Kак я люблю эти минуты! Еще чуть-чуть, еще немного, и вот оно — сладкое мгновение, долгожданное начало встречи.
Каблучки спешат, ветер путает волосы, стремительный взгляд выхватывает в зеркальной витрине сияющее отражение счастливого силуэта.
«Здравствуй, здравствуй, мой хороший!» Муза проговаривает про себя ласковую фразу, вкусно переворачивая ее, как прозрачную карамельку на языке.
- — Ну, привет, красавица. — Навстречу вскинутому разгоряченному лицу насмешливый взгляд светлых навыкате глаз под тонко выщипанными бровями.
- — Вы мне? — Муза оглянулась. Может быть, за ее спиной есть та, к кому обратилась громкоголосая кудрявая блондинка в ярко-красном пиджаке и такого же тона алых туфлях с большими квадратными каблуками.
— Тебе, тебе. — Женщина прищурилась, поднялась со
скамейки, бесцеремонно оглядела Музу с головы до ног. Ухмыльнулась.
- — Бежала, да? Торопилась на свиданку с полюбовником? А нет его! Тю-тю. А есть я, его законная супруга.
- — С Пашей... — Муза побледнела, — случилось что-нибудь? — Голос дрогнул.
- —
- С Пашей, да ничего! Сидит дома, футбол по телевизору смотрит.
- — Понятно, — тихо протянула Муза, еще ничего не почувствовав и не поняв, — тогда я пошла.
- — Ну уж нет, милка с глазками, — игриво и нахально заявила блондинка. — Раз уж встретились, то и поговорим.
- — О чем? — Темные брови сдвинулись к переносице, обозначив усталые морщинки на лбу.
- — У нас есть тема! — Похоже, блондинка упивалась ситуацией. — И поговорим мы о муже моем, Павле Александровиче Соколове.
- — Влюбилась в него, да? — Блондинка вытащила из кармана пачку сигарет, не спеша закурила, выпустив тяжелое облако дыма. — А что, немудрено. Он мужик видный. Обстиранный, обглаженный, витаминами напичканный.
- — Вы что с ним, думали — я по пояс деревянная?! И ничегошеньки не замечаю?! Не учли вы, что я Пашку как облупленного знаю. Смотрю, стал домой фрукты, конфеты приносить. Ясное дело — краля на стороне появилась. К ней с пустыми руками не пойдешь! А раз в магазин зашел — нужно и домой купить что-нибудь. Хозяйственный, — ехидно хохотнула блондинка. — Только, милка моя, тебе одно яблоко, а в дом килограмм, тебе занюханную шоколадку, а мне коробку конфет. Жена — она и есть жена, и все лучшее в семью. В доме все мозолями, совместными мозолями нажито. И никогда он не оставит свои стены. Подумаешь, — шумно затянулась она, — в койке стал отодвигаться. Ничего, переживем. Пройдет месяц-другой, и как миленький обнимет и благодарно поцелует. Я же ему родней родной. А ты, ты — случайная, залетная птица.
- — Зачем, зачем вы все это мне говорите? — Золотистые глаза Музы потемнели, влажно заблестев.
- — А затем, чтобы зря время не теряла. И отпусти мужика, поняла? — Квадратный каблук яростно вкручивал окурок в землю.
- — Запомни, тебя замуж никто никогда не возьмет. Какая из тебя жена? С тобой лишь возможны сексуальные утехи, да и то ненадолго. Вертихвостки, — плюнула себе под ноги женщина, — отравляете жизнь нам, честным женщинам. Жаль, материться воспитание не позволяет, а то бы сказала тебе, кто ты есть на самом деле. Да и мужики так считают...
Слушать дальше... Муза не выдержала.
— А мне воспитание все позволяет. — Голос истерично задрожал. — Ты, ты курица старая, тля болотная, короста.
Выкрикнула и побежала прочь от размалеванной, нагло ухмыляющейся женщины, от скамейки, на которой в уголке по-детски криво нацарапано: «Я люблю тебя, Муза!»
Ветер шумно и нахально гнался за растрепанной бегуньей. Она задыхалась, прибавляя шаг и боясь, безумно боясь оглянуться и вновь увидеть беспощадные светлые глаза.
- — Стой! Стой! С ума, что ли, съехала, на красный несешься! — Крепкие форменные объятия резко оста новили запыхавшуюся женщину.
- — Как все гадко! Все противно! — Муза оттолкнула человека в шинели, резко развернулась и побрела в другую сторону, еле передвигая ноги.
«Зачем я ее слушала? Зачем позволила говорить о себе, о Паше? Почему не сказала, что он меня любит, а не ее, самодовольную наседку. Надо, надо было сказать, как он умолял остаться на ночь, навсегда. А я, глупая: „Нет-нет, тебя дома ждут. Будут волноваться, ты ведь не предупредил...“»
Дрожала на пороге в тоненьком халате, а потом ревела и обнимала подушку, где был рассыпан запах его русых волос.
Жалела его. «Милый, как же тебе трудно сейчас, ты летишь между двух планет!» Ее, незнакомую женщину-жену. «Ты останешься у меня, и будет несчастна она, а я этого не хочу!»
- — А меня, меня никто не пожалел! — Внутренние рыдания вырвались наружу громким стоном, и слезы потекли, размазывая водостойкую тушь.
- — Я тебя всегда предупреждала, — словно совсем рядом услышала Муза бесстрастный голос матушки. — Люди несовершенны. И в общей массе — серы и скучны. Много и близко общаться с такими — все равно что купаться в болоте.
Матушка... Ангелина Андреевна Лозовская. Миниатюрная брюнетка с бледным лицом и глазами янтарного цвета. Известная в профессиональных кругах пианистка, поражающая всех диапазоном исполнительского мастерства. Крохотные ручки легкими бабочками порхали над клавишами, вызывая образ нервного, капризного Шопена. И эти же хрупкие пальцы страстно и яростно будили клавиши, возвращая из прошлого порывистую душу Рахманинова.
Лозовская активно отказывалась от сольных концертов. Все музыкальные конкурсы иначе как «ярмарки тщеславия» не величала.
«Я не произведения какие-то исполняю, а общаюсь с душами гениальных людей. И как можно оценивать в баллах наш интимный разговор?»
Среди обычных людей — соседей, сослуживцев, других попутчиков в буднях житейских — ярких личностей Ангелина не находила. Поэтому особо ни с кем не общалась.
«Зачем они мне? Зачем я им?»
В сорок лет Ангелина, словно спохватившись, родила ребенка от мужа подруги. Для окружающих так и осталось загадкой, как подобное могло случиться — степенный, мрачноватый дирижер университетского оркестра ответил на страстный призыв чудаковатой пианистки Лозовской.
«Я пришла к Леле и объявила с порога, что буду рожать от Иннокентия».
Леля, сорокапятилетняя пышногрудая виолончелистка, раскатисто захохотала:
- — Попробуй! Только скажу тебе по секрету. Кеша, как перешагнул полтинник, с дамами близко общаться разучился. И уж тебе, Геля, ты не обижайся, вряд ли удастся его разжечь. Ты ведь не любишь мужиков...
- — Не люблю, — искренне согласилась Ангелина и вздохнула.
- — Рожать от Кеши, ну и посмешила! — Леля опять загоготала, как большая гусыня, переваливаясь с ноги на ногу.
- — Не знаю — огорчу тебя или нет, только ты, Лелечка, напрасно смеешься! — Ангелина достала из лакированного портфельчика стопку исписанных листков.
- — Хм, анализ мочи, крови. А это что? «Карта беременной». — Беспечное лицо исказилось. — Ах ты, дрянь! Проститутка! В дом к нам вползла, как змея. Я ее кормила, привечала, а она к моему мужу в постель залезла. — Виолончелистка двинулась на Ангелину угрожающим бюстом.
Дюймовочка-пианистка, обычно бесстрашная, сейчас не на шутку испугалась и, опасаясь за жизнь того, кто тихонько переворачивался внутри, ретировалась в сторону двери.
Спускаясь по ступенькам вниз, она словно отрывала листки своей прошлой жизни. Вот свадьба Иннокентия и Ольги. Рядом с невестой совсем юная, с горящими глазами свидетельница — Ангелина. Ведь именно Геля начала называть свою старшую подругу — Лелей, и потом Ольга стала Лелей для всех.
А вот просторный стол на дачной террасе. Кипит самовар. Леля в цветастом сарафане, Кеша в светлом полотняном костюме и двое сыновей-погодков, смуглых, как негритята, от летнего солнца. Они отчаянно спорят, кто сядет на колени к тете Геле. Она такая хорошенькая, в желтом платьице и с венком из ромашек на черных кудрявых волосах.
А вот четырехлетняя Лерочка, внучка Кеши и Лели, дочь одного из дачных негритят, нажимает розовым пальчиком на клавишу.
— До-о-о! — бархатным меццо-сопрано тянет тетя Геля.
— Ре-е! — спешит дальше детский голосок. «Тварь бесстыжая! Ноги твоей здесь не должно быть. Запомни — никогда!»
Несколько недель подряд университетский оркестр жил разговорами об отношениях дирижера и пианистки. Кто-то удивлялся, кто-то ехидничал, кто-то азартно наблюдал. Ангелине пришлось уйти.
«Меня не волновали пересуды. Музыки не получалось. Скрипки, ударные, клавишные отвлекались от своих партий, пытаясь вникнуть в чужую мелодию, сотканную из взглядов и жестов.
Но ничего не было, по крайней мере в тот момент, когда рождаться должна была Музыка!»
— Вы любили друг друга? — осторожно поинтересовалась Музочка как-то один раз, в свой неустойчивый период проживания перехода из девчушки в девушку.
- — Какую глупость ты можешь предположить! — совершенно искренне возмутилась Ангелина Андреевна. — Огонь любви обжигает души великих личностей. И тогда рождаются музыка, живописные полотна, литература. Уж никак не дети!
- — Я просто почувствовала, что в этом мире должна появиться ты. Выбрала самого породистого, заметь, порядочного и светлого мужчину, увлеченного не копеечной мишурой, а служением искусству. Иннокентий — великолепный дирижер, как он умел чувствовать душу создателя музыки.
Было-то у меня с ним всего две встречи. Одна — основная. А вторая — как контрольный выстрел.
Музочка после такого мамашиного откровения проплакала всю ночь, силясь понять, как в одном человеке одновременно могут уживаться и романтизм, и цинизм, и еще много-много всего.
Две встречи. И одна свеча. Объятья наспех, сгоряча. Заря испуганно метнулась. Упала нелюбви Звезда. И в этот миг моя душа проснулась. Я! Я в этот грустный мир пришла...
Давно Муза уничтожила личные дневники подросткового возраста, а это, выстраданное в ночных слезах, стихотворение врезалось в память, как буквы перочинным ножом на доверчивой, крашенной в зелень скамейке.
А что же с музыкой? Как относилась к ней незаконная дочь неистовой пианистки?
Ответить однозначно невозможно. Так трудно сказать: любит ли человек воздух? Он просто дышит. Сердится, когда воздух едкий, тяжелый, отравленный. Радуется, когда наполнен благоуханием лесных трав или соленой морской влагой.
Живет и дышит.
Так и у Музы с музыкой. С той поры, как она начала осознавать себя в этом мире, усвоила: без музыки жизни не может быть. Мама сидела за инструментом от зари до зари. В короткие передышки успевалось все, на что у других уходила жизнь, — стирка, жарка котлет, чистка ковров.
Еще музыкальное медитирование прерывали девочки и мальчики, которые приносили хрустящие разрисованные бумажки, пытаясь поменять их на мамины звуки.
Музочка дышала атмосферой, сотканной из гамм, аккордов, арпеджио.
Так и росла.
Закончив музыкальную школу, Муза свободно владела инструментом. Но не было у нее мамашиной истовости и азарта, опьянения и почти потери пульса от сонат и дивертисментов.
Именно поэтому поступать в музыкальное училище, консерваторию она отказалась. Дышать музыкой одно дело и совсем другое — служить ей. Для этого особое пламя должно трепетать в душе. Муза выбрала университет, отделение необыкновенно певучего, нежного и трагического итальянского языка.
— Вот и будешь счастливой! — восклицала мать, как цыганка, сверкая глазами. — Сможешь переводить строки великих, а значит, жить рядом с их вдохновенными душами.
Сама Ангелина Андреевна до последнего вздоха хранила верность ее Величеству Музыке. Долгие годы она преподавала в музучилище спецлитературу.
С упоением повествовала о жизни композиторов. Ее версии творчества великих были переполнены неожиданными подробностями. О каждом она говорила как о своем близко знакомом человеке. Голос ее дрожал, глаза влажно блестели.
- — Умер... — Особо отзывчивые студентки переживали утрату так же искренне, как преподавательница.
- — Нет! — Ангелина спешила к инструменту. Какие затейливые, искрометные попурри рождались под сухонькими проворными пальцами. Ни разу за все годы не повторилась Бетховениада или Свиридовниада.
— Браво! — не сдерживали восхищения студенты, собиравшиеся из соседних аудиторий у открытых дверей класса Лозовской.
Семнадцатого октября, блестяще исполнив «Полонезфантазию» обожаемого Шопена, Ангелина Андреевна легла спать и не проснулась.
Унеслась восприимчивая душа за светом кумира.
Горькое и, может быть, не случайное совпадение. Именно в этот осенний день много лет назад в Париже остановилось сердце варшавянина, истерзанного разрывом с любимой женщиной. Ему не было и сорока. «Полонез-фантазия»
— одно из последних творений самобытного романтика с печальными глазами.
После похорон матери Муза убрала подальше все нотные сборники и закрыла крышку рояля. Ей казалось, что навсегда.
В ту пору ей исполнилось двадцать пять лет.
Давно на антресолях пылились университетские учебники, а из души понемногу выветривалась ностальгия по первым дням работы в издательстве, где горстка фанатов занималась переводами неизвестных поэтов знойной страны. Но подобная литература внезапно оказалась невостребованной. Не желали люди слушать голоса великих душ.
Одно за другим исчезали издательства с многолетними традициями и уважаемыми названиями.
Так уж устроен был свет, если несчастья, то обрушиваются они разом.
Буквально через несколько дней после похорон матушки Муза осталась без работы, а значит, и без средств к существованию.
Непрактичная пианистка Лозовская никогда не думала о завтрашнем дне.
«Будет день — и будет музыка...»
И теперь, без мамы и музыки с новым днем, Муза просыпалась с сердечной болью. Хмурая осень, стучавшаяся в окна зябкими дождями, усиливала чувство сиротства и безысходной тоски.
...Он появился в квартире в первое воскресенье ноября. Ввалился огромный, шумный, загорелый с букетом какихто непонятных, экзотических цветов.
- — Хепи бефдэй! — пропел чистым баритоном. Осекся, увидев бледное, осунувшееся лицо Музы.
- — Как же так? — Все большое тело обмякло. — А я прямо из аэропорта. Вот, — виновато посмотрел он на причудливый букет, — итальянец собирал в своем саду. Так и не понял для кого. Ни для жены, ни для мамы. Для любимого педагога...
- — А вы что, телефон отключили? — Растерянный взгляд остановился на старомодном аппарате возле зеркала в прихожей.
— Пришлось, — вздохнула Муза.
Он содрогнулся, представив, сколько раз сегодня пришлось этой зареванной пичуге объяснять по телефону, что празднование юбилея не состоится.
- — Простите... — Он топтался на пороге. — Может быть, вам нужна какая-нибудь помощь?
- — Когда соберетесь с силами, будьте добры, по звоните мне. — Мужчина достал из внутреннего кармана черного плаща золотистую картонку.
«Юрий Сергеевич Нестеров, генеральный директор российско-итальянской фирмы „Санта-Лючия“», — прочитала Муза на визитке, после того как дверь за гостем захлопнулась.
Первого декабря закружились первые снежинки.
«Какая красота», — улыбнулась Муза. Зима пришла точнехонько по расписанию, как фирменный поезд, ведомый дисциплинированным машинистом. Она примеряла возле большого зеркала в прихожей матушкину шубку из каракуля. Чуть-чуть длинновата, да пожалуй, сойдет. Демократичная мода — спасение для рассеянных женщин.
Вот уже месяц Муза Иннокентьевна, послав своему зеркальному двойнику воздушный поцелуй, убегала на работу. Ей, как она считала, безумно повезло. В офисе, светлом, уютном кабинетеке, она изо дня в день прилежно, легко,
при полном отсутствии каких-либо душевных порывов переводила на русский язык техническую документацию, сопровождающую приборы, сотворенные смуглыми руками итальянских рабочих.
Директор, Юрий Сергеевич, бывший ученик матушки, а ныне Музин шеф, держался со всеми сотрудниками на почтительном расстоянии.
В офисе ходили легенды о криминальном прошлом шефа. Внешние признаки «нового русского» — короткая стрижка, тяжелые плечи, немногословность и джип с затемненными стеклами — как нельзя лучше вписывались в невероятные сюжеты.
Только Муза знала, что в прошлых сюжетах шефа были неудачные попытки найти себя в музыке; несколько лет юноша-гитарист упрямо сочинял оркестровые концерты, которые почему-то не вдохновляли ни один музыкальный коллектив. Потом в его жизнь ворвалась сияющей кометой итальянка Сара, студентка, непонятно каким ветром занесенная в северный город для изучения чуждого ее сердцу русского языка. Юра, однажды увидев угольно-черные глаза, влажную улыбку и длинную смуглую шейку в гардеробной капеллы, про все забыв, поспешил за торопливыми каблучками.
Возле общежития для иностранных студентов преследуемая, кокетливо вильнув бедрами, обернулась и, лучезарно улыбнувшись, на ломаном русском прошептала:
— Спасибо. Завтра в пять я свободна...
Она кружила ему голову всю зиму и весну, а в начале лета в аэропорту, так же колдовски сверкая черными глазами и сияя белоснежными зубами, весело прощебетала:
- — Вот и все. Прощай, Россия. Улетаю к любимому Антонио.
- — А я? — пролепетал Юра. В своих мечтах он давно уже представлял Сару женой и матерью трех очаровательных сыновей и готовился осенью, после госэкзаменов в институте, сделать официальное предложение. Одно он не решил, где счастливая семья поселится: то ли в зябком Питере, то ли в знойном Милане.
- — А ты? — Сара звонко засмеялась, пробежала смуглыми пальцами по мужской щеке. — Ты, ты кароший!
— А наша любовь? — Юра не мог прийти в себя.
— Русский секс, — выразительно оттопырила большой палец правой руки Сара. — Во-о! Кароший!
И умчалась на летное поле.
Юра забросил все занятия, волновавшие душу раньше: музыкальные упражнения, стихосложения. Чтобы не сдуреть от тоски, стал захаживать в спортивный зал, где без передыху изгалялся на всех существующнеих тренажерах.
Там-то он и встретил бывшего одноклассника, Серегу Киселева. Незатейливый троечник оптимистично и вкусно проживал свои дни. Пробежав по ступеням торговой лестницы от челнока в Польшу, ларечника на рынке, владельца магазинчика «24 часа», он целеустремленно и ловко скопил капиталец и решил навсегда распрощаться с милыми русскими березками.
— Достало все здесь, бабки имеешь, а жить клево не дают. Бандюги, налоги. Юрка! — вдруг что-то осенило хмельную от послебанного пива голову Киселева, — вот тебя-то мне и не хватало! Понимаешь, я все время один, как волк. Давай вместе, а! — Лицо удачливого бизнесмена вдруг стало таким же растерянно-благодарным, как много лет назад, когда сосед по парте и отличник Пашка решал контрольную и за себя, и за него.
— Давай! — Юрию терять было абсолютно нечего.
Они создали совместную фирму. Единственно, на чем настоял Юрий — партнером по бизнесу должна выступать страна, где живут самые красивые женщины, Италия!
Для школьного тугодума Киселева не существовало неразрешимых задач в жизни. С непринужденной легкостью пройдохи и победителя, отправившись в путешествие «Классическая Италия», он в первом же баре на чужой земле влюбил в себя черноокую Гизеллу, растерявшуюся от мощной страсти русского туриста.
Через несколько месяцев отец Педро, благословляя молодых, укоризненно косился на слишком большой живот невесты.
И фирма «Санта-Лючия» стала набирать обороты.
Неискушенный российский потребитель восхищался утюгами, холодильниками, стиральными агрегатами, собран ными в стране виноградарей.
Незаметно Юрий Сергеевич Нестеров из комплексующего, неуклюжего увальня превратился в респектабельного директора процветающей фирмы.
Муза Иннокентьевна по всем статьям устраивала шефа. Немногословная, не охотница до офисных сабантуев, не строящая глазки особям мужского пола. Последний факт особенно радовал жену, Ольгу Васильевну, даму зрелых лет и патологическую ревнивицу. Она могла ворваться в офис в любое время суток и закричать с порога: «Любимый, как я соскучилась!» От зорких глаз не могла укрыться ни одна новая короткая юбочка. Обладательницы красивых ножек увольнялись без объяснений.
«Отменный вкус — это умение одеваться согласно обстоятельствам», — внушала с детства Музе матушка.
Ветры вседозволенности облетали стороной консервативную Музу. В джинсах она ездила только в лес, в офис являлась в деловом костюме, а откровенных нарядов в Музином гардеробе просто-напросто не было. Откровенничать она не умела ни в каких смыслах.
Свои отношения складывались у Музы с алкоголем. Она панически боялась будоражащих напитков.
«Музочка, пьяные атомы дремлют в тебе. Зацепи их только, и начнется такая реакция, себя не узнаешь. Наверное, я переусердствовала, когда угощала твоего отца перед ночью любви».
В правоте матушкиных слов Муза убеждалась неоднократно. Капля жидкости чуть покрепче кефира превращала тихоню в яростную выступалу.
Алкоголь не затуманивал, как у других, восприятие мира, а обострял все эмоции.
Седьмого марта мужская половина «Санта-Лючии» в обеденный перерыв решила отметить любимый женский день. Отвертеться от пьяной тусовки Музе Иннокентьевне не удалось.
— Как это, цветы получили и бежать! — перегородил дорогу компьютерщик Иванов. — А тост за доблестных рыцарей...
После третьего тоста заговорили, как водится, о женщинах и о любви. Сначала пересказывали газетные байки о браках нынешних звезд эстрады, потом перешли на соседские истории из серии: «Она такая страшная, толстая, а он — красавец, и вот...»
- — А я считаю, нет некрасивых женщин, — громко чавкая майонезным салатом, провозгласил Иванов, — все они милашки, особенно после того, как вкусно выпил, закусил, — плотоядно облизнул он пухлый вишневый рот и бесцеремонно уставился на Музу. — Вот вы, Муза Иннокентьевна, сейчас очень даже привлекательная, как насчет любви? Одобряете?
- — Я одобряю, — подала голос разговорчивая секретарша Ирочка, она отвечала всегда, когда спрашивали у других. — Одобряю, потому что любовь приходит и уходит, а женскому организму мужские гормоны нужны постоянно.
- — Вот и я о том, — отправил в рот кусок колбасы Иванов, — для здоровья полезно.
- — Для здоровья, — засверкала глазами мрачно молчавшая до этого Муза, — для здоровья соки натуральные нужно пить!
— Ну, уж не скажи! — Ирочка сладко потянулась.
— Давайте, бабы, поссорьтесь из-за нас, мужиков. — Иванов разливал по рюмкам коньяк.
- — Что? — Муза брезгливо сморщилась. — Вы ведь не мужчины, в самом благородном смысле, а, а, — мучительно подбиралось какое-нибудь обидное словцо, — плесень, — громко бросила в лицо Иванову.
- — Ну ты, поосторожней! — Иванову подобный накат явно не понравился.
- — А мы не переходили с вами на «ты», — неожиданно поднялась Муза и выплеснула в возмущенную мужскую физиономию остатки шампанского.
- — Ах ты так! — Галантным Иванов был до первого глотка. — Пошли, выйдем поговорим, — обратился к разъяренной женщине тоном забияки-собутыльника.
Фужер шампанского бушевал в маленьком женском теле. Муза готова была в клочья разорвать самодовольную и задиристую рожу. У Иванова, видно, руки чесались тоже. Они двинулись навстречу друг другу, как борцы на ковре.
— Блин, колготки зацепила, — завизжала секретарша, — разбираловку устроили, тоже мне, принципиальные!
Она вскочила, как-то неловко толкнула Музу, та пошатнулась и, чтобы не упасть на пол, плюхнулась на оказавшиеся рядом колени.
Мощные колени принадлежали шефу.
Он крякнул от удивления.
Муза охнула и только хотела произнести: «Простите!» — как вдруг захрустели изящные ножки стула, и шеф, и Муза оказались на полу.
Нелепей картинки не придумаешь!
Огромный мужик восседает у подножия стола, рядом копошится раскоординированная женщина, и над их головами громкий гогот тех, кто наблюдает эту сцену сверху.
Чем дольше и выразительнее звучал смех, тем багровее становилось лицо шефа. Наивные весельчаки забыли о том, что их безудержный смех разогрет алкоголем, а шеф трезв как стеклышко.
Поднявшись и подав руку Музе, Юрий Александрович обвел присутствующих холодным взглядом.
— Господа! Ваши диалоги перешли все границы. С завтрашнего дня все уволены. Вы, Муза Иннокентьевна, — он с участием (все-таки минуты позора пережили вместе!) взглянул в испуганные женские глаза, — уходите в отпуск за свой счет на неделю. А дальше решим, — твердой походкой направился к двери, коротко обернулся,— через десять минут попрошу освободить помещение.
Ушел. В комнате несколько мгновений царила тишина. — Ну ты и сучка, — неожиданно взвизгнула секретарша. —
Чего, спрашивается, заводила мужика, из-за тебя, чокнутой, весь сыр-бор. Вот опять без работы осталась, — завыла она, размазывая тушь по лицу.
- — Как ты меня назвала? — Муза подскочила к Ирочке и влепила пощечину. Это было мерзко, но Муза не владела собой.
- — Ах так! — Ирочка, истинная дочь коммунальных кухонь, вцепилась в черные локоны, уложенные Музой в затейливую ракушку.
Неизвестно, что произошло бы дальше, не вмешайся резко протрезвевший Иванов.
— Успокойтесь, бабы! Уже навыступались. — Он вытолкал
Музу за дверь. — Иди, иди! Протрезвей, ненормальная... Муза шла по весенней ветреной улице и ревела в голос.
— Все равно куда, только подальше от этого мира.
Водитель кивнул. Муза юркнула на переднее сиденье и радостно засмеялась.
- — Ремень набросьте, — попросил водитель тихо и спокойно.
- — Мы поехали, — по-детски захлопала Муза в ладошки. — Знаете, — неожиданно повернулась она к мужскому профилю, — я вас люблю.
Он усмехнулся:
- — Выпили много?
- — Фужер шампанского.
- — А чем продолжали?
- — Пьяной дракой.
Он присвистнул и внимательно посмотрел на раскрасневшееся лицо, растрепанные волосы пассажирки.
- — Интересно, какой же повод для столь бурного выяснения?
- — Любовь!
- — Ну тогда прощается все!
- — Она же у меня клок волос выдрала, — капризно пожаловалась Муза. — Болит, — потрогала волнистую прядь с той стороны, где приложилась крепкой рукой проворная секретарша.
- — Кто? — Муза засмеялась. Легкий смешок потянул за собой еще один, второй, третий и вдруг вылился продолжительный приступ смеха. Муза хохотала, гоготала, хихикала.
Судороги сводили гортань.
Муза махала руками, как дирижер, а остановить этот внезапный ураган смеха не могла.
Водитель резко нажал на тормозную педаль, машину тряхнуло, и Муза мгновенно замолчала.
Растерянно оглянулась, поморгала глазами, словно не понимая, где она. Атомы спиртного вылетели в открытое окно вместе с душераздирающим смехом. И совершенно трезвая Муза ужаснулась!
Как она могла сесть в машину незнакомого мужчины, куда он ее везет?
— Простите, — вцепилась она в рукав мужской куртки, — притормозите у ближайшей станции метро, и сколько я вам должна, мы ведь, по-видимому, давно катаемся?
- — Вы чего-то испугались? — удивился он столь внезапной перемене в настроении пассажирки. — А в любви признавались! — лукаво улыбнулся и по-мальчишески подмигнул.
- — Неужели мы так и расстанемся? — Он помог ей выйти. — А как нужно? Серые мужские глаза потемнели.
- — Можно я вас поцелую? Муза не успела сказать ни да, ни нет, что там сказать, никакой конкретной мысли не мелькнуло в голове. Твердые, чуть шершавые, теплые губы мужчины прикоснулись к ее щеке.
- — Завтра в это же время я подъеду сюда! Кто это сказал? Он, приятный незнакомец? Или ей почудилось?
- — Муза Иннокентьевна, сегодняшний инцидент крайне неприятен для меня, если возможно, простите, грешного.
- — Ах да, извините, забыл представиться. Вас беспокоит сотрудник фирмы «Санта-Лючия», Иванов Кирилл Викторович.
- — Да, Муза Иннокентьевна, горячие мы люди. Дров наломали. А все алкоголь проклятый. У вас ведь с шефом какие-то давние связи, не могли бы вы походатайствовать. Я ведь за весь коллектив прошу.
— А что случилось?
- — Как что? — Иванов аж задохнулся от подобного беспамятства. — Шеф всех уволил, — произнес ледяным голосом.
- — Да вы что, в самом деле были так пьяны?! — Иванов начинал психовать. — Вот вас-то, несмотря ни на что, — выделил ехидно, — почему-то оставил.
— Действительно почему? — Муза не лукавила.
Все, что случилось в офисе, казалось бесконечно далеким, и, как ни странно, в тех событиях участвовала другая женщина. Не Муза.
«Завтра, в это же время!» В этом голосе жила музыка, которая завораживала. Боже! А сколько времени-то было?
— Иванов! — закричала Муза заполошно в трубку. — Иванов, миленький, выручайте, в котором часу вы набирали номер моего телефона?
— Что-о-о?
- — Я вас прошу уточнить время вашего телефонного звонка. Мне необходимо. Понимаете? Жизненно необходимо... — добавила приглушенно-взволнованным голосом.
- — Знаешь, — скажет ей Паша на следующий день, — хочешь верь мне или не верь, но с той минуты, как ты только очутилась в моей машине, в мире что-то произошло. Понимаешь, словно я влетел в солнечный поток. Все краски стали ярче, звуки чище. А сегодняшний день тянулся так долго. Как я ждал этого вечера, если бы ты не вышла к подъезду, я бы обошел все квартиры...
Муза, потрясенная, молчала.
Он держал ее руки в своих ладонях, пристально смотрел в растерянное лицо. Зрачки серых глаз были расширены, как после вкапывания атропина.
Лето и осень они гуляли, как школьники, крепко взявшись за руки. В дождь прятались в машине.
— Наш уютный маленький домик! — восклицал он. Включал магнитолу и угощал Музу то румяным яблоком, то необычной конфетиной: «Для тебя выбирал!»
Муза, неискушенная в любовных романах, трудно привыкала к себе новой. Благодаря ощущению светлого праздника внутри, который превращал рутинное дело в удовольствие, серый день словно бы расцвечивал все вокруг радужным разноцветьем и всех наделял самыми лучшими человеческими качествами.
Близки они стали в декабре, в канун Нового года. За окном безудержно летели крупные снежинки.
От снегопада в комнате было светло и торжественно.
В какое-то мгновение Павел растерялся, он никак не ожидал, что до него у двадцатипятилетней барышни не было ни одного мужчины.
- — Как же так? Что же ты не сказала?
- — А что бы изменилось?
- — Что? — Он задумался. — Наверное, я был бы нежнее.
- — Разве возможно еще нежнее? — улыбалась про себя Муза, ласково откликаясь на его поцелуи, легкие чмоканья, которыми он осыпал ее маленькое, хрупкое тело.
- — Никогда я не был таким счастливым!
- — А десять лет с женой?
- — Я как будто бы не жил или не так, жил совсем другой человек. Скажи мне: «Да, согласна!» — и я останусь с тобой навсегда.
— Наверное, так нельзя. Тебя ведь дома ждут, волнуются...
Он соглашался и медленно собирался.
Уходил.
Уходил к другой женщине.
Муза даже не пыталась представлять ее, потому что от этих мыслей так больно и горько сжималось сердце, казалось, еще мгновение — и оно не выдержит, разорвется. Муза, проглотив непрошеную слезу вместе со снотворными таблетками, погружалась в дремучую пропасть сна. И наступало утро.
- — Я ужасно соскучился. Когда я наконец смогу обнять мою желанную, любимую малышку, — счастливо докладывал Паша в телефонную трубку.
- — Как всегда в то же время, — радостно выдыхала она в ответ, пряча от сослуживцев горящие глаза.
В офисе все успокоилось. Шеф отменил решение об увольнении. Сотрудники работали с удвоенной энергией и практически не общались друг с другом, словно опасаясь какого-нибудь нечаянного инцидента.
И вот последняя встреча.
Ведь утром звонил он. Почему пришла эта женщина в красном пиджаке?
Муза наконец зашла в свой дом.
Не плакалось, не думалось, ничего не хотелось.
Она медленно опустилась посреди комнаты на ковер, ощущая себя никому не нужной тряпичной, изношенной куклой.
Из оцепенения вывел ее резкий хлопок. Ветер рванул форточку, нагло ворвавшись в темную комнату.
Объятья наспех, сгоряча Упала нелюбви звезда...
Из каких уголков памяти выползли эти отчаянно грустные строки? «Упала нелюбви звезда...»
Весь следующий день Муза не вставала с дивана. Болело и ныло все тело.
Жить не хотелось.
«Но он должен прийти!» — трепетал в душе огонек надежды. С каждым уходящим мгновением огонек слабел. А когда прошли сутки, он вдруг растаял, обидно, жалобно, как беззвучная снежинка на ладони.
— Все! Все! — истошно вопила Муза, сунув голову под ледяную струю душа.
После второй отчаянной ночи, одуревшая от снотворных таблеток, бледная, с темными подглазьями, на негнущихся ногах, приплелась на автобусную остановку.
«Надо ехать на работу!» — долбил в голове чей-то противный голосок. — Надо!»
Звуки движущейся улицы, скрип тормозов, шорох шин больно возвращали в недалекое и такое недостижимое прошлое «наш маленький уютный домик».
«Господи! Неужели?!» Она не поверила глазам. Синий «жигуленок» со знакомым лобовым стеклом, паутинка трещинок сбоку, притормозил рядом.
— Куда подвезти, красавица? — распахнула переднюю дверь женщина в красном пиджаке. — Паш, возьмем пассажирку?
Он посмотрел на Музу глазами затравленного зверя.
И Муза поняла все: он отказался от нее, от их любви, от всего-всего, что связывало их.
А муж и жена одна сатана.
И они вместе. И все законно, и порядочно.
«Я не жил до тебя. А если вдруг кто-то разлучит меня с
тобой, то у меня одна дорога — в монастырь». — «Так ведь не шутят». — «А я серьезно». «Паша, ты ли это говорил?» — хотела спросить Муза у серых родных глаз. Он опустил голову, как будто что-то искал внизу, под подошвами.
- — Пожалуй, нам не по пути! — Муза и сама не поняла, она ли это выдавила из себя.
- — А жаль, — ехидно-лицемерно протянула блондинка и сверкнула глазами нагло, победоносно. — Живи, — милостиво разрешила, и было в самодовольном лице столько же брезгливости и презрения, как три дня назад, когда оно шипело: «Тебя замуж никто не берет, кому ты нужна».
И именно этот женский надменный взгляд сумасшедшей искоркой ворвался в мрак Музиной души.
Безумная искра превратилась в сокрушительное пламя.
Страстный огонь сжигал все, что еще минуту назад составляло прежнюю, чудаковатую, наивную, серьезную Музу.
Неправда, что человек меняется постепенно, другим он может стать в одно мгновение.
Предают, убивают или милуют в считанные секунды.
Синий «жигуленок» давно растаял в потоке машин. Несколько автобусов хлопнули дверями.
Суетились и спешили куда-то люди.
Муза стояла не шелохнувшись, словно боялась помешать
таинственному процессу внутри.
— Тетенька, — дернул за рукав Музиного плаща карапуз лет семи, — добавьте пятьдесят копеек, на мороженое не хватает.
- — Держи. — Муза вытряхнула из кармана горсть разномастных монеток.
- — Не-е, — растерялся пацан, — так много мне не надо.
- — Да бери, чего уж...
- — Ладно, — согласился карапуз, как будто понял, что зачем-то это нужно самой Музе — отдать и не пожалеть. — Вы хорошая, — благодарно просиял беззубым ртом. И Муза улыбнулась в детское простодушное личико.
«Никуда я не поеду», — решила в это мгновение, развернулась и пошла прочь от остановки.
Вернувшись домой, распахнула окна, переоделась в тренировочный костюм и затеяла грандиозную уборку.
Мыла, скоблила, стирала. Жестко, отчаянно, долго.
«Жива, жива», — твердила про себя. Вечером, часов в де
вять, в дверь позвонили.
- — Муза, это я, Паша.
- — И что?
- — Открой, пожалуйста, дверь, объясниться нужно.
- — Извини, я занята. Через полчаса он позвонил по телефону.
- — Я понимаю, что ты обиделась, — начал без предисловий. — Но попробуй меня понять, мне очень тяжело.
- — Да-да, сочувствую, — тусклым голосом прервала Муза. — Не мучайся, живи спокойно. Сначала ты от меня отказался. А теперь я уже отказалась. — И положила трубку.
В эту ночь заснула она мгновенно. Закрыла глаза — и словно нырнула в темную воду, могучая река понесла ее, как невесомую щепочку. И так сладко и надежно было в сильных водах.
Из сонного забытья вывел телефонный звонок.
- — Муза Иннокентьевна, шеф интересуется, что случилось? — Противно-звонкий голос секретарши напомнил о далекой, забытой жизни. — Вас нет на работе несколько дней, вы заболели?
- — Здорова как полнокровная лошадь! — нахально заявила Муза. Ирочка замолчала. Она явно не узнавала по разъяренному голосу всегда сдержанную, но «себе на уме» переводчицу. — Ирина Павловна, — хохотнула Муза. — Не сомневайтесь, это я, Муза Иннокентьевна. А на работе не была, так я увольняюсь. Надоело... — Еще минуту назад ничего подобного не было у Музы в голове.
- — Да? — глупо переспросила Ирочка. — А что шефу передать?
- — Спасибо и тысячу поцелуев, если уж так хочется служить передаточным устройством, — положила аккуратненько трубку.
Свежая, отмытая накануне, квартира радовалась ясными красками.
Муза с удовольствием походила из угла в угол, с наслаждением вдыхая родные запахи.
Подошла к роялю, откинула лакированную крышку.
Сколько времени она не садилась за инструмент?
Год, два, десять?
Осторожно тронула клавиши. Пальцы помнили так много мелодий: вальсы, мазурки, сонаты.
Но чего-то особенного просила душа.
Муза полистала матушкины нотные листки, любовно переплетенные в своеобразные альбомы.
Шопен. Нашла «Полонез-фантазию».
Начала наигрывать, все больше увлекаясь потрясающими богатством настроений, эмоциональной свободой, оригинальностью гармонического языка полонеза, который композитор сочинял, будучи уже неизлечимо больным. Туберкулез пожирал его тело, а разрыв с любимой женщиной сжигал душу. Но ведь музыкальная фантазия— да еще какая! — родилась... И гениям, и простым людям небеса даруют необыкновенные силы. Только распорядиться бы ими...
Неожиданно в музыкальный ряд ворвалась трель дверного звонка. Муза оторвала пальцы от клавиш, с возмущением вздохнула: мешают. Мешают жить в унисон с великой душой. Интонация, как и сама мысль, как будто принадлежали не ей, а старшей Лозовской.
— Кто там?
— Муза Иннокентьевна, — кашлянул шеф за закрытой дверью. Щелкнул замок. — Простите. — Юрий Сергеевич смутился. — Вы, я вижу, не в форме.
- — Почему же, в самой, что ни на есть, отличной форме. — Муза выгнула спинку. Трикотажная пижама натянулась на крепких небольших грудях. — За музыкой недосуг было переодеваться, а потом, разве одежда определяет состояние души?
- — Понимаю. Тогда вдвойне простите, что по тревожил. Секретарь сообщила, что вы приболели, а возникла необходимость в срочном оформлении документов на партию нового товара. — Шеф расстегнул «молнию» кожаной папки. — Вот проезжал мимо. Отчего-то он невероятно смущался.
- — Как срочно требуется перевод? — Муза с легкой улыбкой смотрела на покрасневшего Юрия Сергеевича, и внезапно ее осенило, что волнуется и смущается не он, респектабельный, преуспевающий директор, а тот увлекающийся юноша, который приходил к Лозовской-старшей на уроки по композиции. Так уж устроена память человеческая, в обстоятельствах и интерьере давних дней откуда-то из глубин нашей души выписывает образ, живший в прошлом.
- — Что вы спросили? Как срочно? — У него и голос стал моложе. — Если можно, то к завтрашнему вечеру, — почти попросил. Муза взвесила на руке стопку листков, присвистнула.
- — Ладно, постараюсь. Но хочу предупредить вас, этой мой последний заказ. Я увольняюсь.
— Интересно, — с удивлением посмотрел шеф на Музу.
Поразили его не сама фраза, а голос и тон. Только сейчас он почувствовал: перед ним стояла другая женщина. Та, которую он знал раньше, была робкая, то вспыхивающая румянцем, то впадающая в бледность, какая-то угловатонепредсказуемая.
А эта — уверенная, дерзкая и чертовски привлекательная.
— Извините, но кофе предлагать не собираюсь, у меня много дел,— заявила нахально незнакомка.
— Спасибо, я и не хотел. Будьте здоровы, — осторожно
прикрыл дверь шеф. Муза вернулась к инструменту.
Временами трещал телефон, кто-то звонил в дверь.
- — Меня нет здесь! — неизвестно кому крикнула она в пространство. И улетела, растворившись в гармонии звуков...
- — Понятно, дружочек! — подмигнула умной машине и выдернула шнур из розетки. — Вот ты и умер. По крайней мере для меня.
В офис прибыла нарядная, душистая. Пожалела впервые, что не умеет болтать о пустяках. А хотелось поделиться забавным эпизодом сегодняшнего дня.
Оказывается, когда человек играет, а не живет по-настоящему, ему нужны зрители. Вот и Муза не выдержала.
- — Представляете, Ирочка, — обратилась к секретарше, которая с каменным лицом поприветствовала переводчицу. После той печально знаменитой тусовки никто особенно не хотел общаться с сумасшедшей, так Музу называли за глаза. — Представляете, остановила тачку. За рулем такой чможистый мужичонка. Ну едем, болтаем о том о сем. И вдруг я ему как бабахну: «Давай трахнемся!»
- — Ну?! А он? — Ирочка вмиг забыла о своей пресловутой сдержанности.
- — Он? — Муза, закинув голову, засмеялась. — Он заблеял: «Я ведь за рулем, давай после шести в тупичок закатим». А я ему: «Жены не боишься?» А он: «Жена не стенка, отодвинем чуть-чуть».
— Все они такие! — Ирочка негодовала.
Очередной кавалер изменил ей с закадычной подружкой. Тема мужской неверности саднила Ирочкино сердце.
— Вот-вот. — Музе нравилось, что слушательница отреагировала, и с воодушевлением продолжила: — Когда он слюни пустил, я ему язык показала, нахально заявила: «Запомни, „чуть-чуть“ ни одну женщину не устраивает!»
В эту минуту в приемную вошел шеф и замер на пороге, увидев Музу Иннокентьевну, которая высунула язык и вихляла бедрами перед секретаршей.
— Зайдите ко мне, — произнес он сухо. — Маскарад какой-то, — с неодобрением взглянул на Ирочку.
Она занервничала: опять попалась из-за этой чокнутой переводчицы. От расстройства начала выдвигать ящики стола. А Муза, словно ничего не заметила, шепнула:
— Потом дорасскажу! Но Ирочка уже отвернулась.
- — Перевела досрочно, — затараторила Муза в кабинете шефа. — Но, — прижала она страницы текста к груди, словно дразнила: захочу и не отдам, — но просьба, расчет сейчас.
- — Не-а, — кокетливо повертела головой, уловив в голосе начальника нотки мужской заинтересованности.
- — А если не секрет, Муза Иннокентьевна, куда же вы уходите? — обратился мягко и нежно, так интересует судьба женщины, которая нравится.
— Ухожу? А к себе самой! Он поднял брови. Нет, ей-богу, в ней что-то есть. Отчего ему раньше казалось, что этой худосочной мышке далеко до старшей Лозовской, которую обожали все студенты. А вот смотри-ка, мышка в какую кошечку превратилась!
- — А платить тоже сами себе будете? — как можно обольстительнее улыбнулся.
- — Ну, Юрий Сергеевич, не вы ли всегда утверждали, что самый нетактичный вопрос — вопрос о зарплате. «Интимная тема» — так считают в Италии. Не правда ли?
- — Да, — вздохнул он. Кошечка-то своенравная! — А вы, как и Ангелина Андреевна, музицируете? — попробовал зайти с другой стороны.
- — Музицирую, но не так, как Ангелина Андреевна, а как Муза Иннокентьевна и никто другой. — Глаза сверкнули янтарным пламенем.
- — Я вот думаю, — барабанил мужчина пальцами по полированной поверхности стола, — раз мы теперь не работаем вместе, может быть, вечером я могу пригласить вас поужинать? Муза Иннокентьевна усмехнулась, тряхнула волнистой шевелюрой и бесцеремонно, уставившись на обручальное кольцо, пожурила.
- —Ай, ай, Юрий Сергеевич! Так на вас не похоже. Вы всегда слыли порядочным семьянином. Жена! — воскликнула восторженно, словно упругий мяч подкинула к потолку.
Зазвонил телефон, Муза Иннокентьевна вышла, положив переводы на массивный стол.
Через полчаса она уходила из офиса с зарплатой и документами на компьютер. Шеф великодушно подарил умную машину. Когда Муза в ответ на этот неожиданный поворот замахала руками: «Он не нужен в моей будущей жизни. Да и вообще, дорогие подарки обязывают», — шеф успокоил:
- — Компьютеры устаревают очень быстро, так что у вас почти старый хлам.
- — Тогда ладно, — согласилась Муза, даже расстроившись, что стала обладательницей утильсырья. Весенняя улица не радовала, не возбуждала. Отчего-то Муза чувствовала тягучую усталость.
Небольшая сумочка через плечо, заполненная купюрами, не давала ощущения счастья, того слепящего радостного фонтана, который заливал все существо, много лет назад, когда она, девочкой, принесла в дом похожую сумочку, полную жестких и багряных листьев, и завопила с порога: «Мама, мы такие богатые! Смотри, сколько у меня золота!»
Домой не хотелось.
Что-то давило изнутри, и какая-то мысль не давала покоя, она жужжала рядом, а поймать ее было невозможно.
До самого вечера Муза каталась в метро. Пристально вглядывалась в лица пассажиров. Ее не интересовали мужчины. Притягивали женские силуэты; вчитываясь в лица блондинок, брюнеток, Муза пыталась в чужих жизненных повестях найти ответы на свои смутные мысли.
Какая яркая женщина! Волосы смоляные, губы, как маки, пылают, взгляд точно фейерверком расцвечен. Кто ее целует? И что она шепчет в ответ милому?
А что случилось у рыженькой?
Глаза этой женщины-подростка как намокшие незабудки.
Друг, любовник, муж?
Муза перевела взгляд на правую руку. Изящное колечко почти сливалось с золотистой конопушистой кожей.
Жена...
Что это за класс такой особый? Муза не знала. И не было подсказки из генетической памяти. Три женских поколения Лозовских грустно-непонятным образом миновали этот социальный отсек.
Глядя на обручальные кольца пассажирок, Муза наконец поймала назойливую мысль, которая юркой змейкой мелькала за всеми событиями последних дней.
Все женщины делятся на жен и не жен. Почему одних замуж берут, а другие — умницы, красавицы —маются в одиночестве?
Дома Муза откопала старую записную книжку, и начала обзванивать тех, кто давно выпал из круга даже мало-мальского общения по причине замужества.
- — О, Муза! — завопила Ленка, бывшая одноклассница. — Ты так кстати позвонила. Мы с мужем отгадываем кроссворд. Скажи-ка, французский композитор, автор оперы «Африканка».
- — Подходит, — радостно сообщила Ленка. — Слушай, а ты чего к нам не заходишь? А у нас, между прочим, в субботу — событие. Стасику — тридцатник. Так что ждем в пять.
— Спасибо, Лена, подумаю. Муза положила трубку. Странно, они не общались с Ленкой лет десять. А бывшая одноклассница абсолютно не удивилась звонку, более того, она разговаривала так, будто вчера они, две школьницы, на переменке обсуждали красивого старшеклассника Витю.
Позже Муза поймет, что замужество — черта, за которой начинается другое государство со своими законами, обычаями, языком. И как эмигрант помнит, а самое главное, пытается сохранить в памяти все, что было до переезда, так и женщина ностальгирует по своему девичеству, помня все и всех.
В субботу Муза начала собираться на юбилей. Давненько она так тщательно не наряжалась и не причесывалась. Ей хотелось быть неотразимой, и она уже знала для кого. Коварный план соблазнения бурлил в самом глубоком и темном течении женской души.
— А, это та легендарная подруга моей жены с необычным именем! — распахнул объятия Стасик, розовый, как пупс, с уже наметившимся брюшком и блестящими залысинами. — Муза, Музочка! Вот это имя. Не крикнешь: «Музка, ко мне!» Ленка, ты не ревнуешь?
— А иди ты, у меня еще не все салаты на столе.
Ленка, похудевшая, какая-то подсушенная, как ромашка в гербарии, торопливо чмокнула школьную подругу.
- — Молодец, что пришла, хоть будет с кем парой слов о молодости перекинуться.
- А пока я на кухню понеслась...
- — Да я о том же! — звонко щелкнул он подтяжками, подхватив резиновые лямки выгнутыми пальцами. — Проходи, проходи!
В комнате на цветастом диване сидели две женщины. С первого беглого взгляда очень разные — одна полная крашеная блондинка в ярко-голубой шелковой блузке, другая худощавая брюнетка в бежевом брючном костюме, но по тому, как они представились новой гостье, по макияжу, по прическам вдруг обнаруживалась их похожесть друг на друга.
Так время метит людей одного поколения.
- — Бабоньки, — потирая руки, воскликнул Стасик, — а не пропустить ли нам по чуть-чуть за знакомство.
- — Не прилично без хозяйки, — вяло возразила блондинка. Но рюмку взяла.
- —Ага, без нас, — вернулись с балконного перекура мужья и с удовольствием начали пристраиваться к столу.
Но дверной звонок унес Стасика встречать новых гостей.
И только где-то через полчаса началась трапеза.
Муза, чтобы не искушать свои спящие «алкогольные атомы», пила сок. Само по себе застолье ее не интересовало вовсе. А вот пирующие, особенно гостьи, волновали; так, наверное, будоражат исследователя его подопытные материалы.
Наконец Муза выбрала жертву для эксперимента. Невысокая, широкобедрая женщина с самодовольными глазами и улыбкой умудренной особы. О чем бы ни зашла речь за столом, она обязательно встревала со словами: «А вот мы с мужем, а вот „мой“, ну я своего-то Вовку знаю как облупленного».
«Вот и посмотрим, как ты его знаешь! Собственница!» В Музе поднималась горькая обида, с привкусом недоумения. В висках застучало так же, как при встрече с той, другой женой, в красном пиджаке.
Когда обязательная программа застолья с дежурными тостами перешла в произвольную и начались разбредания на перекуры, пересуды и прочие передыхи, Муза, улучив удобную минутку, как бы невзначай оказалась рядом с Вовой.
- — Выпьем каждый за свое, — тихо предложила, подняв свой бокал с виноградным соком.
- — А у нас с мужем тайн нету. Как это, за свое? — возмутилась законная супружница.
- — Тогда выпьем без тоста, — еле скрывая раздражение, улыбнулась Муза. Пили, ели и говорили о погоде, об обменах и прочей ерунде, не волнующей на самом деле никого.
Когда наконец жене-собственнице приспичило покинуть банкетную комнату, Муза, не теряя ни секунды, под столом своей туфелькой нашла башмак Вовы, а рукой стремительно пронеслась по брюкам, нажав на Вовино мужское достоинство.
Вова чуть не подавился, гулко закашлялся.
— Ой, простите! — опустила ресницы Муза. — Не знаю, что произошло. Я безумно вас хочу.
Вова не мог вымолвить ни слова. Какая странная женщина! Весь вечер сидела тихоней, а вот подиж ты, какая страсть.
- — Танцуем! — закричала изрядно поддатая Ленка. Вова взял Музу за руку. Они медленно передвигались под горько-грустный голос Джо Дассена.
- — Вы не сердитесь на меня? — Муза невинной девочкой вскинула лицо. — Я так всегда, когда на меня обрушивается чувство, становлюсь неуправляемой.
Она сильными музыкальными пальцами пробежалась по мужской спине.
— Где я могу встретиться с вами, страстная незнакомка? — прохрипел Вова в женское ушко.
- — Завтра позвоните. — Муза три раза повторила цифры своего телефонного номера.
После танца она расположилась в другом конце стола, постоянно ловя на себе тяжелые взгляды Вовы. Его супружница ничего не замечала и по-прежнему щебетала: «А вот мы, а вот мой...»
«Твой, твой», — вторила Муза про себя.
Ушла она рано. Никто ее не провожал. Пьяное веселье было в самом зените.
Дома перед зеркалом, расстегивая «молнию» на блестящем платье и выскальзывая из него, грустно усмехнулась: «Змея, меняющая кожу». Но угрызений совести не почувствовала («чужое хочу взять!»), как и радости («победила ведь!»), лишь усталость растекалась по всем клеткам, так изнемогает в гримерной актриса после неинтересной роли в скучном спектакле.
Утром, после десяти, затрезвонил телефон.
- — Страстная моя незнакомка, я готов припасть к твоим ногам!
- — Прямо сейчас, что ли? — еще не успела войти в роль роковой женщины сонная Муза.
- — Я всю ночь не мог уснуть, мечтая о встрече...
- — Вы шутите или серьезно?
- — Какие могут быть шутки? Слушаю адрес, где проживает самая прекрасная из женщин. Что принести моей киске?
- — Что подскажет сердце. — Муза нажала на кнопку отключения. Вот это дела! Признаться, она была не готова к такой скоропалительности развития ею же придуманного сюжета.
Неужели случайная встреча так легко может разрушить крепкую семейную крепость? Разве все мужики такие? А как бы поступил Паша в подобной ситуации?
Она вспомнила его нежные и требовательные руки и чуть не заплакала. Где он?
Он рядом с другой, у которой громкий обвиняющий голос: «Такие, как ты, отравляют жизнь нам, честным женщинам...»
В дверь позвонили.
«И буду отравлять!» — прошептала Муза в серые глаза блондинки в красном пиджаке, в самодовольную усмешку другой жены-собственницы и своему собственному нахально-задиристому отражению в зеркале.
Вова был суетлив, многословен, у него были ужасно слюнявый рот и неприятный запах от всего тела.
Когда он ушел, Муза отмачивалась в ванне целый час. Потом выбросила в мусоропровод его букет — три дохленькие гвоздики — и вафельный торт, который не переносила с детства.
Вова звонил несколько дней и напрашивался в гости.
- — Но ты ведь не женишься на мне? — прокурорским тоном однажды спросила Муза.
- — Нет, — откровенно признался Вова. — Я женитьбой сыт. Хватит.
— Ну и пока! Больше он не звонил. «Одна жена — еще не победа!» — съехидничал чей-то голос, когда Муза стала листать старую записную книжку.
— Алло? Муза, это ты? — И раскручивался новый гостевой вечер. Удивительно, но поводов для застольных встреч было предостаточно: то крестины, то дни рождения, то отъезд тещи.
Не с этих ли многолюдных тусовок начинается бегство супругов друг от друга?
На миловидную, изящную музыкантшу чужие мужья охотно «клевали».
Причем ничего нового Муза не изобретала: те же нахально откровенные прикосновения и томный шепоток: «Как я хочу...»
Откликались все — зануды и обаятельные трепачи, вальяжные красавцы и тихие скромники.
Как ненавидела Муза этих самцов.
«Зайка... Лапонька... Киска...»
После каждой встречи она с остервенением кипятила простыни, просиживала в парилке по несколько часов, с брезгливостью воспринимая свое собственное тело.
В победном ликовании фанфар она слышала скорбные ноты похоронного марша. А может быть, переусердствовал абсолютный слух дочери талантливой музыкантши?
Мужские звонки «Давай увидимся, я так соскучился!» ничего не меняли в мрачной тональности грешной мести.
Второй раз Муза не встретилась ни с одним чужим мужем. Отрезала все по той же, отработанной схеме: «Ты ведь жениться на мне не собираешься!»
Простейшая, как мышеловка, фраза срабатывала моментально.
Поклонники так же внезапно исчезали, как и появлялись.
«Запомни, не может быть на земле любви. Есть похоть. А это как аппетит до обеда. Наелся и не хочется до ужина...»
Матушка так считала или Муза начинала подобными категориями воспринимать отношения между мужчиной и женщиной?!
В гости ее стали приглашать все реже и реже. Каким-то образом информация о ее связях просочилась в дружные ряды законных жен.
Даже одноклассница Ленка, когда Муза позвонила ей в очередной раз, язвительно поинтересовалась: «Уж не собралась ли ты завести ребеночка от моего мужа? Пример-то есть с кого брать...»
Гадина! Помнила ведь, как много лет назад Муза доверила ей тайну своего появления на свет белый, «упала нелюбви звезда...».
Нелюбовь к себе, к мужчинам, к их женам переполняла все клетки души и тела. Даже весна, яркая, дружная, не в силах была справиться с Музиным недугом.
Седьмого марта в универсаме, бродя мимо полок со снедью, она еще отчаяннее ощутила свою отрезанность от мира, где чтятся традиции соединившихся на земле людей. Оголтелые мужики суетливо наполняли корзины продуктами, громко обменивались рецептами приготовления блюд, составления букетов.
Приближался ураган завтрашнего женского дня. Мужская команда дружно готовилась к его встрече.
Муза могла рассчитывать только на дежурные поздравления учеников, которые с недавнего времени стали приходить к ней на муззанятия.
— Мадемуазель, кто поможет донести до дверей столь тяжелую ношу? — остановился рядом с Музой невысокий крепыш с седым ежиком волос. Интеллигентное лицо чуть тронуто золотистым загаром. Горнолыжник или любитель солярия? — Готов подбросить милую даму на машине.
«Если цвет машины синий, как у Паши, то соглашусь», — подумала Муза, спускаясь по ступенькам.
Белоснежные «Жигули» сияли, как счастливая невеста. Муза, обреченно-горько вздохнув — где она, женская логика? — села на заднее сиденье.
- — Какая короткая дорога, — искренне досадовал Олег, помогая Музе выйти из машины, — придется увеличить ее искусственно.
- — Никаких возражений быть не должно! — скомандовал немного растерявшейся женщине. — Накрываем на стол и начинаем отмечать завтрашний праздник. Досрочно, авансом, как угодно! Главное, что внезапно и вдвоем.
- — Да я как-то не совсем готова. — Муза ничего не соображала. В последнее время она сама придумывала и руководила обстоятельствами, а тут... незнакомый мужик творит что хочет!
- — Ну, готовься! — засмеялся Олег. — Я пойду пожарю мяса. Страсть как хочется есть... «Ну и сноровка!» — подивилась Муза. Гость управлялся на чужой кухне как у себя дома. Наконец общими стараниями соорудили вполне симпатичный праздничный стол. Разлили по фужерам шампанское.
- — Ну, хозяйка, за то, чтобы ты действительно была музой для мужских сердец!
Хорошо бы прибавить строку, где-нибудь.
Шампанское колючим ежиком завертелось в Музиной голове. И хмельная Муза начала с финала. С той роковой фразы, отрезвляющей самых пылких поклонников:
- — Слушай, а ведь ты не женишься на мне? На какую-то долю секунды Олег замер.
- — А что, это для тебя главный вопрос?
- — Да, — честно призналась Муза.
И без утайки рассказала про Пашу: «До тебя жил словно под наркозом». Про его жену: «Кому ты нужна? Тебя замуж не возьмут». Про романы с женатиками: «Ничего подобного я не чувствовал раньше...»
Олег слушал, не перебивал, потягивая винцо.
- — Вот такая я, нелюбимая. — Больно, ох как больно произнести это вслух.
- — Да, серьезное дело! — Глаза Олега смеялись. — А хочешь, я тебе отвечу за всех мужиков, думаю, я кое-что понимаю в этом деле... Муза кивнула.
- — Ты ведь не веришь и презираешь семейную жизнь! Разве будешь мужику трусы стирать, рубахи гладить, студень варить.
- — А будешь из-за него, окаянного, переживать, когда он накануне нажрался, а утром с похмелья голову поднять не может, а ты его должна кефиром или рассолом отпаивать?
- — А горшок чистить, когда у него, обжоры этакого, желудок расстроится?
- — Прекрати, меня сейчас вырвет, — замахала руками Муза. Олег засмеялся.
- — Вот это и чувствуют в тебе мужики. — Он поднял фужер, полюбовался теплым, янтарным цветом с танцующими, искрящимися звездочками. — А жена — это не просто женщина. Это часть дома. Про детей без родителей и без дома говорят — сироты и беспризорники. Холостяки — это тоже сироты и беспризорники. Запомни, мужчина так устроен: в детстве он прилеплен душой и телом к матери, а потом к жене.
- — А как же любовь? — робко поинтересовалась Муза, вспомнив, как нежилась под лучами Пашиных слов: «Не встретил бы тебя и не узнал бы, как могу любить...»
- — Девочка моя, любовь — это чувство, которое трансформируется. Оно видоизменяется, как все в природе: весна, зима, а какое знойное бабье лето бывает! Поверь мне, все мужики женятся по любви. Иное дело, что у каждой любви свое понимание, а потом влюбленность, страсть переходят во что-то более основательное. Когда день ото дня переплетаются дыхания, желания, мысли, дела и заботы. Все вместе, все пополам...
- — Роднее родной, — грустно произнесла Муза.
- — Что ты сказала?
— Да так, поняла чего, что раньше не понималось, — и заплакала.
— Ты что, малышка? — Олег растерялся.
Муза проглотила слезы вместе с мускатным ароматом вина.
- — Ну раз ты такой умный, посоветуй, мне-то как дальше быть?
- — А никак, не мудрить, не лукавить, а просто жить, ни на кого не обижаясь, не злясь, и уже тем более не мстить. Мы же все замечательные — и бабы, и мужики, — притянул он женщину к себе. — Ну что, музыкантша, коварная искусительница, любовным утехам придаваться будем?
- —Ни за что! — капризно надула губы Муза. — Тем более ты не женишься на мне.
— Никогда! — подхватил ее категоричный тон Олег. — У меня своя жена замечательная! — Он властно захватил ее губы, взял на руки и, как ни брыкалась, ни отбивалась женщина, отнес в спальню.
Олег, сам того не ведая, поставил точку в любовных похождениях Музы Иннокентьевны.
Она, казалось, навсегда вышла из круга, где переплетаются мужские и женские руки.
Весна — трудное время для мертвой души. Капель раздражает, солнечные зайчики слепят глаза. И кругом грязь. Как ее много!
*Муза перестала общаться с композиторами по системе своей матушки. Не хотелось, и все. Гаммы и простенькие пьесы приходящих учеников не в счет.
Приближалось лето.
- — Муза Иннокентьевна! — ворвалась к ней однажды мамаша самого бестолкового ученика, белобрысого Ванечки. — У меня для вас грандиозное предложение. Поедем на все лето в лагерь для подростков. Мой муж — начальником, я заместителем, а вы — музруководителем.
- — И что же я буду делать? — вяло, без какого-либо интереса, спросила Муза.
- — Как что? — Азартная родительница сияла. — Образовывать ребят по музыкальной части. — У меня и практики подобной нет.
- — Ерунда. Будете на музчасе рассказывать о композиторах, о произведениях. А главное — с утра до вечера на свежем воздухе, и деньжата при всем при этом какие-никакие будут. Летом же у вас ученики все разъедутся...
- — И то верно... — Муза поймала взглядом в окне белоснежное роскошное облако, такие обычно плывут над лугами с сочной, зеленой травой.
- — И не сомневайтесь, — достала из сумочки несколько купюр Ванечкина мамаша, — вот это за уроки с сынулей, он тоже с нами будет, а это список необходимых вещей.
- — Да я бы сообразила. — Муза с недоумением прочитала первые пункты списка: панама, мазь от комаров, мыло.
- — Вы женщина рассеянная, как все творческие люди, вот я и соорганизовала немножко.
- — Значит, так, через три дня мы заезжаем за вами. Воспитательный десант забрасывается за неделю до начала смены.
В конце мая Муза, закрыв форточку, плотно закрутив водопроводные краны, вышла из своей уютной берложки.
Она стояла во дворе, в голубом полотняном костюмчике, обтягивающем ладную фигурку, с собранными в высокий пучок волосами и в светлых туфельках без каблука, в руках чемодан.
Ни дать ни взять, девочка на пороге новой жизни.
- — Какая хорошенькая! — проворковал длинный, худой, как гвоздь, человек, представившийся Геннадием Петровичем, водителем Самого.
- — Директор, страшный, злой, больше всего на свете ненавидит миловидных женщин, похожих на вас.
- — А может, мне тогда не ехать? — замедлила шаги Муза.
- — Он женат, так что не опасно.
«Да уж, знал бы ты, какие волокиты женатики», — подумала про себя Муза.
- — Геннадий, — выглянула из красной «Нивы» белобрысая родительница, Муза до сих пор не знала ее имени, — что-то вы еле ногами передвигаете, чемодан, что ли, тяжелый, у нас еще много мест, куда заехать нужно.
- — А мы, Лариса Анатольевна, шли и мило беседовали, а вы так бесцеремонно ворвались в наш интим. — Человек-гвоздь помог Музе разместиться в машине, сел за руль, широко улыбнулся, как артист Урбанский. — Ну, что, дамы, вперед! Навстречу знойному лету и беспокойным лагерным денечкам. По дороге останавливались возле хозяйственных магазинов.
- — Вот список, — протягивала Лариса водителю листочки, исписанные крупным круглым почерком, — только живенько, языком не цепляйся с девушками.
- — Это уж как судьба распорядится. Ревнует, — подмигнул Музе. Загрузив багажник коробками с красками, клеем, обоями почти доверху, улыбчивый водитель наклонился к белобрысой Ларисе.
- — Еще один список — и кого-то придется высадить из машины, — куснул розовое женское ушко. — Как говорится, баба с возу, кобыле легче.
- — Как же, размечтался! — Ларису нисколько не удивил ласковый мужской жест. — Давай жми сильней на педаль, — ущипнула водителя за бедро.
«Они любовники, — мрачно отметила про себя Муза. — А как же муж-директор? Впрочем, мне-то какое дело?»
А настроение отчего-то испортилось. Со дна души поднималась волна брезгливой унылости, напомнив те мгновения, когда Муза кипятила простыни после ухода своих женатых поклонников.
- — Что-то наша пассажирка загрустила. Вы бы, Лариса Анатольевна, рассказали чего веселого. — Водитель в зеркальце нашел бледное Музино лицо и ободряюще улыбнулся.
- — Да, — оживилась белокурая, — во-первых, подкрепитесь, — протянула краснобокое яблоко, — а во-вторых, я вам вот что скажу, рядом с вами будет работать мой дальний-дальний родственник. Леха, Алексей. Он музыкант от Бога. Но... — она совсем развернулась к Музе, — слепой. В детстве химичил с пацанами в сарае, после взрыва без глаз остался. Зимой у родственников живет, на свадьбах, юбилеях играет. От приглашений отбоя нет...
- — Да, баянист он классный! — искренне поддакнул водитель.
- — А летом все в поле, какие гулянья? Вот мы и придумали с Геннадием Петровичем для него дело.
- — Познакомимся, — коротко кивнула головой Муза, совершенно не загоревшись идеей сотрудничества с сельским баянистом.
- — Может, и близко познакомитесь! — Лариса с нежной участливостью смотрела на Музу. — Он мужик хороший...
- — Ладно сводничать-то, — щелкнул водитель по вздернутому женскому носику.
- — Люди взрослые, сами разберутся.
- — А иногда помочь нужно. Не все же такие нахальные, как некоторые. — Она с нескрываемой любовью смотрела на четкий мужской профиль...
- — Поживем, увидим. — Музе вдруг стало удивительно хорошо рядом с этой парой, излучающей друг на друга солнечный свет.
Счастье, как и несчастье, заразительно.
«Все-таки хорошо, что я поехала!» С удовольствием Муза вглядывалась в рощицы, окутанные зеленым маревом первых листьев.
— Вы окно приоткройте, почувствуйте ветер, — посоветовал водитель.
«Удивительный человек, — благодарно улыбнулась Муза, — как улавливает настроение других».
Встречный ветер приятно ворошил волосы, упруго трогал губы, отчего они расплывались в непроизвольной улыбке, волновал ароматом разнотравья и вселял в душу надежду на что-то светлое, радостное впереди.
- — Неужели приехали? — Муза огорчилась, когда машина притормозила у смешного деревенского заборчика.
- — Да, — приглушила голос Лариса, — пройдем незаметно через маленькую комнатку, а то загоношатся: «Начальство приехало!»
— А где начальство? — удивленно оглянулась Муза.
Человек-гвоздь обтер руки ветошью, протянул крепкую ладонь:
— Евдокимов, директор, он же по совместительству водитель, экспедитор, снабженец и любящий муж этой своенравной женщины.
— Да... — округлились глаза у Музы, — а я-то думала...
Не могла она вслух произнести, что недавний опыт общения с мужчинами настроил мышление только на негативное восприятие семейных пар.
- — Будем работать вместе! — лучезарно улыбнулся он, словно догадался, какие мысли бродили в женской голове. — Не все так плохо, как иногда кажется! Верно я говорю, Лариса Анатольевна?
- — Все-все, хватит философствовать, — энергичная Лариса разгружала багажник.
Несколько дней подряд воспитательский состав драил деревянные домики, выбивал зимнюю пыль из матрасов и одеял, чистил территорию.
Муза легко вписывалась в веселую гвардию работающих женщин. Ей нравилось с этими простыми тетками, не ведавшими, кто автор оперы «Африканка» и чем бекар отличается от бемоля, обсуждать старые кинофильмы, ре цепты солений и всех мужиков, попадающих в поле зрения.
— Девки, готовься — идет наш красавчик. Маша, Маша, грудь вперед, — вопила запыхавшаяся повариха Оксана. — Муза, ножки приоткрой.
На тропинке показывался мужской силуэт. Седой беззубый Николай, пастух из соседней деревни, нанятый в лагерь ночным сторожем, трубно сморкался.
— Девки, кто целоваться будет?
- — Мы не умеем, Коля, — складывала губки бантиком Оксана. — Мы же еще маленькие...
- — Ну ладно, подрастете, научу! — серьезно отвечал Николай и важно, походкой первого парня на деревне, удалялся.
- — А вот и музыкант приехал, Музка, твой жених, беги подмывайся, — откровенная Оксанка не признавала экивоков в разговорах.
— Глупостей я не люблю. — Невысокий чернявый человек в темных очках выстукивал тростью себе дорогу.
Остановился напротив группки женщин.
Муза поежилась, ей казалось, что слепой видит всех и
каждую насквозь.
- — Ну, которая из вас Муза Иннокентьевна, пойдем репетировать. Кесарю — кесарево, Богу — богово.
- — Увы! Каждый должен заниматься своим делом, — попыталась объяснить Муза, неохотно стягивая рабочие рукавицы. Физическая работа под хохоток, под теплый ветерок так успокаивала и лечила душу, что за ниматься чем-то другим было уже страшно. Муза не желала возвращаться к себе прежней, унылой и гадкой.
- — Браво, Алексей! — искренне восхитилась, похлопав слепого по плечу. — Вам бы инструмент получше, и большие залы аплодировали бы вам.
- — А нафига мне это нужно! Платят хорошо, кормят сытно, особливо на свадьбах.
- — Да, каждому свое... — Муза не стала развивать эту тему, вспомнив, как относилась к показательным выступлениям блистательная пианистка Лозовская. «Кому-то нужны звезды на мундиры, кому-то в душе, а кому-то в кошельке».
Первого июня лес огласился гиканьем и воплями. Подростки, как щенки, одуревшие от свободы и свежего воздуха, резвились на зеленой территории лагеря. Мрачный Леха, заложив в уши огромные ватные шарики, сидел на скамейке и ворчал:
— Когда он их угомонит?
- — Кто он-то? — Муза, наполовину высунувшись из окна своей деревянной каморки, с любопытством наблюдала за гибкими мальчишескими, будто накачанными изнутри, телами-мячиками. Веселая энергия кувыркала их, подбрасывала на деревья, толкала в потасовки.
- — Да он, — вытянул из уха клок ваты Леха, — начальник, Ларискин супружник. Он пацанов в путяге в кулаке держит.
- — Хороший человек легок на помине, — улыбнулась Муза, заметив на тропинке долговязую фигуру. Нравился ей этот мужчина. Ясный, открытый, как солнечный день. Женское чутье подсказывало, что как любовник Геннадий необыкновенно хорош. Но... знала, никогда у нее ничего не получилось бы с ним: Геннадий с его нежной и терпеливой любовью к жене был как бы на другом полюсе с теми женатиками, которые прыгали к Музе в постель. Думала, уводила мужиков, а получилось, как шальной ветер сбивает с яблони плоды с червоточиной, так и к ее ногам падало гнилье.
- — Ну, орлы, экзамены сдали, теперь будем трудиться. И отдыхать, конечно. — Голос начальника, спокойный, без натуги, хотелось слушать. — Наш распорядок такой... И замелькали лагерные денечки. Музина работа начиналась где-то после пяти, а днем, когда мальчишки трудились в соседнем хозяйстве, она помогала женщинам на кухне, в прачечной.
- — Сегодня мы будем знакомиться с творчеством Людвига ван Бетховена, — начинала свой рассказ Муза, старалась, как маменька, припомнить интересные нюансы из биографии, конфликты, переплести все жизненные мгновения музыкой.
Леха щедро иллюстрировал примерами...
Утомленные за день, парни выдерживали не более часа подобных занятий.
— Дядь Леша, хватит Бетховена играть, давай что-нибудь из «Кино».
— Напой, — требовал Леша. И потом часа два кряду они пели самые разные песни.
Размеренная жизнь на свежем воздухе успокоила Музину
душу. Все переживания растаяли в городском пейзаже, многое казалось нелепым и как будто не с ней случившимся.
Первое время, ложась спать, она испытывала дискомфорт от соседства с Лехой. Его каморка через фанерную перегородку и отсутствие щеколды на собственной двери внушали противный страх: а вдруг слепой начнет приставать.
Но однажды она услышала, как Леха в ответ на шуточку поварихи Оксаны: «Ешь ты, Алексей, справно, а вот как все остальное делаешь?»
— А никак, — будничным голосом парировал Леха. — Я через трубочку мочусь, хочешь продемонстрирую.
— Нет. — Даже тертая Оксана не ожидала такой патологически бестактной откровенности. — Бесполый, это жутко, — тихо пробормотала и уже больше никогда не подходила к слепому музыканту.
Зато Муза теперь ничего не опасалась. Спала крепко, без сновидений.
Вот и в этот июльский вечер она крикнула в стенку, за которой кряхтел слепой: «Спокойной ночи, Леша!» И почти мгновенно отключилась.
Проснулась внезапно, почувствовав, как кто-то приподнял ее одеяло, и тут же проворные руки схватили обнаженную грудь, хрупкое тело навалилось на нее. Мальчишка был голым.
- — С ума сошел? — завопила Муза, пытаясь скинуть нахала. Он неумелыми губами пытался поймать ее влажный рот.
- — Иннокентьевна, ты кричала? — закашлял за стеной Леха.
— Да приснилось что-то, — сдерживая прерывистое дыхание, крикнула Муза.
Койка отчаянно скрипела...
Он выпрыгнул через открытое окно.
Муза не могла заснуть. Вспоминая горячие руки, гибкое тело, она испытывала будоражащее волнение. Утром, как только автобус увез ребят на совхозные работы, зашла в канцелярию и попросила у Ларисы личные дела парней.
Для вида поизучала первые попавшиеся бланки, сделала какие-то пометки в блокноте. И вот он. Руки задрожали. С маленькой фотографии таращил светлые глазенки вихрастый паренек.
«Вадим Ильюшкин. 17 лет. Рост 175, вес 69 кг. Мать — Ильюшкина Вера Вадимовна, инженер. Отец — разведены». Вот и все, что узнала о своем юном ночном любов нике.
- — Если вам, Муза Иннокентьевна, нужны какие-нибудь подробности о ребятах, поинтересуйтесь у Гены. Он про каждого целую повесть расскажет, — заглянула через плечо в Музины записи Лариса.
- — Да-да, спасибо! — Муза испугалась, что Лариса услышит стук ее волнующегося сердца.
Вечером, издалека уловив тарахтенье подъезжающего автобуса, Муза выбежала из комнаты и, спрятавшись за углом дощатого сарайчика, с нежным смятением и волнением, бушующем в каждой клеточке тела, стала ждать, когда с подножки спрыгнет ее юный насильник.
Две ночи она спала и не спала, ловя себя на том, что постоянно прислушивается к шорохам за окном.
На третий день не выдержала, подошла на ужине к нему и тихо сказала: «Зайди ко мне!»
Он вспыхнул, даже загар не мог скрыть огня стыдливого румянца. Его друг, кудрявый разбитной Валерка, нахально уставился на Музу.
— Что, понравилось? Муза резко развернулась и выбежала из столовой. Минут через двадцать он тихонько поскребся в дверь ее
летней светелки.
— Ну? — спросила она шепотом. — Что скажешь?
— Я, я, — опустил он голову, — я проиграл Валерке в карты. А он условие поставил, чтобы я Музку, то есть вас, — глубоко вздохнул, словно нырнул, Вадик, — вас трахнул, — закончил еле слышно.
- — И что?
- — Я сказал, что ничего не вышло. Слепой помешал.
Он еще ниже опустил голову. На тонкой шейке золотился нежный пушок.
— Милый, хороший... — Муза не могла больше сдерживаться. — Иди ко мне. Они упоительно целовались. Стеснительные мальчишеские руки робко ласкали отзывчивое женское тело.
Следующий день Муза пролетала на крыльях. Все, что ее просто радовало раньше: цветы, зелень, небо, теперь радовало во сто крат сильнее. Вечером на занятиях она, сияющая, румяная, стояла перед пацанами и вдохновенно повествовала о Петре Ильиче Чайковском.
Леша проникновенно наигрывал «Осеннюю песнь», фрагменты из «Лебединого озера».
Муза каждой клеткой соскучившегося тела чувствовала горячий взгляд Вадика. Ей хотелось скорее очутиться в его ломких объятиях, в облаке запаха его кожи, солнечно-горячей и землянично-душистой.
Леха отыграл пронзительные прощальные аккорды.
— Вопросы есть? — тряхнула головой, словно вплывая из тайного чуда в действительность вечера.
Поднял руку наглый Валерка и, состроив невинно-младенческую рожу, спросил:
— А правда, что он того, голубым был? Муза поморщилась и вздохнула.
— Он любил. Страстно, горько, на грани между небом и землей. Разве не это мы чувствуем в его прон зительно грустной музыке. А кого он любил, разве так важно? Любите, не закрывайте свои сердца от этого благородного чувства. — Она блестящими глазами обвела притихших парней. — Вы ведь будущие мужчины.
Ее мужчина, с облупленным носом и в коротких шортиках, ждал, как и она, приближения звездной ночи.
Ночью они почти не разговаривали, боясь разбудить храпящего за стенкой Леху.
Так обжигающе нежно и пылко не любил Музу ни один взрослый мужик.
Когда Вадик проворной тенью исчезал в оконном проеме, она шептала: «Милый, красивый, любимый... Мой, мой, мой...»
Август подкрался незаметно. И хотя первые, нечаянные листья еще казались ненастоящими, выглядывая как золотые монетки среди зелени — увы! — Лето подходило к концу. И ни один человек на земле не мог изменить эту неумолимую смену времен.
Лагерь готовился к отъезду: упаковывались вещи, оформлялась документация, составлялись отчеты.
В один из последних вечеров в комнату Музы без стука вошел Леша, громко откашлялся.
- — Иннокентьевна, я вот что хочу сказать. Хорошо мы с тобой поработали. Интерес был. Да только расстроила ты меня, вот уж не думал, что ты такая же потаскуха, как и все бабье.
- — Думаешь, я не слышал, как сопляк к тебе по ночам шастал? У слепых слух как у собак. Я твоего хахалька с первого шепотка запомнил.
Музе показалось, что в голосе Леши дрожит обида.
— Алексей! — Муза подошла к слепому, взяла за руку. — Прости, если я доставила тебе неудобства... Но ты так честно храпел. А я, понимаешь, сама не ведаю, что со мной произошло. Влюбилась!
Леша отдернул свою маленькую сморщенную руку.
— Я вот о чем хочу потолковать, — причмокнул он мокрыми губами, — ты ведь не хочешь, чтобы я все рассказал Геннадию? Он мужик крутой и за своих пацанов хоть мужику, хоть бабе голову свернет. Своих-то детей у него не будет, он ведь рентгеном на подлодке порченный, вот чужих и тетешит. Ваньку зачем-то приютили, жил бы в детдоме...
У Музы задергался левый глаз, а зазвеневшая кровь, казалось, разорвет сердце. Вид слепого обезображенного лица Музе стал невыносим.
— Не хочу я тебя слушать! Леша скрипнул зубами, растянул губы в темную нитку.
- — Нет, ты уж дослушай. Если не хочешь, чтобы я кому-то про ваши шашни рассказал, завтра в день получки отдашь мне все свои деньги.
- — Интересно... — Муза отшатнулась от слепого. Как это она раньше не чувствовала — отвратительный запах окружал все его бесформенное тело. — Интересно, и давно ты это придумал?
- — Недавно, — признался он чистосердечно, — а как придумал, так сразу легче стало. А то ведь измучился весь.
- — А от чего мучился-то? — брезгливо-насмешливо спросила Муза.
- — Я ведь по-настоящему думал — ты особенная баба, музыку уважаешь, языком зря не трескаешь, а ты обыкновенная сучка с течкой.
- — Ну-ну, поосторожнее в выражениях! — Муза не на шутку начала заводиться. «Урод бесполый», — чуть не слетело с языка, еле сдержалась, больно закусив нижнюю губу. Ох уж, деликатность интеллигенции! — Иди! Отдам я тебе деньги. Интересно мы с тобой поработали! Кажется, ты с этого начал...
...Через три дня она нежилась в горячей душистой ванне. «Боже мой, какая я счастливая», — улыбнулась, погружаясь в сверкающую разноцветными искорками, пышную пену.
«Как хорошо! Как я люблю этот мир; эту тихую осень за окном, этот свет от торшера, этот дивный вечер. — Она, закутавшись в махровый халат, с мокрыми блестящими прядями волос, с жарким румянцем после ванны, умиротворенная, заваривала на кухне травяной чай. Запах лугов и леса нежно щекотал ноздри. — А самое главное, как я люблю моего славного, нежного мальчишку».
Он влетел через полчаса. Запыхавшийся, красный.
- — Всю дорогу бежал, так соскучился, — прильнул нетерпеливыми губами к женской шейке. Он обцеловал ее лицо, волосы, руки. Потом чуть-чуть отстранился.
- — Знаешь, я надумал так: вот отслужу в армии и мы поженимся.
— Ты что, мне предложение делаешь? — Муза зажмурилась, словно глаза не выдерживали сияния.
— А то? — произнес он солидно. — Я слов на ветер не
бросаю. Худыми мальчишескими руками прижал ее к себе всю.
— Ну пойдем, пойдем скорее, где тут у тебя постель... Он приходил внезапно. Утром, днем, вечером.
— Сбежал! — кричал с порога. — Зачем мне занятия, какие-то тусовки, когда есть ты... И лучше никого нет на белом свете!
Когда Вадика не было рядом, Муза счастливо мечтала. Мечтала о том, что раньше презирала. Как она будет стирать вещички, пропахшие родным по?том, стряпать, чтобы он причмокивал губами: «Ну и вкуснотища!» Злиться на соседа с бесконечным ремонтом: «Не стучи, как дятел, мой милый спит!»
А эту октябрьскую субботу они решили провести целый день вместе — съездить в Павловск: «Я покажу тебе мои заветные уголки!» Муза лукаво под мигивала. Потом был запланирован фортепианный вечер в капелле: «Ты непременно полюбишь этот волшебный мир звуков!» А потом будут вкусновкусно ужинать! «И свечи зажжем! Лишь бы вместе!»
Но в субботу Музу разбудил не будильник, а звонок в дверь: «Странно! Для Вадика рановато, кого это принесло?»
На пороге стояла медноволосая, высокая и прямая, как жердь, женщина.
- — Доброе утро, Муза Иннокентьевна, — совсем не подоброму поприветствовало бледное вытянутое лицо.
- — Разрешите войти. Я, Вера Вадимовна, мама Вадика Ильюшкина.
- — Да? — растерялась Муза. — Очень приятно. Проходите, проходите.
Вера Вадимовна огляделась в прихожей, молча сняла плащ, коричневые туфли.
- — Тапочки можно? Прошла в комнату.
- — Неплохо живете. На инструменте играете?
— Бывает! — Муза смущалась, как школьница перед строгой учительницей.
Вера Вадимовна села на краешек стула, расправив темную юбку-плиссе, несколько минут молчала, склонив голову на одно плечо, как ворона.
Внимательный взгляд небольших темных глаз скользил по Музе сверху вниз и в обратном направлении.
— Так вот вы какая!
- — Какая? — Муза уже чувствовала, что ничего хорошего от этого визита не будет.
- — Меня не интересует, какая вы, Муза Иннокентьевна, — зазвенел напряженный женский голос. — Меня до глубины души возмущает ваше поведение! Как вы могли, взрослая женщина, совратить мальчишку? Мне позвонил Алексей Алексеевич, и я, знаете ли, не поверила, пока сама не проследовала за моим мальчиком.
- — А кто такой Алексей Алексеевич? — Музу начинал бить озноб.
- — Как кто? Ваш коллега, баянист из лагеря, — уточнила гостья брезгливо-презрительным голосом. По тону было ясно, что занятия музыкой серьезным делом Вера Вадимовна не считает.
«Леша, Леша! И деньги взял, и напакостил. Неужели он и Гене с Ларисой рассказал?» Сдавило виски.
— Я уже провела профилактическую беседу с сыном. — Вера
Вадимовна в упор смотрела на побледневшее лицо Музы. Как безжалостны порой женщины друг к другу!
- — Объяснила ему, что первый сексуальный опыт ошибочно принимается за любовь. А впереди у него жизнь и встречи с девушками. С честными, хорошими девушками, а не с одинокими перезрелыми женщинами, которые не могут замуж выйти.
- — Да-да, вы правы, — тихо произнесла Муза, чувствуя, как на глаза наплывает фиолетовая пелена.
- — Вы хоть сами понимаете, — картинно взмахнула руками женщина, — ему семнадцать, а вам, простите, тридцать, наверное, есть.
Она шла в квартиру развратницы и готовилась к схватке. А здесь — никакого сопротивления...
— Я вас по-матерински прошу, — неожиданно голос Веры Вадимовны стал мягче, и в нем где-то далеко слышались жалобно-просительные нотки. — У него ведь есть я. Зачем ему, спрашивается, вторая мама.
— Как вы сказали? Мама?
Муза с трудом проглотила отвратительно-горькую слюну. Откуда ее, противной, так много берется?
- — Ой, простите... — Зажав ладошкой рот, бросилась к туалету. Склонившись над унитазом, отчаянно мотала головой. Казалась, все ее внутренности выворачиваются на изнанку.
- — Ах вот даже как? — Рыжеволосая гостья бесцеремонно заглянула в незапертую дверь. — У вас уже и токсикоз?! Ну, милочка, — от возмущения голос стал визгливым, — к этому безобразию нас с мальчиком не примажете. Бесстыжая нахалка, свои грехи моим сыном прикрыть решила. — Вера Вадимовна засеменила в прихожую, схватила коричневый бесформенный плащ.
- — Найду, найду управу!
- — Уйдите, а? — жалобно попросила Муза. Лицо ее, мокрое, красное, с темными от размазанной туши кругами вокруг глаз, выражало столько страдания, ужаса и боли, что воинствующая мамаша отшатнулась.
— Ну и ну! — Хлопнула дверью. Почти на четвереньках Муза добралась до дивана. Тошно! Ее то знобило, то бросало в жар. Какие-то обрывочные видения мучили, вызывая тягучее
головокружение. Она плакала, тихонько скуля, как обиженная собака. Наконец за окном замаячило утро. Через силу Муза оделась и вышла на улицу. Город проснулся и набирал добрый дневной ритм. Громыхали трамваи, дворники с ожесточением мели тротуары, злясь на ветер, который игриво ворошил и разбрасывал шуршащие золотые листья.
— К гинекологу, платный кабинет, в кассу, пожалуйста. — Регистраторша, темноволосая усатая женщина, равнодушно что-то начиркала на бумажке.
— Мне так плохо. — Музе необходимо было хоть кому-то
пожаловаться. Глаза усатой просияли.
- — А мне-то как плохо. Говорят, магнитная буря сегодня. Вот все страдаем.
- — Что? — с возмущением переспросила регистраторша, недовольная, что перестали обсуждать интересную ей тему.
- — Я про гинеколога спрашиваю.
- — Кабинет номер семь, Януль Леонид Васильевич.
Леонид Васильевич, высокий седоусый весельчак, шутковал:
— Ну, Музель, поздравляю. Настоящая беременность.
- — А что, бывает другая? — Муза до этого мгновения еще надеялась, что все обойдется.
- — Бывает и ложная, в учебниках такое отмечено, правда, в моей практике не встречалось. — Доктор тщательно мыл руки.
- — И что теперь делать? — Муза с отчаяньем и надеждой заглянула в мужские глаза, так смотрит парашютист-новичок в простор небес, делая первый шаг в звенящее пространство.
- — Как что? Рожать, — буднично констатировал доктор.
- — А я не готова...
— Ну, дорогая Музель, — заглянул он в карту-анкету, — в вашем возрасте можно быть и порешительнее.
— При чем здесь возраст. — Слезы подступили к глазам.
- — А при том, что может так случиться, это первый и последний шанс. Знали бы вы, сколько женщин у меня от бесплодия лечатся. Вот вам слезы… — вздохнул он.
- — Ну родится у меня кто-нибудь и не сможет быть счастливым.
- — Это почему же? — искренне возмутился доктор-оптимист. Подошел к окну, улыбнулся. — Вон осень какая славная, грибами в лесу пахнет. А первый снег выпадет, не успеем оглянуться, уже елку наряжать пора. Красота!
— Ребенка должны ждать и любить два человека... — Муза рассуждала не для доктора, а как бы пыталась убедить в чем-то себя. — А иначе вырастет он слабым. И всегда ктото третий будет определять его судьбу.
— Ну, это вы в какие-то философские дебри уходите, — заторопился седоусый, вероятно вспомнив, что практикует он как гинеколог, а не как психотерапевт. — У вас есть еще время, чтобы подумать или одуматься, — сказал жестко Музе на прощание.
...В больничной палате стояло семь кроватей. Две пустовали. С одной стороны, рядом с Музой, лежала седая женщина. Смачно плюхая пузырь со льдом на живот, она ворчала:
- — Вот угораздило же на старости лет... Внук уже в школу ходит.
- — Значит, муж хороший, — подавала голос соседка слева. — У меня вон ничего не держится.
- — И то верно, Бог подарил мне хорошего мужа, — ласково улыбалась в потолок седая. — Тридцать лет с Ванюшей душа в душу живем. Он и сейчас уговаривал: «Давай родим...»
- — Козлы они все! — Угловатая брюнетка опять пошла курить в туалет. — Хоть старые, хоть молодые. Наплевать им на бабьи мучения.
Две девочки — сколько ж им лет? — оживленно шептались, рассказывая друг другу о страстных романах.
Музу никто ни о чем не спрашивал. Она плыла в женском море разговоров. Вроде и присутствуя в зябкой палате, и в то же время куда-то далеко улетая на зыбких облаках.
Выписывали на следующее утро, до завтрака. — Экономят на всем, — злилась желтолицая брюнетка, — каши им жалко.
- — А зачем нас кормить-то, — грустно заметила седая. Она, видимо, горевала, что решилась не дать вспыхнуть новой жизни. Мы просто грешницы, — сказала и засмущалась.
- — Светик! — Огромный детина, коротко стриженный, в спортивном костюме, шагнул навстречу одной из молодых шепотушек, протянул букет пестрых георгинов.
- — Ну не козлы ли. — Желтолицая брюнетка, видимо, не привыкла держать злость в себе. — Баба с аборта, а он с цветами!
Ее уже никто не слушал.
Женщины разошлись, не попрощавшись. Зачем продолжать знакомство, которое случилось в грустных обстоятельствах.
Муза очень хотела домой, чтобы спрятаться под теплое одеяло, заснуть, на мгновение обманув себя, что ничего страшного не случилось.
Она хорошо помнила, что кошелек положила в карман плаща. Вчера был, а сегодня пусто.
Противно как! Не хотелось даже соображать, когда и кто конкретно из «подруг по несчастью» успел пошустрить. Сторожиха исключалась. Маленькая седенькая старушка, много лет охраняющая больничный гардероб, давно бы попалась, имей она хоть толику клептоманских наклонностей.
Муза присела на первую попавшуюся скамейку.
Кружилась голова, сосало под ложечкой.
Мимо просеменил человек в заляпанной, явно с чужого плеча, куртке.
Уголком глаза глянул на женщину, озябшей, нахохлившейся птицей притулившуюся на мокрой скамейке. Уже пробежав несколько шагов, обернулся. Кричащим отчаяньем дохнуло на него от одинокой фигуры.
Мужичок вернулся.
- — Ты из абортария?
- — Что? — не поняла Муза.
— Здесь каждое утро какая-нибудь бабонька переживает. Одна под снегопадом в сугроб превратилась. Откопал! Да... Вразумляю вас, глупых: женская доля такая — грешить и плакать.
На сморщенном, обветренном лице мужичка светились по-детски голубые глаза.
- — Держи, — вытащил он из кармана сушку. Муза отрицательно покачала головой.
- — Да не брезгуй, не с земли поднял, на хлебозаводе подрабатываю. Муза заплакала.
- — Ну нет в тебе силы! Ни рожать, ни любить. Вот он и не захотел быть с тобой.
- — Кто? — Муза откусила от сушки. Она была свеженькая, с душистым маком.
- — Как кто? — Бомжик достал вторую сушку и полностью запихнул в рот. — Зубов нет. Так я их до каши слюной размачиваю, — причмокнул. — Ребятенок твой. Не ты ведь решила, а он не захотел рождаться на этот свет белый.
Такое толкование событий приятным эликсиром подействовало на душу.
Музе стало легче и светлее.
- — Простите, так неудобно просить, выручите жетончиком на метро. Украли, — похлопала по карманам.
- — Поищем, — не удивился собеседник, вывернул карманы с горстью монеток. До перекрестка шли вместе. Мужичишка балагурил, приставал с расспросами. На прощание протянул сморщенную детскую руку.
- —Держись, Музончик. Пора тебе на крыло становиться. Не ровен час, дашь заклевать свое сердце.
- — Вот еще! — Муза тряхнула головой, напоминая этим движением гордую, независимую Лозовскую-старшую.
Осень и зиму Муза почти никуда не выходила. Много читала, переиграла весь матушкин репертуар. С удовольствием занималась с ребятишками, и они уже не казались ей такими деревянными. Особенно ей хотелось, чтобы наконец почувствовал музыку белобрысый Ванечка Евдокимов. А он, как только за мамашей захлопывалась дверь, шептал:
— Давайте порисуем.
И они рисовали лето. Цветы, деревья, пчел. Потом Муза старалась эти веселые картинки озвучить музыкальными фрагментами.
В дверь звонили.
Серьезная девочка с нотной папкой перешагивала порог, глядя на Музу с обожанием, как на фею.
А весной пришло письмо из Мурманской области от рядового Ильюшкина.
Коротко он сообщал о своем житье-бытье, а в конце приписал: «Люблю еще крепче. Целую. Обнимаю. Отслужу — и мы будем вместе: ты, я и наша маленькая доченька». Из каких снов ему это все привиделось? Муза на письмо не ответила. Прежней Музы не было. А с этой, новой женщиной пусть знакомится.
Комментариев нет:
Отправить комментарий