого, покопаться в своей душе, чего раньше я не любил, да и просто не умел делать. Жил и жил, особо не задумываясь, ничего не анализируя, не выстраивая цепочки событий прошлого и настоящего. Как, откуда, почему?

Вырос я в ПГТ. Что обозначает поселок городского типа. Смешно и нелепо, и не город, и не деревня. Понастроили подобия городских жилищ вокруг совхоза. С виду панельные дома в несколько этажей, как в районном центре. А внутри нет ни горячей воды, ни ванны, та же самая хата. Поначалу деревенские с радостью переехали в каменные мешки. Квартиры выделялись самым достойным, образованным. Учителям, инженерам, библиотекарям. Чтобы, значит, чувствовали себя как в городе. Но через несколько месяцев новоселы забеспокоились, загрустили, вспоминая свои бревенчатые, крепкие пятистенки, огороды, баньки. Но назад дороги не было. Вокруг трехэтажек нарезались грядки, куда высаживался лук, укроп, редис. Ну как на земле жить и своего урожая не собирать!

Родители мои сошлись молодыми по взаимной страсти. Он из деревни на правом берегу реки, она с левого берега возле леса. На танцах в клубе встретились. Долго не женихались, чего время тянуть. Зато свадьбу играли затяжную, с переходом из одной деревни в другую, с гармошкой от зари до зари, с длинными столами вдоль улицы.

После рождения первенца, то есть меня, Ваньки Комарова, вдруг выяснилось, что под одной крышей оказались абсолютно разные люди. Угар страсти затушил ветер короткого времени, розовые очки испарились, и все предстало в других красках. Я часто видел, как мать плакала. Тогда я не понимал причины. Теперь знаю, отец обижал ее своей нелюбовью. Ей, как и всем молодым женщинам, хотелось горячих чувств, бесконечной нежности и мужской заботы. Он, видимо, не умел разыгрывать роль звездного принца, он просто не любил ее. Но оставить одну с ребенком тоже совесть не позволяла.

Отец работал в совхозе инженером. На людях он был замечательный человек. Вежливый с началь ством, шутливый с подчиненными. Его все обожали. А дома он был совсем другим, особенно когда выпивал. Он кричал, ругался, бывало, что замахивался на мать. Я до сих пор с ужасом вспоминаю те моменты, когда думал, что умру от страха и бессилия. Мать рыдала, а вместе с ней и я...

Всю жизнь я внутренне осуждал отца, а однажды задумался, как же это невыносимо трудно жить с постылой женой. Жить не по сердцу, а по долгу. Но тем не менее через пять лет после моего рождения на свет появились мои сестры-близняшки, Машутка и Дашутка. Отец как-то смягчился. Кудрявые дев чонки привязали его к дому окончательно. Я не мог понять, почему он меня так не полюбил, как их. Я болезненно ревновал родителей к близняшкам. Они были чудные, забавные, сметливые. А я, значит, не такой хороший. Отсюда и появилась у меня привычка думать о себе плохо, не верить в свои силы и способности. Я никогда не считал себя ни умным, ни красивым, ни достойным какой-то особой доли.

Хотя, хотя школу я окончил с золотой медалью. Да не потому, что шибко умный. Старательный, исполнительный, это верно. И наверное, я хотел доказать отцу, что тоже заслуживаю хоть капельку любви. И получалось, что я учился не для себя, а для них.

Если бы кто-нибудь знал, как я завидовал дружку, хулигану Вовке, за то, что он может позволить себе быть таким, какой он есть. Не учить уроки, когда не хочется, гонять с утра до вечера мяч, хватать девчонок за мягкие места, пить пиво и курить. Я ничего не мог себе позволить. Я был правильный и должен был соответствовать раз и навсегда выбранной роли.

Теперь-то я знаю, что это вовсе не я был, а непонятный мальчик, слепленный обстоятельствами. А человечка, которого послал Всевышний на Землю, я спрятал далеко-далеко внутрь.

После выпускного вечера я уехал из своего пэгэтэ. Меня ничего там не держало, я бежал из родительского дома, где мне было душно и тоскливо. Теперь-то я знаю, что у меня не было привязанности ни к кому и ни к чему. Я не мог испытывать подлинных чувств, потому что все было ненастоящим: мои мысли, мечты, желания. Как ни грустно признавать, но это правда. Все обстоятельства моего детства и ранней юности лепила нелюбовь. Ну в чем, скажите, виноват я? Отец не любил мать, потом и меня, так как я был препятствием для развода. Холодный ветер нелюбви выстудил мое детство. Я не люблю вспоминать то время, даже на фотографии мне по-прежнему больно смотреть. Сердце заходится, как у инфарктника.

Что дальше? Я поступил в приличный вуз в Питере. Вроде бы все нормально, а меня вдруг охватила тоска. Оказалось, что в городе, среди чужих людей, мне очень трудно жить. В аудиториях, общежитии я пытался «соответствовать». Я буквально лез из кожи, чтобы доказать, что я такой же, как все.

Теперь-то я знаю, ничего никому не нужно доказывать. Нужно уметь слушать себя. Пусть ты будешь плохим, хорошим, не таким, как другие, но это будешь ты. Ох, каким же я был тогда положительным, напичканным правилами — что можно, что нельзя.

Всех людей я судил по внешним атрибутам. Глупо, примитивно. Например, если у девушки были накрашены ногти ярко-красным лаком, а юбка выше колен, я считал, что эта особа легкомысленная, развратная. С такой стыдно и рядом пройти.

Молодая женщина с ребенком. Это ужасно. Брошенка, мать-одиночка. Разве можно полюбить такую? Никогда! У нее ведь уже кто-то был. И так далее. Вот такая вульгарная категоричность. Я вспоминаю свои юношеские постулаты, и тошно становится. От себя самого.

Ирочка была очень положительной девушкой. Она не пользовалась косметикой, одевалась очень скромно и элегантно, каждую субботу ходила в театр. Когда она обратила на меня внимание, я, честно признаться, обалдел. Ведь в группе у нас такие парни учились! Куда мне, провинциалу, до них. Казалось, что они знали обо всем на свете, да и раскованны в манерах, разговоре.

Позже Надежда мне скажет:

— Думаешь, твоя Ирочка не заметила, какой ты красивый, умный и необыкновенный! Я не мог ничего ответить.

Во-первых, по-прежнему не считал себя таковым. А вовторых, думаю, что Ирочка полюбила не меня, а того положительного героя, которого я пыжился изображать. А изображал я, как понимаю сейчас, положительную серость. Но она-то по-настоящему была положительной. И осуждать ее за это нелепо. Она не играла роль, а была действительно такой — правильной, рассудительной, порядочной.

Я был развратен в мыслях, но пуританин в жизни. Ее же мысли и поступки совпадали. Хотя, хотя, может быть, я опять категоричен. Но, например, если она говорила:

— В церковь никогда не пойду. Религия — это мракобесие. А сейчас — просто дань моде. Все вдруг нацепили кресты и стали ходить на службы. Ну не смешно ли?

Я знал, что ее слова — зеркало ее мыслей. Я тоже старался ей соответствовать. В церковь не ходил и не хотел вспоминать, где лежит мой нательный крест. Но иногда ко мне приходили воспоминания, особенно перед сном. Вот мы с бабусей идем на пасху в малюсенькую, затрапезную деревенскую церквушку. Вокруг нарядные люди, в корзинках крашеные яйца, под хрустящими полотенцами душистые куличи. Все говорят друг другу сердечные слова, глаза у людей нежные, просветленные. И я помнил то состояние души, словно ты летишь над жизнью, не ощущая тела... Так было славно, до слез.

Но я пытался вырвать из памяти эти картинки. Деревенская сентиментальщина, и не более. Так я размышлял. Да и много чего я пытался уничтожить. Никто не должен был знать, что настоящий Толик, робкий, стыдливый, не понимающий себя и других, тоже существует.

О нашей интимной жизни с женой я и не задумывался. Мы вместе с ней прыгнули в реку ощущений и считали, что научились плавать. После пяти лет супружеской жизни мы могли неделями не прикасаться к друг другу. Не тянуло ни за руку взять, ни погладить по голове или нежно чмокнуть. И я, идиот, считал, что так и должно быть. Первый порыв страсти прошел, и настало время спокойных отношений, которые дороже бурных ночей.

Но... вот здесь я скажу одну вещь, которую не знал никто, а Надюхе я рассказал. И она не осудила, а поняла. Эротические фантазии постоянно витали вокруг меня. Я представлял себя любовником то продавщицы из соседней булочной, то актрисы из сериала, иногда даже я мысленно ласкал подружек моей жены.

Сейчас-то я понимаю, мне не хватало любви. Нет, неверно выразился, мне не хватало моей Надюхи.

Ну вот, со мной все ясно, я — среднестатистический тридцатилетний мужик, женатый, бездетный

Надя, Надюха, Надежда! Имя произношу, и губы сводит. Как же я ее люблю! Всю, от завитка на затылке до мизинчика на ноге. Я даже и не думал, что могу испытывать подобное чувство. Как я ей благодарен за то, что она дала возможность дышать, петь, летать тому Ваньке Комарову, мечтательному робкому пареньку из поселка городского типа.

А познакомились мы на заказе. Да, я еще не сказал, что после института я не мог устроиться по специальности. В стране бушевала перестройка, все торговали. Инженеры были не нужны. Вот и пришлось закончить курсы, спрятать подальше золотую медаль, красный диплом и работать на папу Карло. Понятное дело, работу свою я не любил. Что хорошего, скажите? Диспетчер сообщает адреса, я с тяжеленной сумкой притаскиваюсь в чужие квартиры, ковыряюсь чаще всего в вонючих холодильниках, беру деньги и ухожу. Половина моих честно заработанных денег, естественно, идет хозяину. В день иногда бывало по десять заказов. Изматывающий график, скажу я вам. Конечно, никогда я с хозяевами квартир не говорил. Во-первых, время — деньги, вовторых, я очень необщительный человек, и, в-третьих, что могло быть интересного для меня в незнакомых квартирах.

А Надюха вдруг мне заявила:

— Как же это здорово! Ты за один только день так много разных миров посещаешь. Жилище человека — это особая планета. Всего лишь несколько мелких деталей, и сразу становится ясно, о чем человек мечтает, что вспоминает...

Н-да.. Удивился я про себя. А потом посмотрел на все ее глазами, и действительно, как интересно. Какие сюжеты наблюдал! Потом ей в красках пересказывал. Это я-то, Ванькамолчун. Так про меня все говорили. И чем больше я это слышал, тем меньше хотел говорить. Ну ладно, опять про себя, любимого, начал размышлять... Вернемся к тому роковому для меня заказу.

Я позвонил в дверь. Открыла девочка лет десяти.

— А вы холодильников начальник? Добро пожаловать!

Я не ответил на ее радушное приветствие, почапал на кухню. Кухонька маленькая, пять на пять. В таких работать тяжело. Да еще предварительно нужно попотеть, сдвинуть стол, тумбу, чтобы развернуть холодильный агрегат. Только я подготовился к работе, как услышал за спиной:

—Ой, молодой человек, прошу вас, не говорите, что холодильник нужно выбросить. Вы же знаете, сколько сейчас новый стоит. Нам пока не осилить. — На пороге кухни стояла темненькая невысокая женщина с ребенком на руках.

—Не беспокойтесь, — пробормотал я, — сейчас кое-какие деталюшки поменяем — и порядок! Ваш муж мог бы и сам починить, ничего серьезного, — отчего-то брякнул я, не подумав.

— А где же его взять-то, мужа?

Я растерялся немного. Вроде бы обстановка семейная, две девчонки мелкие. Но нашелся. И с интонацией моей тещи изрек:

— Муж — дело наживное! Женщина засмеялась:

— И то верно!

А девчонка, которая мне дверь открыла, тепло и нежно на меня посмотрела и спросила:

— А вы чай с нами попьете? Я обычно не соглашаюсь. А тут неожиданно для самого себя сказал:

— Попью с превеликим удовольствием! Маленькую посадили мне на колени и стали хлопотать. Я, честно сказать, не люблю, когда для меня шибко стараются. Чувствую себя неловко. Это, наверное, тоже от моей недолюбленности в детстве. Но хозяйка, не обращая внимания на мои отнекивания и уговоры, даже оладьи испекла. Да так быстро и споро, что я даже не успел подумать, что потеряю много времени на этом заказе.

Маленькая девочка сидела тихонько и очень деликатно на моих коленях. Она была легкая, как перышко. От нее так вкусно пахло, как летом на солнечной полянке. Мы вместе с ней уплетали оладьи с земляничным вареньем.

И вдруг Надежда побледнела, скрючилась, ойкнула и упала на пол.

— Мамуля! — Девчонки бросились к ней. — Что с тобой? Открой глазки, пожалуйста!

Я остолбенел. Что делать? Искусственное дыхание? Но я только теоретически знал про это. А как на практике применить, когда перед тобой лежит бездыханный человек. Вдруг допустишь непоправимую ошибку. Да еще добавьте к этому мой нерешительный характер.

Маленькая девчонка начала было реветь, но старшая губами прошептала — «нельзя».

— Где телефон? — Это я уже прошептал, боясь громким голосом еще более усугубить ситуацию.

«Скорая» приехала минут через пять, которые показались мне невероятно долгими.

— Ну что у вас? — Пожилой тяжелый мужчина, больше похожий на грузчика, чем на врача, склонился над Надеждой. Прощупав пульс, он, как фокусник, быстро вколол что-то женщине в руку.

Надя открыла глаза. Бледная, как полотно. Губы сухие.

— Что это со мной?

— Ничего, голубушка, болевой шок. С самого утра небось терпела? Знаю я наших женщин, пока не свалятся, все на «авось» надеются. А само собой ничего не проходит...

Надежду положили на носилки. В прихожей я спросил:

— А нам что делать?

— Ждать, — ответил доктор устало. Надя посмотрела мне в глаза.

— Там, на тумбочке, телефонная книжка. — Она заплакала. Когда дверь захлопнулась, девчонки заревели.

— Дядя Ваня, а куда маму повезли?

— В больницу повезли, чтобы вылечить. Давайте-ка лучше позвоним вашим знакомым и родственникам. Где тумбочка, на которой телефонная книжка?

Я вдруг стал злиться на самого себя. Вечно я влипаю в неприятные ситуации! Зачем, спрашивается, согласился пить чай. Ушел бы на полчаса раньше, и все бы было по-другому.

Но ничего, сейчас найду кого-то. По всем именам, аккуратно записанным на клетчатых листочках, консультировала старшая — Ольга.

Так, Кира — это троюродная тетя. Не приедет, живет далеко, да и своих дел навалом. Дальше — Света. Это телефонная подруга, всегда сидит дома и обожает сериалы. Аня… Пожалуй, можно попробовать.

Я набрал номер. Мужской голос долго выпытывал, кто я, зачем звоню, и только после моего сбивчивого рассказа сообщил, что, к сожалению, его жена сейчас на дежурстве и потому помочь не сможет.

Я обзвонил еще несколько человек. Наконец какая-то Нина сказала, что она сейчас домоет пол, соберется и приедет. Я положил трубку и вздохнул с облегчением.

— Ну ладно, девчата, — произнес я делано бодрым голосом, — все будет хорошо, а мне нужно мчаться.

Ну, скажите, нормально ли это? Две девчушки оста лись одни в доме, где беда поселилась, а я побежал на другие заказы. Это же тупоголовая обязательность. Я думал, что меня другие клиенты ждут, как я буду перед диспетчером оправдываться, да и с Иришкой у нас были планы на тот вечер. Мы собирались прошвырнуться по мебельным магазинам, чтобы купить мягкий уголок.

Я выполнил свой план, полученный от диспетчера, и на встречу с Иришкой не опоздал. Мы пересмотрели дюжину диванов и кресел. На мою жену нашел азарт. Она не могла остановиться. Хотя магазины ее всегда завораживали. Раньше меня это забавляло, а в тот день вдруг стало раздражать. Она мгновенно почувствовала мое настроение.

— Ваня, ты торопишься? 

— Да, я тебе не сказал, у меня еще один серьезный заказ, — впервые соврал я вслух. Эта первая маленькая ложь была как тропинка к пропасти, к которой я приближался.

— Конечно, Ванюшка, иди. Лишние деньги никогда не помешают. Кто о чем говорит и думает! Я выбежал на дорогу, проголосовал и остановил машину.

 Дверь в квартиру Надежды была открыта.

— Что случилось? Почему дверь не закрыта...

Девчонки сидели у телевизора как две сиротливые птички.

— Нина приходила?

— Не-а...

— Вы ели что-нибудь...

— Не хочется...

Я по-хозяйски прошел на кухню, быстро сварганил яичницу, заварил чай. Мы дружно поели. Потом я решил позвонить в больницу и узнать состояние Надежды.

То, что я услышал, повергло меня в шок.

Визгливый женский голос скороговоркой выпалил, что пациентка Елкина прооперирована по поводу внематочной беременности. Чувствует себя удовлетворительно. Посетить ее можно будет через день.

Вот это да! Нормально ли это? Мужа нет, две девчонки на руках, а она еще хотела рожать.

Мой прежний внутренний голос гнусавил — «мерзко все это, как-то по-кошачьи просто. Вот моя жена правильно говорит, зачем нищету плодить. Нужно на ноги встать... Сколько мы уже встаем — лет семь...»

А голос другого Вани восхищался, вот молодец. Так и нужно, если уж любить, то не думать о послед ствиях, если быть в близости с желанным мужчиной, то мечтать, чтобы дитя родилось. Так и в Писании сказано.

Девчонки стояли рядом и смотрели на меня. Пока мои внутренние голоса звучали, я и забыл, что кто-то еще ждет ответа про родного человека. Как же они страдали! Мне даже показалось, что они похожи на двух старушек.

— Ну чего приуныли. Все в порядке. Мама уже не болеет, и через день к ней можно будет прийти.

— А сейчас или хотя бы завтра? — прошептала старшая.

— Сейчас она спит, чтобы накопить сил, а завтра посмотрим.

Они заплакали одновременно. Да, теперь-то я знаю, что, когда любишь, ждать до встречи целый день — это невыносимая пытка.

— Дядя Ваня, а ты уйдешь сейчас?

— Да, девочки, дела у меня... Ну, скажите, почему я не мог остаться? 

Кому я был нужнее, этим крохам или моей сытой жене и теще?

Все было впервые... Впервые я возвращался домой с тяжелым сердцем. Я даже и не представлял, как может стонать и ворочаться растревоженное чувствами сердце.

Иришка встретила меня, надув губки. Помнила, что я не захотел разделить с ней магазинный экстаз. Ведь еще недавно мы вместе с ней наслаждались, приобретая ту или иную вещь в свое гнездышко.

Я молча прошел на кухню. Нужно честно сказать, Иришка — замечательная хозяйка. Все кастрюли и сковородки блестят, как зеркальные. На шкафах, столе ни крошки, ни пылинки. И, понятное дело, всегда готов сытный обед из трех блюд.

«Что-то я устал, — вяло подумал я. — Выпить, что ли?» На кухню пришаркала теща.

— Анна Петровна, давай по рюмке вмажем? — предложил я старухе голосом блатного заводилы.

Она оживилась. Очень любила пропустить рюмашку за рюмашкой, а правильная дочь запрещала травить организм.

Сейчас-то я понимаю, зачем влил в себя почти стакан водки. Забыться хотел, мгновенно заснуть, чтобы совесть не мучила. Ведь я трус и предатель. Но тогда я нашел другие слова успокоения. Ну, кто они мне — эти девчонки? Чужие люди. Всех ведь не пожалеешь!

Короче, я напился и отрубился.

Утром Ирочка что-то говорила по поводу пагубного пристрастия к алкоголю. Она решила, что я напился из-за того, что мы не поняли друг друга в магазине. И если бы я не был такой бука, лучше бы объяснился с ней, чем заливать плохое настроение водкой.

Но я-то знал, я заливал горячей жидкостью свое черствое сердце. И ведь позвонил в ту квартиру только после обеда.

— Ну как дела, пичуги? — бодро поинтересовался.

— Мы ждем, — ответила Оля тихо.

— А чего ждем?

— Когда к маме пойдем...

— Ну это же будет только завтра...

— Ну и что. Мы ждем.

Разве ведал я тогда, какая бесконечная пытка — ждать любимого человека!

— Я к вам заеду...

— Хорошо. — Оля положила трубку.

А я про себя обиделся. Ну вот, я, можно сказать, рискую своей личной жизнью, а в ответ никакой бурной благодарности.

Они сидели на диванчике. Было такое впечатление, что так они и сидели целую ночь, день, а может быть, и месяц.

— Чем занимались?

— Ждали...

— А что ели?

— Чай пили, суп разогревали.

— Ладно, — вдруг решил я. — Давайте не будем ждать до завтра, а поедем сейчас. Вдруг повезет и мы увидим вашу маму.

Что тут началось! Они вскочили с дивана, начали бегать, кружиться, визжать и смеяться.

Волна их искренней радости захлестнула и меня. В это мгновение я любил себя, свою жизнь и все-все, что меня окружает. О, это сладостное чувст во — быть там, где ты хочешь, наслаждаться тем, что ты имеешь.

Трамвай громко и нудно громыхал до нужной нам улицы. Но меня не раздражали тетки с авось ками, пьяные небритые мужики и даже голос кондукторши, прокуренный и напряженный — «Платим за проезд, не забываем», — звучал забавной музыкой.

Девчонки тоже сияли. Они сидели на жесткой скамье и улыбались всему вокруг.

Как только мы вошли в вестибюль больницы, нам повезло. Худая женщина в линялом байковом халате прощалась у дверей с курносым пареньком. Как только он шмыгнул за дверь, она участливо спросила у меня:

— Вы к кому?

— К Елкиной! — громко возвестила Оля.

— Подождите, позову сейчас...

Надежда спускалась по лестнице, положив правую руку на живот.

— Мамулечка, мамочка, — бросились к ней девчонки. Они целовались, обнимались, гладили руки. Я стоял в сторонке, очень довольный тем, что тоже причастен к этой радости. Можно сказать, ощущал себя почти волшебником.

— Елкина, тебе долго стоять не рекомендуется, — откуда-то прозвучал грозный женский голос, — вон там скамья, на ней и отдохните. — По лестнице спускалась огромная баба с ведром.

Я все время удивляюсь, некоторые люди всю жизнь прожили в столице, а говорят и ведут себя так, словно только вчера из деревни прикатили. Вот и эта деревенщина вдруг уставилась на меня.

— Ты, мужик, плохо за женой смотришь, чуть не отправил женщину на тот свет, эхма. Как женщины здесь страдают, я насмотрелась, и все из-за мужичья.

— Спасибо, Клара Ильинична, за внимание, — улыбнулась Надежда грозной бабе.

А я про себя удивился, у деревенщины имя было очень даже городское.

— Иван, посидите рядом с нами. — Надя погладила скамейку, приглашая меня.

 — Я вам так благодарна. Видите, как получается, вроде и родня какая-то в городе есть и подруги, а случись что, и на помощь приходят совсем незнакомые люди. Если деньги нужны на продукты, там на полочке, под бельем. Хотя я сегодня попытаюсь дозвониться до кого-нибудь. Вы и так много мне и моим дочкам времени уделили... Какой вы замечательный человек!

В этот момент я непроизвольно расправил грудь. Да, я замечательный и хороший человек!

Они сидели обнявшись и болтали обо всем на свете. Я и слушал и не слушал их счастливое щебетанье. Но точно знал, что нисколько не жалею, что привез сюда девчонок, и о своем времени словно и забыл.

— Ваня, — обратилась ко мне Надежда, — сегодня должна прийти Зина. Мне так неловко было просить ее, ведь я ее вырвала из ее собственной жизни.

— Ничего страшного. В следующий раз вы ее выручите, — солидно и веско произнес я, как умудренный жизнью человек.

Домой мы вернулись поздно. Возле парадной застыла статуей женщина в соломенной шляпке.

— Тетя Зина, — закричала Оля издалека, — если мы будем хорошо спать и кушать, то маму скоро выпишут из больницы. А ты почему с чемоданом?

— А как же иначе. Я ведь у вас поживу несколько дней.

...Мы встретились через две недели. Я сам по звонил и, услышав Надин голос, заволновался. Горячая волна поднялась внутри, и мне было так хорошо плыть в теплом спокойном море.

— Ванюша, как здорово, что ты объявился! Приходи скорее, мы все соскучились по тебе.

Это было приятно слышать.

В то время я все деньги отдавал жене, поэтому с трудом насчитал десятку по все карманам. Купил у метро хиленькую коробку конфет и довольный направился в гости.

Девчонки мне обрадовались как родному. Обнимали, чмокали в щеки и нос. Эта буря искренних эмоций совсем не походила на чопорную обстановку в нашей семье. Ирина считала дурным тоном явно выражать свои эмоции. Кроме того, она была особенно нежной и улыбчивой, если я заслужил. Например, удачно прибил полочку или принес в дом солидную зарплату.

Но теперь-то я знаю, что настоящая любовь ничего не взвешивает и не просчитывает. Если любят, то любят всегда, каждую секунду, независимо от обстоятельств.

В тот вечер я засиделся. Девчонки легли спать, а мы с Надюхой чаевничали на кухне. Тогда-то она мне и поведала, что человек, которого она встретила год назад, погиб в автокатастрофе. Он так и не узнал, что Надя была беременна. А как бы обрадовался! Но почему-то Бог распорядился посвоему. И Сережу забрал и дитя его.

Когда Надя рассказывала мне это, она плакала, горько плакала. Но не так, как нарочито и картинно плачут иные женщины, ожидая, что их будут утешать и жалеть. Я сам тогда еле сдержал слезы.

Честно признаться, я не знаю, в какой момент, но чтото произошло в моем сердце. Я стал по вечерам заходить к ним в гости. Что-то ремонтировал, возился с девчонками, подолгу чаевничал с Надеждой. И однажды я понял, что не могу жить без этой женщины. Я поймал себя на том, что просыпался и засыпал, думая только о ней.

Конечно, я думаю, Надя догадывалась о моих чувствах.

Наконец я решил признаться в любви. Для меня, скрытного молчуна, это было нелегко. Я нашел путь. Я купил открытку и написал: «Я люблю тебя, Надя!» Открытку я ранним утром бросил в ее почтовый ящик и убежал, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть из груди, .

Сейчас я знаю, почему так поступил. Потому что я — трусливейший из мужиков. Я боялся. Чего? Боялся, что вдруг Надежда посмеется над моими чув ствами.

Да, я еще не сказал самого главного, моя Надежда — не просто женщина, которой, как и всем, судьбой предназначено плести бытовые кружева — варить щи, драить кафель в ванной, стирать белье, она работает на телевидении режиссером. Для меня этот мир — едва ли не запредельный. Я, затаив дыхание, расспрашивал ее о работе, а она в ответ смеялась и говорила, что в ней нет ничего особенного. Ремесло — оно везде ремесло. И профессия никоим образом не определяет сущно сти человека. Это она так считала, потому что по природе своей не умела заноситься.

Она обладала дюжиной талантов — писала маслом картины, играла на гитаре, сочиняла стихи.

А кто я был рядом с ней? Рядовая, ничем не примечательная серость.

Видимо, в моей голове постоянно шел этот сравнительный анализ. Это комплексы, корни которых в том моем недолюбленном детстве.

Как я был счастлив, когда Надя сказала мне «Да!». Она откликнулась на мою любовь со всей страстью своей яркой натуры. О! Эти упоительные мгновения нашей близости. Ей-богу, до встречи с этой женщиной я был девственником, несмотря на десять лет моей супружеской жизни. С ней для меня все было впервые. Поцелуи и прикосновения обжигали и встряхивали все клетки моей бренной плоти.

Ах, какое это счастье — обладать любимой женщиной. Я даже не буду пытаться подыскивать слова, потому как, если человек испытал это, он меня поймет, а если нет, то мне остается только пожалеть его.

Но... у меня ведь есть и другая жизнь. Без моей любимой Надюхи. У меня жена, теща и всякие прочие семейные прелести.

Моя Иришка, словно почувствовав что-то, вдруг стала тихой, ласковой, не лезла ни с какими расспросами, больше молчала. Лишь однажды неожиданно посмотрела мне прямо в глаза, вздохнула и с прямотой, свойственной ей, спросила:

— Ну что, влюбился?

— Да! — гордо вскинул я голову и залился краской от корней волос до мизинца на ногах.

— Понятно, — усмехнулась она и вышла из комнаты.

Позже я узнал, что моя благоверная сходила к какой-то гадалке и та напророчила ей:

— Потерпи, дорогая, эта блажь у него пройдет, и никуда он от тебя не денется. Как миленький, будет к тебе прилеплен, а потом ты сама будешь решать, что с ним делать. Ему кажется, что он летает сейчас, но он забыл, как больно будет падать. Твой союзник — только время.

Моя жена решила последовать совету гадалки. Она выжидала и наблюдала.

А я чем дальше, тем больше влюблялся в Надежду. Я ее боготворил, я ею гордился. Дочки ее были для меня ее веточками, поэтому я их любил тоже. Я ведь понимал, как ей больно, если с ними что-нибудь неладно.

Еще я открыл для себя удивительную вещь. Я совершенно не ревновал Надежду. Сильная любовь не допускает таких глупых собственнических вещей. Даже если бы она сказала, что кто-то для нее милее, чем я, я бы согласился. Лишь бы любимой было хорошо.

И зима прошла, и еще одна весна распустилась над городом. Наши нежные свидания проходили днем, когда девчонки были в детских учреждениях. В нашей тайне была своя горькая сладость. Ни одна душа на свете не знала о

нашем счастье.

Так думал я.

Но однажды вечером жена мне сказала как бы невзначай:

— Я сегодня видела твою телережиссершу. Вполне симпатичная женщина. Удивляюсь, что она нашла в тебе...

— Замолчи, — заорал я. Еще не хватало, чтобы кто-то вдруг начал обсуждать мою королеву.

Я заперся в ванной, включил воду и, как глупый пацан, разрыдался. Сам не знаю, то ли от слабости душевной, то ли еще были причины.

После этого случая мы с женой не разговаривали. Хотя ссоры как таковой и не было. Я мечтал переехать к Надюхе. Однажды даже по просил ее.

— Не отпускай меня. Можно я останусь у тебя?

— Э, нет, — отстранилась она. — Я не хочу, чтобы ты выглядел как перебежчик. От одной женки к другой. А я как разлучница. Если не можешь больше там жить, уйди. Поживи один. Отдышись, оглядись. Полетай свободно. А там и решишь...

Не умею я, наверное, как птица, рожденная в клетке, жить в высоком свободном пространстве. Даже мысль о том, что я буду один, была мне страшна.

Вот и продолжал жить на два мира. Барахтался в своих проблемах, как последний болван. И здесь хорошим нужно быть, и там не хотелось никого обижать.

А в свой день рождения я решился.

Мы встретились с Надеждой в Летнем саду. Весь сад был трепетным и нежным. Уже весна вдохнула силы и красоту в деревья и травы, а лето не успело иссушить.

Мы, как и положено тайным любовникам, шли рядом, но не держась за руки, о чем я всегда мечтал. Неожиданно Надя, посмотрев на меня лукаво, сказала:

— Давай встретимся здесь в этот же день и в этот же час через пять лет. Даже если расстанемся. Какими мы будем?

— Лицо ее сияло тихим счастьем женщины, которая не верит, что с любовью расстаются.

— Давай. — Я посмотрел на часы.

Она истолковала это на свой лад. Мы никогда не говорили об этом, но знали, что мне нужно торопиться домой, где нарядная жена и теща сервируют стол и скоро начнут собираться гости. Это был мой юбилей. Тридцать лет. Попробуй открутись от застолья!

У нас с Надюшей было еще немного времени. В уже знакомой кухоньке мы буквально впопыхах подняли по фужеру шампанского. Надежда мне что-то нежно говорила. Я молчал, потом глубоко вздохнул и выпалил фразу, которую готовил уже много дней:

— Надя, эта наша последняя встреча. Я сделал выбор. Я не могу больше жить двойной жизнью. Я ухожу...

— Как? Ты не хочешь меня больше видеть?

— Не хочу, — как можно тверже произнес я, хотя все кричало и стонало внутри меня.

Она замолчала. Губы ее задергались, лицо побледнело. Я представляю, что она, бедняжка, в этот момент чувствовала! Ведь это было так неожиданно.

— Иди!

Я никогда не видел ее такой. Это страшное затишье, как в природе перед грозой. Наверное, она разрыдалась, как только я ушел.

Но я помнил ее слова о нашей будущей встрече через пять лет. И это было моим утешением.

Я не буду рассказывать, как я жил и не жил эти пять лет.

Первые месяцы после моего бегства я, прячась за домами и деревьями, следил за знакомой фигуркой. Я видел, как она спешила к автобусной остановке, как играла в парке с девчонками. Мне требовались невероятные усилия, чтобы не выбежать им навстречу.

А потом перестал приходить.

Но не было дня, чтобы я не думал об этой женщине и о нашем счастливом времени. И еще я ждал. Ждал этого дня.

Утром я побрился тщательнее обычного. Хотел надеть серый костюм и новую рубашку, но в последнюю минуту передумал. Влез в старые джинсы и трикотажный пуловер.

В Летний сад я пришел раньше на полчаса и занял удобную позицию для наблюдения.

Я боялся, что она не придет. Ведь за пять лет многое может измениться. Она могла и замуж выйти, и переехать куда-нибудь в другой город, я ведь уже ничего не знал о ней. Но в глубине души я верил, что она тоже ждала этого дня.

Когда я ее увидел, я думал, что у меня случился сердечный приступ. Сердце вырывалось из грудной клетки, точно птица из клетки. Я задыхался.

Невысокая хрупкая женщина с веточкой сирени в руках. Это она, она — моя единственная и неповторимая любовь. Я знал, почему именно сирень у нее в руке. Мы стали близки, когда город буквально тонул в душистом аромате лиловых соцветий.

Она шла и оглядывалась по сторонам, потом выбрала скамейку у входа и стала пристально вглядываться во всех посетителей.

Сколько времени прошло? Я не сводил восторженного взгляда с ее такого родного лица. Серые глубокие глаза, чуть вздернутый носик, родинка возле верхней губы. Она, может быть, еще помнила мои нежные поцелуи, эта веселая родинка.

Надя поднялась со скамейки, когда стало смеркаться. По ее походке и взгляду, углубленному в себя, я понял, что она уже меня не ждет. И сейчас идет, может быть вспоминая все, что было, и думая, что я ее забыл и что встретил и полюбил другую.

Неправда. Не забыл! И другую не встретил! И с женой мы как будто бы развелись. Разъехались в разные комнаты и живем как соседи. Все наши знакомые и родня — кстати сказать, теща не живет с нами сейчас, считают нас супружеской парой. Но...

Иришка ждет, что я упаду на колени, покаюсь и признаюсь ей в любви. Все это время она ждет.

А я ждал этого дня.

И понял, что не могу подойти к Надежде. Потому что не простил.

Не простил того, что она отпустила меня, поверив неискренним словам, не догнала, не остановила. И потом, позже, ни разу не позвонила.

Не простил этих ужасных пяти лет, которые я проглотил, не разжевывая.

Не простил!